ТАЙМЛАПС*


утром весь город собирается у воды 
что-то всегда движется по Ярре в обратном направлении
трамваи – короткие зеленовато-желтые реки – 
уступают друг другу на перекрестках
Ярра – старейший трамвай Мельбурна 
едет без остановок 
бегущие вдоль реки обгоняют течение
но всегда проигрывают на финише
небоскребы на берегу так высоки
что в реке отражается лишь половина этажей
когда над Яррой идет дождь
чайки и люди на скамейках мокнут одинаково 
каждый ребенок Мельбурна
рождается в Ярру-реку
одетым в bather или tog**
или остается обнаженным
остается обнаженным


***
не верь всему тому что написано на ACDC Lane
пустой переулок больше не повод выйти 
и заполнить его
уличная музыка никогда не звучала так громко
как пение птиц на Аллее английских вязов в Fitzroy Gardens
первый посетитель пьет пикколо
три бизнесмена не принесли с собой обед и выглядят голодными
на темном фоне Russell Street
невеста – сорванный белый цветок – 
спасается из собственных лепестков
на площади Федерации некому читать
пожалуйста не кормите птиц
ребенка забытого на подземной парковке Mad Max
выпустят только после локдауна
молчание научило его говорить
но ему некому сказать и слова


***
у реки только один берег
второй
возникает лишь
когда делаешь шаг на мост
вода внизу —
жидкий эскалатор
на который не успеваешь встать
самый длинный в мире
он бежит без тебя
унося вымокшую серую школу
сгоревший дом твоего деда
послеобеденный свет уезжающий на пропущенном поезде
заплесневелый хлеб
выцветшую одежду
обшарпанную мебель съемных квартир
автомобильные номера твоего города
они держатся на поверхности
опытные пловцы
вода никогда не попадает им в уши
повинуясь движению реки
как вдох повинуется выдоху
они качаются
спасательные круги
чайки с криком набрасываются
на свежую добычу
заклевывая ее до неузнаваемости
все идущие по мосту поют одну и ту же песню
слов не разобрать
кроме двух — повторяющихся —
вчера и завтра —
вчера и завтра —
такие песни поют в темноте
всё что бросаешь в реку
застревает в решетке
а вода бросается в океан
канализация — главная сокровищница города
обернувшись
не видишь моста —
только эскалатор
бегущий в обратную сторону
 

***
Письмо мельбурнскому дереву Snow-in-Summer (Мелалеука Льнянколистная) ID: 1031209*** 

дорогое Snow-in-Summer
я не умею писать письмо дереву
пишу на ощупь на человеческом языке
но может ты знаешь только язык деревьев
вообще то мне есть кому написать
по крайней мере один человек ждет моего ответа
но я почему-то пишу тебе
надеюсь ты все еще существуешь
говорят вас стало слишком много
хотя и после рубки ты будешь жить еще долго
в отличие от твоих белых холодных цветов
тающих быстрее снега
принято ли у деревьев оставлять письма без ответа
у людей принято
я не ответил на письма
по крайней мере одного человека
но я все-таки расскажу тебе о самом страшном утре
когда я шел по задворкам чужого города
они были так пусты как будто там никогда не ходили
так тихи словно голоса не существовало
из только что открывшегося кафе
официант с сигаретой в зубах вынес стулья
включил музыку
она громко и небрежно рассыпалась по задворкам
меня вдруг охватила сильная боль
я почувствовал что не имею к этой музыке никакого отношения
что уйду отсюда а она продолжит все так же громко играть
что голос существует
ускоряясь я надеялся — она замолкнет
но она не переставала
не отдалялась
это я — отдалился
твои корни наверное так же бесконечны
как тоннель Burnley в Мельбурне
и возможно даже торчат с противоположной стороны земли
соединяясь с тем деревом
под которым сижу я
Summer-in-Snow
водитель почтовой машины
забирает письма из уличного ящика
куда я мог бросить по крайней мере один конверт


***
прождав этот декабрь весь год
он ехал по загруженной трассе
покидая город
где чувствовал себя как старая Стрелковая башня Купа в торговом центре Melbourne Central
в окружении разноцветных стен – фигур лего
если выехать рано утром в сторону полуострова Морнингтон
можно попасть в прошлое с его яблоками, вином 
и диким пляжем Blairgowrie
где длинные волны отстирывают берег
он купил пино-нуар в такой же бутылке
откупорил ее тем же штопором
в том же доме
где комната залита тем же солнечным светом
заглядывающим с того же белого балкона
тот же серый пикап с лодкой на прицепе
так же стоит у того же соседского дома
он достал из шкафа то же платье в голубую полоску 
погладил его тем же утюгом
что гладила она
но это было не то же лето


***
ночью в Docklands 
не отличить океанский лайнер от небоскреба
со светящимися окнами
какой из них отчалит следующим
чем темнее тем больше загорается окон
капитан или консьерж отдает приказ
и жильцы уплывают на борту
белый мост Webb жует людей 
выплевывая их в темноту




* Поэтическая серия написана в ходе работы в Виртуальной писательской резиденции в Мельбурне, организованной дирекцией Melbourne UNESCO City of Literature и Australian Poetry Organisation

** Bather, tog – в разных частях Австралии используются особые слова для обозначения купальников, купальных костюмов

*** Более 70 тысяч деревьев в Мельбурне пронумерованы, каждому из них присвоен  адрес электронной почты, и люди со всего света направляют им письма

СОН О БОГОМЯКОВЕ

Приснилось –
ко мне в гости
в Новосибирск
приехал поэт Богомяков
и я принимал его дома на кухне,
но в какой-то странной,
почти коммунальной 
квартире, 
несколько захламлённой,
где жил не понятно с кем –
то ли с женщиной,
то ли с каким-то животным –
котом или кошкой,
а, может быть,
ещё обезьяной или медведем, 
но скорее бобром,
понастроившим
баррикад.
Жил когда-то,
но теперь вспоминаю об этом,
как о чём-то,
чему не до́лжно было случиться,
но случилось,
и теперь всё всегда происходит во сне
преимущественно
в этой квартире.

Богомякова посадил за обеденный стол,
который, кажется, был покрыт
белой клеёнкой с крупными астрами.
Что-то дал ему поесть как коту
и выпить как человеку,
приехавшему издалека,
а потом подумал:
надо дать что-то
более существенное,
например,
накормить его супом,
и пошёл к холодильнику,
который стоял тут же
на кухне.
Да где ж ему быть-то ещё?

В холодильнике было много разных банок
и свёртков,
но были и две кастрюли,
стоявшие чуть поодаль
друг от друга.
Они были немного
разных размеров,
поэтому одна стояла
более-менее прямо,
а другая
была втиснута наклонённой –
боком стояла
на каком-то пакете,
прости меня, Господи.

По красноватым 
остаткам на одной из кастрюль
я понял,
что в ней, может быть,
находится борщ.
«Вы не против борща,
Борис Леонидович?» –
обратился я к Богомякову.
«Владимир, называйте меня
просто Владимир, –
не обиделся Богомяков, –
нет, я не против,
мне нравится кушать борщ.
Как говорится –
борщ так борщ».
Кем так говорится,
не уточнил.

Я достал 
поочерёдно обе кастрюли.
Открыл крышку первой,
где уверенно знал,
что там будет борщ.
Однако борща в ней было не много –
несколько ложек.
Впрочем,
вторая кастрюля тоже оказалась с борщом,
но в ней его тоже
было не много,
зато лежал кусок
похожий на мясо,
но так же похожий 
на пончик.

Я поставил обе кастрюли на стол
и стал убирать на грязной плите
сковородки,
чтобы включить её 
и разогреть Богомякову борщ.
Но которую выбрать кастрюлю?
С мясом
или без мяса?
Ведь не случайно
борщ находится в разных кастрюлях.
Наверняка,
тот что без мяса –
вегетарианский, для йогов.
И ест ли такой Богомяков
совсем не понятно.
Вопрос!

Так бы то взять
и слить оба борща воедино,
перемешать от души,
как раз бы тогда получилась
отменная порция,
и поел бы её Богомяков.
Но вдруг он не ест
ни того, ни другого –
ни мяса не ест,
ни пищу для йогов?
Смотрю на него–
он сидит за столом и пристально смотрит
в пустую тарелку.
Голодный и грустный,
сразу видно –
приезжий.
И что мне с ним делать
я дальше не понимаю.

«Осип Эмильевич, –
говорю я ему, –
пойдёмте гулять
и плавать в озёрах,
ежели вдруг
таковые случатся нам по дороге».
«Владимир, –
отвечает поэт Bogomyakov , –
зовите меня
просто Владимир».

Я просыпаюсь
и понимаю,
что поблизости
совсем нет озёр.

СОН О ВИКТОРЕ I.

Всё раздражает, всё.
И невозможность описать бессонницу
и сон – особенно.
Пытаешься идти
и неуклюжими шагами
всё месишь, месишь пустоту
и ни черта не понимаешь.

Я этот город на холме
пытался сохранить.
Я на него смотрел и удивлялся –
он был одновременно не знаком
и будто бы я в нём 
родился.

Я пробовал его
сфотографировать смартфоном,
но сумерки мешали –
не наводилась резкость.
Какие-то прохожие пошли –
вот только был один,
а тут взялись толпою.
Деревья стали закрывать
удачный ракурс.

Тогда решил стоять,
смотреть на сколько хватит сил,
запоминать.

Итак.

Приснился Виктор –
никогда не снился –
а тут –
как путеводный путник
или,
как там в том кино,
где за котом и дьяволом
бежал поэт,
но так и не догнал.

Я вижу в точности –
это его спина и он идёт
своим излюбленным маршрутом
в те места,
в которые всегда ходил –
его там ждут и любят,
или он
кого-то любит там.

Он шёл, 
наверно, в город Виноград
из города Антон.
Вполне возможно, 
он хотел короткую дорогу показать.
Да точно,
так и было.

Он ждал меня сперва –
откуда-то мы вышли.
Сначала он, 
обидевшись на что-то,
потом и я,
чтоб не терять его.

Он ждал меня
или как будто ждал.
Я вышел, 
он меня увидел
и мы пошли.
Не вместе –
он впереди,
а я за ним,
не беспокоя,
но не терял из виду.

Я иногда почти бежал,
но близко не давалось очутиться,
к нему примкнуть
и вместе дальше
туда идти,
где, может быть,
полюбят и меня.

Не сокращалось расстоянье,
а он уже идёт
невдалеке вокзала,
такого только,
что может быть бывает
в таком, вот, сне, нигде ни больше –
не то вокзал, не то театр,
не то столица мира.
Или:
тюрьма, гостиница, больница.

А Витя знает,
что идёт туда,
куда он знает и знает только он –
и он уверен,
а это видно по спине
и по спокойствию походки –
такой он лёгкий пешеход.

Он в чём-то светло-сером
или бежевом – светлее
среди других людей,
которые случились по пути.

Но вдруг исчез из вида,
я потерял его и не могу найти.

Я растерялся, но...

А надо ли искать?
Я эту знал дорогу,
я тоже там ходил,
я знаю этот город –
сейчас вон там он кончится
и будет новый
такой же город только на холме.

И я смотрю вперёд и вижу –
город
весь светится домашними огнями,
уж ночь давно,
а он как вечный праздник.
Не город,
а мечта потерянного детства
или рая.
Не город,
а рождественский пирог.

Я просыпался медленно и, честно
признаться, не хотел
проснуться.

***

Что то спонтанно растёт
В огороде кладбища

Дождик непрестанно идёт
Заплаканная бабища

Её руки как паузы букв
Ветки как выстрелы буков

Букет из конфет
Чтоб вы передохли с**и

Так громко бабища молчит
Что трещат в небе звёзды 

Догорают сосиски вечного огня
И ложится спать у грядки

Морковь выросла в огороде
Так и хочет взорваться

Что то небо сырое
Оторванные ноги скучают без танцев

Что то ветер несёт
Известие о смерти

Что то вонью несёт
Трупы не тропы 

Они не расходятся
Мавзолеисто разлагаются

Что то спонтанно растёт
В огороде кладбища




***

ритмы пальцев дождя
похожего на снег
лёд случайных прохожих
похожих на статуи
неопределенные
снежистые поцелуи

осень очень зима
рыбки листьев все равно
проплывают бархатно мимо
где-то там под снегом чужой мечты
колосятся взглядом подснежники
горят сбитые в кучу листья
нет
трепетно собранные в блокнот букетов

синестезия на городской площади
органы чувств играют с котом
раз два три меня больше
не существует
раз два три меня больше
не найти




***

Зыбучие пески строптивых глазниц
Из пепла выпадают в руки улиц
Мимо ходят хороводят стучат пыхтят
Ритуальные солдаты виртуальных полей
Северной страны упавших серверов
Подоконные рамы сквозьнят
Зеркальные лица сквозят напрочь
Дубы и моря вместе с котом и русалкой не шелохнулись
Богатыри не всплыли на поверхность
Никто так и не напился колобок повесился
Поп причастился повеселился и бог повеселел
Могила в воздухе не погасла молоко не побелело
Руки не размякли страницы не перевернулись
Святые потцы не распознали няню и няня
Ушла в мусульманки да так и не вернулась
Рыбы сдохли люди отупели
Золотая рыбка красная икра
Выцвевшая шапочка от желтого снега
А также многие другие возможности
Существовать или нет предметом
Умирать или да об этом
Позже сейчас жизнь уже который месяц не пригодная к употреблению

Колобок колобок
Тебя родили чтобы сожрать




***

Твой первый снег 
Так и не написанный ненароком гекзаметром
На моей голой шее во время неосуществленного поцелуя
На нем следы устремленные вдаль
Переходящей из одной поры года в другую осени
Что они ищут там вдали
Где ноги молятся ботинкам
А мозоли тонкому некачественному пластырю
На непонятном нетрадиционном языке
Словно старый эллин вечно молодому Зевсу

Априори твой первый снег
Верю он ещё впереди случившись 
Будет нетелесно белым словно слово
В верлибре который впрочем
Не имеет литературного статуса
В отличии силлабо-тонической спермы букв впрочем
Это же твой первый снег
И никто другой не вправе решать каким он будет

Впрочем

В позе ребенка твой первый снег
Выпадет из провала свыше сюда в утробу
Воздуха мягкую диафрагму земли
Помнишь когда-то в детстве
Когда тебе доводилось быть соловьём
Играла тихая как гром минут музыка
Щипала за щёчки словно снежинки
Ложилась на потрескавшиеся губы
Сложно представить что с тех пор
Столько всего поменялось

Этот
Твой первый смех
Первый снег
Первая девочка мальчик квир
Радуга звезда луна солнце
Имя его лучей улыбок луж
Проходит столько лет
Какими только словами не называют
Зацинкованое настоящим ветра и  воздуха душное тесное прошлое




***

в л  унном лес
у я хоч
у у
мереть
австралопитеком




***

И просто так получается что ты не можешь больше без этого жить
Новый искусственный воздух




***

Знову уві сні
Приходиш у те місце
У якому ти вже був
Існував пересувався
Жуком, що дзижчить
Повз якого
Незмінно швидко пробігали люди
Безкоштовна доставка їжі
Не роздавіть не роздавіть
Але цієї ночі
Виходить
Ти вже не прийдеш до мене
Ти вже не будеш поряд
Такою звичайною людиною
Такою незвичайною людиною
Як і всі люди
Ближче ближче притуляйся
До узбіччя
Обережно
Як не звично бачити тебе жуком




***

Називай зимовим ім'ям
Зґвалтовану весну
Подивися їй у вічі
Там нічого немає

У відчинені дверцята ледве постукали
Ні ні звуки не брешуть
Брешуть очі
Закриєш їх і довкола нічого немає

І ти знову стоїш на початку
Чого невже чогось важливого
Невже книжки більше не брешуть
Ах так книжок тепер немає

Ні тобто їх немає абсолютно
Абсолютна темрява
Ані букви ані пропуску
Ані сторінки нічого немає

Чи варто розплющувати очі
Раптом і так нічого немає
Раптом з відкритими навстіж очима
Нічого немає

Що тепер робити
Яким зимовим ім'ям тепер називати
Без букв без сторінок без мови
Тобі зґвалтовану весну




***

Сльози між ребрами
Пристреліть повітря винесіть
Мізки розваліть
Fu*c такий дурний всесвіт
Адже вони не можуть знайти застосування для нього
Вбийте в мені цілий всесвіт
Я ночами цілую всесвіт
А він мене не цілує
Ґвалтує
В орендованому будинку дня
У передпокої ночі
Прийде ніч
Місяць місяць місяць
Темрява темрява темрява
І щось між ними
І знаєш може
Що між ними є ти
І кожна гарна дівчина з якою ми не схожі
І кожен гарний хлопчик з яким ми не схожі
Вірю колись
Вони також це все знали
Місяць місяць місяць
Темрява темрява темрява
Сльози між ребрами




***

Чекай не пливи
Утопися
Будь каменем

Набравши по вінця води
Будь каменем
Вивчи мову каміння

Розкажи мавкам
Про вигадане кохання
Подумай невидимою кам'яною головою

Куди тебе закине доля
Своїм язицьким велінням
Дім якого більше не буде

Люди яких більше не буде
Тіло якого більше не буде
(Тіло каменю жінки дитини?) 

Нічого більше не буде
Шкода ти не жінка а я не лесбійка
Шкода я не камінь а ти не берег ріки




***

Чим займається моє кохання
Обриває пелюстки нічних фіалок ранком.

Чим займається моє кохання
Фарбує брови кронам столітнього дерева

Чим займається моє кохання
Спить до полудня стилій осені

Чим займається моє кохання
Цілує в лісі промерзлих птахів

Чим займається моє кохання
Біжиться по нічних клубах

Що залишається мені робити
Крім того, як бігти

Крім того як випинати
Сон зі своїх нічних берегів

Крім того як не спати і не їсти
Крім того як класти голову

На уявні плечі
Крім того, як пити вітер

Крім того як самому не повірити
У таку просту як двічі по два

У таку тиху як шурхіт хвилин
Коли ми не поряд

У таку прекрасну як струмки
З садів Семіраміди

У таку тупу як ніж різких поглядів
Таку випадково обрану з багатьох

Нарочито вимовлену всіма мовами
Кохання-любов

ШМУЭЛЬ ( АНАТОЛИЙ)  ШЕЛЕСТ:
 
Родился в 1957 в Киеве (Украина). В 1983 году поступил в Киевский государственный художественный институт на отделение графики.    В 1986 году, после Чернобыльской катастрофы – переезжает с семьей в Ташкент (Узбекистан) и переводится на отделение графики Ташкентского Государственного Театрально-художественного Института. В 1989 заканчивает обучение. В 2000 году  семья Шелест эмигрирует в Германию, Кобленц, а в 2006 репатриируется в Израиль. Живет в городе Маале-Адумим, его мастерская находится в Иерусалиме.

С 1990 года и по сей день художник провел более 30 персональных выставок и участвовал в большом количестве групповых выставок в различных галереях и музеях в Германии, Голландии, Грузии, Израиле, России, Узбекитстане, Украине, Малазии, Франции, Эстонии, Японии.

Работы Шмуэля Анатолия Шелеста находятся в Музеях и частных собраниях.

МАРШ 

Те, кто здоров,
будут махать: левой-правой.
Тех, кто болеет – будут лечить.
Боль от ранений врачует душевную рану,
Нет человека и нету посттравмы.
Твой психиатр с косой глядит исподлобья,
И твоя мантра – «вό бля!».
Пожалуйся богу на папу и маму,
Что вынули тебя из кармана.

Теперь поиграем в чужую смерть.
Ты будешь двигаться бесшумно,
Дверь сама открывается,
Стреляй, нажимай, не задумывайся,
Следи в тишине медитации:
Их дыхание прерывается,
Твое же дыхание продолжается… Умница!
Война - она лечит все раны,
Все травмы, 
Все царапинки.
Из нежных душ
Она вынимает занозы так просто,
Она одевает в коросту.

Адреналин – в ваши бледные вены!
Вам нужны перемены,
Вот вам белые стены,
Трубач пропоет среди ночи побудку: 
Можно рвать на куски,
Выбегайте из будки.
Можно выть, можно не быть.
– И все по-настоящему?
– А как еще?

Командиры ползут из земли,
Как не руби, их все больше и больше.
Размножаются 
В геометрической прогрессии,
Месиво
Кладбищенских червяков.
– А ты каков? – Я не таков!
– А ты как? – Я просто так.
Ляг на кушетку, найди себя
Тут в ряду наступающих, убегающих,
Теряющих, взрывающих. 
Я здесь. Здесь среди них.
Вопросы не разрешены,
Вопросы обречены.
Даже казни не удо-сто-ены.
Матушка война, сыта и пьяна,
Ее запах сводит с ума,
Ее развратная оскалена пасть
Мы не пропадем, над нами есть власть.
– Но они нарушают мои границы,
Они злые,
Я еще не успел пройти терапию,
– Вот тебе терапия: 
«Москва, Киев, 
Вашингтон, 
Пекин, и выйди вон»
Это считалочка,
Кружок и палочка. 

Спи, мой мальчик, медвежонок,
Пока черви под асфальтом раздают свои приказы,
В сладострастии экстаза, стонут, прахом шелестя.
Спи, мой мальчик, медвежонок,
Мать давно ушла за медом, батя на войне,
Мать давно ушла за медом, не вернется никогда.
Папа летчиком летает на медвежьем самолете,
Папа в небо улетает,
Он герой из всех медведей,
У него большие лапы, очень страшные глаза.

16 февраля 2022


ГОЛОСА

– если ты не понял, что они хотят твою мать – 
тебе объяснят.
слушай, слушай, слушай, 
тебя никому не жаль, 
водили в садик, мама пекла картошку, 
садились на дорожку, 
покупали мобильник, 
старались чтоб было не хуже, 
как все – дерьмо заливали в уши.
нет спасения, только питие и веселие.

– Рот уже полон воды 
пузырьки почти не видны. 
Я давно иду ко дну, 
в гробу я видал вашу войну.
Зарабатывает на памятник 
Герострата,  гнида!
 Но я не таю на него обиды,
у него толстые пальцы отца,
он говорит от моего лица,
он хочет мою мать,
он посылает меня подыхать.
От бессилия лопаются сосуды.
Можно я еще немного побуду?

– Песня убийцы слышна далеко,
Вздернут его высоко-высоко,
Солнышко честь ему отдает, 
Каждый язык его звонко клянет.
Стань же убийцей, мой зайка, не плачь
Купит в аду тебе мама калач.

– Я же была пионером,
 и клятву несла,  
красный галстук училась вязать,  
кровь на моей шее только сейчас стала выступать, 
блядь,
я никогда не ругаюсь матом, 
я никогда не стреляла из автомата.

Вырваться из колеи на полном ходу
Из узкоколейки взлететь
Без усилий,
Где ты был сегодня мальчик? 
– «В могиле».
Он говорит, я слышу
«Я пока не умер, 
но если скажут,  что я потерян, 
Есть те, кто воскресли, 
я слышал, и люди верят». 

2 марта 2022

##
детские ходунки
маятники-безмены
ой ли наперегонки...

афродитой пожарной пены
перекрести огня
линию
(перегнули)

...боевые слоны
ферзя
гусеничные ходули


##
юбка выше колена
пламени...
дому мод –
пластика манекена...
прибывающих вод
подиум
(сёрфингуша –
чисто доска-модель...)

выразительное средство – суша
море – цель


##
реденький пешеход
незаросшее темечко
линией фронта вброд
на летнее времечко
переходи, пингвин

(выводком новых сплинов
командует Нефилим
на параде пингвинов)


##
наколенники-щитки
клюшки-шайбы...

безболезненны щипки
абы-кабы
сна – в перчатках на алтарь
на воротцах
грозовых...

а кто вратарь –
тот и сонце


##
обрабатывает запрос
предложение,
сложно подчинено
кому-то сверху
("даёшь прогноз!")

одеты в чёрное домино
части речи (фрагменты, эй!)
отсутствуют
("рыба" и все дела)

старик и море-хемингуэй
игра настольные факела...


##
раковина-ловец
жемчуга-чугуна

беженец ли ждунец
с пушечным мясом сна

трогается мишень
плавная как шлагбаум

корень её женьшень
постфикс её кейптаун


##
не пожелаешь рагу ли,
овощ?..

прикован к метели
ставит и ставит прогулы
сам себе сон-церетели

лопнул пузырь-аквариум
расплылись улыбки-гурами

сваливаем на Валиум
(вы с нами, сны-оригами?)


##
горнисту бывшему труба
тоннель и свет в конце шанели
он туалетная вода
разлив шрапнели

в глаза пускающий мосгаз
главнокомандующий фас
он барабанный дробовик
затейник-массовик


##
колея твоя узень
вагонетка сквозь вагину
трись морденью о мордень
высекай искру-слезину

ненавязчивый сиам
рвоту вызовет техничку
вот и вымоет сезам
одиночку-единичку


##
лай-балалай лав-балаклав
озеро-чистоплюй
все на прополку сорных слав
за наградной поцелуй

смерть — нечленораздельный фрик
брежневский как засос
мунк и тот перешёл на крик
сжёг за собою мост


##
контрактник или срочник,
кровь-новость не свежа...

герой-многостаночник
мартышкина труда
отправлен в санаторий
на грязи...

белый тигр,
он в месиве историй —
мессир-архистратиг...


##
большой театр-ковш
малый сон-котлован...

рядом и сплошь
ложатся в туман
снаряды
(слышишь разрыв
между городом и селом? –
на знакомый мотив
крылатая дура с веслом
прилетела из зоны парк
пропахала реликтовый лес:
стюардесса жанна д'арк
с рюмкой водки под крекс-пекс-лепс)


##
личное сообщение-календарь
отрывной-перекидной...

переучитывай инвентарь
в смежной, непроходной
Вселенной...
запертое в чулан
пугало отопри:
пусть помечется по телам
та что была внутри...


##
резкость не наводи
мягко перестилай
линзы...
под бигуди
                контакта
                Твоя спираль
накаливания нить
на воду спусковой крючок...

снайперу нечего тут ловить
на
      (сачок)
                мозжечок...


##
ложноножкой встанут на лыжне
белоснежки-хроники войны...

падал прошлогодний снег
имитировал падение Луны
на большом экране шло ну погоди
а в отдельно взятых крепостях
стильная погоня позади,
Мститель, уловимый в новостях...


##
лазоревый лазарет
закат его под матрац...

пепел себе во вред
делает пепелац

за спичкой стоит гефест
феникс и алконост...

за барной стойкой небес
охотничий альбинос-
интерес (или белый бим?
аэроералаш?)

дорожает бензин-серафим
краснокожий черныш-беляш...


##
полусладкий тихий часок

в междустрочии пропадом
пропадёт ли из виду кто слёг
с безошибочным опытом

вот так штучка
тот исчо экземпляр...

википедия
отдыхает

(курорт
бабий яр
лежаки лихолетия)


##
шлейфом больной малюты
выпустив рожки наружки
внутренние обэриуты
тянутся ли друг к дружке
рвать и метать нирвану

(не зная – время убито
домик в доминикану
перетаскивает улита)


##
разложи на составные
(зуб за зуб)
                свои вставные
челюсти, пера акула

чтоб тигровая вернула
(взрыв эмоции)
                волна
шкуру витязя

(война)


##
заварили бучу
(папа любит чачу)

пустоту зыбучу
приближали к ланчу
белые как линчи...

из пушистой пушки
в новогоднем клинче
конфетти-веснушки...


##
самоходка фердинанд
самолётка дрон ли –
всюду русский авангард
обновляет дровни

"едут едут" не ликуй:
цыгана нема там...
словно зеркальце бликуй
под футурум-фатум...


##
бумага каменных ножниц
кровь само-гонка картинг...

белая кость без кожиц
быстрее проходит кастинг
в модном доме который
построил джек потрошилка

(на естественные отборы
даётся прямая ссылка)


##
финский перезалив
колокол-фотопуля...

этот субъект – объектив
в него не поймать питбуля
мечется боевик...

скрытой снимает угол
полулегальный фрик
друдж рассадивший кукол


##
проведи, тамада
линию чистую, без следа
через джунглиевы караоке
(или паника настояна на панк-роке
так что штырит бабушку киберготика
от кладбищенского наркотика?..)


##
занавешено но-но
тпру да тпру

сокращённый город брно
тчк ру

мышцу сводит VPN

ваш IP
могут видеть питер пэн
да айги


##
стойку делая на спирту
язык заплетая растет во рту
улица вязов
кошмар-иняз
уже на связи – арабский вяз

вывел каракулю анабиоз
(чау-чау ли, пекинес)
погулять по улице клар и роз

(или мрак бреднес
ни с чего начинает родину, темну н.чу
в любимом городе-призраке
(вой, циклоп
на горбу себе выколов епанчу
под хрустальный гроб))


##
слова-силовики
слово за слово – и заслон

первые тумаки
прикрывают мертвый сезон

рева медвежий плюш...

спящий лицом к стене
ливень сухой как плющ
вздрагивает во сне...


##
эта звезда – мадонна
(ночь с горностаем)
с младенцем...

голод мегалодона
носит слюну под сердцем...

во глубине как монстры
мысли смысл изглодали...

звёзды сиамские сестры
неутолимы в печали...

##
ледяной коллайдер бобслей
смерть разгоняет боб
летим – вода не разлей –
головой в земляной сугроб

хрустальные мальчики спирт
хрустальные атомы спорт
снег с обеих сторон постскрипт
скоропортами высший сорт


##
изобразилия, твой дикий безызъян
калягино, калякино, кинобля...

пусть полуян развозит обезьян
(перевернись, каляево бинокля
в гробу)
под это бу-бу-бу
(подкасты костные под каской)
кляни индейку, ешь судьбу...
бибикай, пепелац с коляской...


##
поставь на озеро
выиграй варьете
чтоб поскорее слечь
в лебедином зеро
делая фуэте
мой маленький смерч

мир ещё целан
виртуоз мацуев
но гроб уже обтягивает трико:
лиходеев степан
пока танцует
и себя и Ко...


3\03 – 7\12\22


…

          Человек смотрит на небо глазами вытащенного из шляпы кролика; ты читаешь назад, а до начала дойти как будто не хватает терпения. Женщина в сплошном платке заглядывает в конец книги. Достижения линии простираются за пределы технических возможностей времени. Изобретение черты прокладывает дорогу. Картина “Возвращение рабочих на фабрику братьев Люмьер в Лионе”: время простоя вычтено из предмета труда. Значение возобновляемо за счет новых ресурсов: у кого не хватает ладони, у кого пальца, у кого языка. Кто-то хвастается остротой зрения и держит глаз на расстоянии вытянутой руки. Человек смотрит на мир сквозь осколок невидимого стекла. Вскладчину приобретается возможность уйти от ответа: голод-сестра признается в украденном сокровенном, которое она выменяла на старую футболку. Брат и сестра раздеваются, сравнивают свои синяки, пока соль утоляет землю, раздвигает ее края. Вторая рука надевает. Пара выходит. Трудно быть поливальщиком без сапог: принадлежать открытию, сделать вопросительный крюк. Приписать ноль. Вывернутое лоно ноля: слово-Одиссей возвращается неузнанным к неузнаваемому. Учебник, один на весь класс, неузнаваем, но слово из трех букв за секунду выдает написавшего. Бог воздает тяжелой рукой отца (его милость непредсказуема). Одинаковые на животе и спине. А здесь мы расходимся.
          Кто нас в темноте различит/различает? Свет включен в стоимость проживания. Красная книга звезд: путаница поколений, развязка. Легче верблюжьей колючке прорасти с той стороны пустыря, чем метафоре стать метонимией. Легче и ночью разглядеть все то, куда пыльное озеро возвращается. 
          Эти линии пересекаются, пока мы не смотрим. Мы не смотрим сейчас. Видно, как они уходят, но утрата не подступает к пороговому значению. Дальнейшее сокращение меняет качество: ближайшее рассмотрение помещает предмет в свободную емкость. Возможен сход снега. Целое сводится к частному без потери разрешения, но трещина остается принадлежать одной из двух половин. Сердце – тупой нож, разрезающий время на части, равные чему? И кому? Даже кухонный шкаф находит в себе силы оставаться человеком. А ты что? Нарисовать человека, не отрывая руки от тупого предмета. Некоторые совпадения белого с черным случайны. Собаку спрашивают где мама. Ребенка спрашивают где мама. Маму спрашивают о том же. Тезки встают в тесный синонимический ряд. Ударения рассыпаются по фамилиям, теряют свою высоту. Упасть с высоты своего роста. Расплескаться. Прямой смысл находит в чем-то еще последние силы, обозначает рукотворность снаружи и нерукотворность внутри состояния целости. Внутри, целое пусто. Смысл-погорелец снова спрашивает очага. Тень выбрасывает плоскость на берег ближайшего, случайность изображения частично напоминает о совпадении в момент попадания. Рама высокого окна. Стеклянный мяч. Луч молниеносен, но его звук отложен в кухонный шкаф, где белая тарелка недостаточно глубока. Нагота недостаточно подробна для глаза. Внешнее вооружает глаз небесной оптикой продолжения. Семья кривых образует на небе участок неразрешенного света. Небо – это ванная Архимеда. Луч проникает, его глубина обнаружена. Футбольная мошка оседает на дне дома, уточняет предметность. Прицел сбивается вместе с целью. Жизнь дополнительна по своим специфическим свойствам. У Марио три жизни. Почему у меня одна? Анимация пропускает кадры, в которых тело испытывает свою предметность. Линия не может перестать обозначать движение. Запнуться о край стеклянного стола. Уронить стакан естественно. Повторить с тем же стаканом.         
          У меня нет рта, а я должен заткнуться. Вышивка на потном экране едва отличает свет от тепла. Тяжелое зимнее время спотыкается, падает в темноту. Долго не может подняться. Время – это внутреннее кровотечение. Песочные часы сломаны. Еще удалось сломать деревянную лошадь, восковое яблоко съесть. Человеком остаться. Записать и забыть, как дождь возвращает слепой траве ее землю. Где это записано? Негде. Ни один бог не пострадал во время съемок этого фильма. Что-то мешает вечности сомкнуться спереди и сзади. Тихо: он видит весну. Как распускаются руки. Достаточно: леса рук не видно. Любовь прерывает род молчания: достаточно. Бумага всегда разорвана пополам в произвольном месте: шов расхождения тонок, как голос кастрата. Ресайклинг солнца обращает неточно, и, страдая, качество обретается.  



***

          Земля брошенных костей. Голем стирает Я в слове ямы. Ложится в бессонную землю. Сон устал напоминать мне о смерти. У ее обороны есть оборонная сторона медали: она прикипает к сердцу так, как ни одна другая. Ты видишь проход, себя впереди тебя. Спотыкаешься о ступеньку, которая ростом выше тебя. Споткнуться в темноте о заглавную букву Я (последняя попытка). Я могу не глядя, смотри, написать твое имя на части наждачной бумаги, столе, ладони. Оно отштамповано у тебя на руке: ломать не строить. Что написано пером, не вырубишь топором. Письмо и здесь потворствует левше, отвечает разрушению, чем может. При этом как дойти от левой руки до правой, не отвлекаясь на происхождение, не испытав до конца и до перерыва прочность своего шага? Перерыв, в который скалолаз остается в неподвижном состоянии. Почерк – чёрт, его хвост. Кто виноват, что имя твое, повторенное тысячу раз – тысяча разных имен? Мертвые же единогласны в своем утверждении. Хрупкость зеркал же мстительна и не оправдывает ожиданий, возложенных на действительность. Мы расходимся по швам левых рук: правая стирает землю вручную. Он отделил зерна от зерен. В него входит длинная очередь. Из него выходит прозрачная тишина. Мудрость не знать ничего о соседнем доме, стена которого разрушена надписью. Имя – громкое объявление, но не с него начинается устная речь о конце алфавитного порядка. В алфавитном порядке расположены незнакомцы. Стирает Я в слове имя. Им нет числа. Пусть горят (сказанное о свечах). Дыхание перебивает. Ему дают слово. Вместо всего мы видим, как конь открывает на себя воду, которую с ним делят другие. Так же и память способна отвлечься на этот непреднамеренный стук колес. Вернуться к работе. Автомат по приему лома даёт красной руке сдачи. Последняя отступает к первой, оставляя поле пустым: пустота принадлежит телу, как почерк – адресу. Я нахожу этот дом пустым. Нахожу свет естественным. Причина речи в самом конце красной строки. Речь касается руки. Речи щекотно. Весна наступления произносится в гордости, исполняется снегом последствий. Имена лиц заменены. Сказать и о том, что видел, как муха ползет по закрытому небу, и где эта точка, куда перемещается и не может, опять, вся поместиться идея пространства. Дверь закрыта по-прежнему, но все помещение изменилось. Лифт не работает, работает лестница. Господи, закрой небо над нами. 
          Журнал быстрого доступа исписан поперечным сечением. Растения вступаю друг с другом в парадигматическую нерасчленимую связь: нижний регистр разговора мельчает убористой жизнью, сотворяя в отсутствие глаз – их закрытую, конечную версию. Дивишься тому, как достойно небо несет свои неисчислимые лишения. Люди в кюветах, как в карманах прохожих, находят ландшафты, смятые при ходьбе. Петля дорожного приключения путает значения слова дом. Еще немного, и этот верблюжий канат прервется: силы равны. Смерть и любовь получат свои половины, но никто не уйдет довольным. Мама зовет ребенка домой, он приходит. Под чернилами грязи и синяков, она его не узнает. 
          Язык врет себе. Верит ли он? Врать и верить – один корень, пробивающий небо. У предметов своя прозрачность: применить и примерить. Обойти растущую машину, обогнуть велосипедиста. У предмета, в свою очередь, свое предшествие. Последствие – на глаз. Все повреждения видимы: открытый балкон, на краю комнаты урна удерживает цветы. Вечер вчерне. 
          Обложка мягкая (мятая) дня. Исчерпанный спрос сам становится предложением, его концом. Смысл количествен: он вырастает из максимального значения. Я дома один. На стертую пленку воды проблематика снимается временем, пока серая птица сырого света оскудевает. Салфетка в последний раз развернута в обращении. Слово изымается из обращения.



***

          Скелет возвращает телу воды сонную рыбу. Глаза голода – пустая посуда. К замку рта прикипает язык. Путь наименьшего сопротивления снимает кожу с костей; человек отлучается понарошку, предпринимая попытку уйти от ответа. Чернила высыхают на фоне времени. Каракатица устремлена к своему несмелому убийце. Два просмотра, четыре лайка: мойдодыр памяти, миф об Эдипе. Городе Винограде. Отделить воду от хлеба. Эхо отделено от звука, как мясо от сухожилий. Анон уходит в песок, как вода сквозь пальцы. Техническая воспроизводимость снега указывает на прирученность глаз. Лёд переводится. Человек доплывает на нём до конца воды. Это не я. Это мне. Рыба-фонарь (тот самый) вытаскивает из темноты себя, забивает глубину в файлообменник. Папка из облака уходит. Собачья кость, наконец, усваивается скелетом. Тень входит в неровность ландшафта, роет яму для водоёма. Лосось едва успевает оттуда уплыть. Подстеленная солома сгорает, как сумма против язычников. Рыба языка льёт пустую воду. Превращение из воды в воду: истина в вине. 
          Истина в вине. Двойной стук в дверь, обнаруженная полость пола. Бутылка отстояла пустое дно. 
          Ночь письма, день чтения. Приведение связано резкой ниткой белого сна. Не дающая уснуть простынь, фосфорный день рабочего. Воскресенье не до конца уравновешивает праздность, длинные выходные делают время немым. Бумага окрашивается во все цвета победы. Дворники держат стеклянную дверь на весу, чтобы в нее без стука могла проходить хвойная память, забытого снега апрель, кулак сжатого знака. Неважно, что сердце стекла не осудит; не боги горшки обжигают внутри человека; неважно, что я говорил. Тень зеленого перехода, близорукого дня непарный носок, техническая воспроизводимость бумаги. Осень бумаги – в конце зимы. Беньямин говорит о мухе, произносит ее.           Невидимой лески воздушная слюна висит. Как паук не падает с крутого неба? Смотри выше. Дальнозоркий левша оставил след безымянного пальца. Он пытается указать на тебя, стоящего рядом, но в то же время – внизу, не до конца закрытого с неба упавшей листвой, обратной стороной снега. Линза дождя душит в лете заблудившийся луч. Вдыхает и выдыхает одно и то же. Дождь наполняет душу прозрачностью, а тело собой. Если бы я умел говорить, я не мог бы сказать. Первые руки второе лицо закрывают. Кто из нас слеп? Рыба, говорят, больше не ловится на съеденную наживку. Вдоль и поперек, она разрезает поверхность воды на равные части. Плоская кошка цепляется за деревянную лестницу, ступени которой посчитаны начерно – в прыжках, утверждающих плоскость. Тень молочного промежутка стирает гласные, как подошвы сандалий, в знакомый песок. Поздние древоточцы обнаруживают друг друга в следах, успевших уйти. Нигде больше они не встретятся. Биоразлагаемость этого временного значения обещает неисчислимое. Будущее – форма, в которой не укладывается настоящее, или содержание? Земля держится на колонии термитов, просвечивается с одной стороны. С другой стороны она отражает поверхность всеми доступными ей средствами, не оставляя на завтрашний день ничего. 
Кто о чем, а Фома о форме. Приговоренный к побегу бежал. Глаза охватывают поле, пока поле охватывает огонь. Встреча не может остановить средства передвижения: они – только средства. Темнеет, и транспорт из общего постепенно становится частным. Кем объявляется остановка? Железо обещает тебе стать водой. Хлеб – состоянием (вещества). Деления и доли, обозначающие морскую пористость хлеба, нужны для того, чтобы держать в этом состоянии воду. Тело отстаивает свои границы, пока душа ищет выхода на поверхность. Части тела сокрыты туманом войны. Клеевой холодец оставляет язык, избавляет его от возможности. Человек присматривается вплотную к своим рукам, спотыкается о неопознанный предмет. Ложится рядом: их не отличить друг от друга, когда они расположены соответствующим образом и неподвижны. Я не понимал, что за счастье и что за любовь у меня на руках, пока не узнал свой желудок. Мне говорят: съешь его, и я снова буду внутри тебя. Ребенком в теле письма. 



***

          Похороны снега. Тщетные попытки наскрести где-нибудь черного цвета, разбор сортов. Кто-то вспоминает, как медленно игла зимы огибает руку, и не всегда вышивающий вовремя замечает проколотый палец. Рука присваивает себе слишком общий характер действия. Время проходит, как зуб. Старое берется. Большой палец указывает на небо, где, как Титаник, всплывает со дна дня солнце. Отец проглатывает сына живьем. Сын убивает отца изнутри матери. Сколько ещё нужно солдат, чтобы закрутить лампочку? Палец указывает на плакат. На плакате палец подносят ко рту. Указательные пальцы перечисляют. Избирательный дым костра, еда, не доносимая до тел. Любое тело инородно себе. Инородное тело лжет о сохранности темноты, однородии врастающих жидких семян. Кончаются вещи, с которыми одиночество можно сравнить. Одиночество неисчисляемого. В то же время – наличие, когда речь заканчивает своим началом число. Буква А заполняет рот, умножая разницу между миром внутренним и внешним. Предавая этой разнице качественное значение. “Ловушка для родителей”, которую смотрят с детьми ради момента, когда она схлопывается. Лампочки в нашей игре слов используют реальное электричество. 
          Рим. 
          Мариуполь.
          Мы едва различаем, пока в нищете тень тянется к своему предмету, а свет – к источнику. В общежитии, она на ощупь пробирается в соседнюю комнату. Там горит свет. 
          Подорожник руки открывает тьму как пространство возможности. Солнце: тяжелая подошва творца там еще не ступала. Источник роста делает неровный круг, делает допущение: поддается пониманию. Тайна, конечно, проливает, как говорят, значительный свет на простейшее; оно не в состоянии подвергнуться перемене и не может стать всем. Но что ему остается? Что остается? Габаритный огонь удильщика, он продолжает точку до места, откуда ее взяли без разрешения. Я видел тебя везде, и теперь это место невозможно найти.  
          Мы виделись “утром”. С тех пор ты и утро взаимно удаляются от точки встречи, где я стою, не давая представления о высоте. До тех пор, пока ты и утро не станете такими же точками. Но и потом, когда разница снова будет расти, и я тоже должен буду меняться в ответ.    
          Естественный свет, как камень, перетряхивает во рту сущее, но даже края сущего не растворяются в слюне света. Я сам успею уйти прежде, чем сточится край, один из краев. В то же время, свет высыпает на землю содержимое сущего, не находит чего-то. Может быть, это я уже успел проскочить. Или это я пропускаю что-то, из раза в раз не могу обойти стеклянного дома. Не нахожу ни входа, ни выхода. Крапива бежит, спотыкается о борщевик. Дальше – стекло, и дальнейшее движение – по вертикали: рост, ограниченный дальнейшим уведомлением. Дневник двойника. Дорога, которой дед возвращается ночью из туалета. Оночь: слипшиеся глаза прочтения. Старость – мешок, в котором тело устало ждать. Любовь – это то, что ждет старость. В старости человек превращается в свои руки. Следить за руками. В дырявом ведре больше воды, чем в целом может поместиться: приблизительно. Дорогу составляет время простое. Простой-человек. Самая темная ночь — перед расстрелом.   
          Письменность – это долгая дорога к молчанию. Чтение требует тишины, которая нереальна, как требует света у рук, возвращая глазам содержание глаз. Будет день – будет писчая. Дважды произнесенное расползается в разные стороны, меняясь и оставаясь, возвращаясь в устного человека, делает свою встречу реальной. Запись – прыжок. Я читаю, не в силах подняться и в это окно заглянуть. Земля сохраняет “всё” высоты. В произведении, число не остается прежним. Нечто равно - и уже удваивается к моменту, где глаза достают до конца уравнения. От окна до двери пробегает огромное расстояние, и два источника света при этом довольствуются своей схожестью с третьим лицом. 
          Невозможно найти единственное отличие. Страус летит к земле, не теряя своей высоты: углублением ширится мель земли. Столкновения мы не ждем. Оно не приходит. Как проверяется прочность линзы – и того, что за ней? Изображение в круге смотрит в далекую камеру. Камера – напротив – отводит, как может, автоматический взгляд. Переназвать: это имя занято. 
          Время происходит медленно. А – это О, Я – I. Ужи пасхального кролика скрыты. Пасхалка – хлеб, оставленный покойнику. Расточительность жизни и живой силы запускает медленную машину. Медленная машина не стирает. Бытовая химия слез проникает одежду, ищет ее обратную сторону, обнаруживает тело (как бы) случайно. Двойная ручка не пишет и ранит руку. Пишет рука. Домашней работы прерывистые разбитые часы; дрожащей рукой обведен контур лица. Лицо-мотылек обращается к свету. 
Письменность – тень бумаги. 
          Зубы Питера Пэна во рту молчащего. 
          Свет приставлен к окну, как сторож. Свет объявляет непризнанной империи войну. Он рисует людей мертвыми. Он так видит. Говорит: вечность восходит к небу в виде бесконечного утверждения. Площадь поля уже занята коллективными действиями белизны, которая ищет случайную возможность разграничения и находит кровь в своем цветовом спектре. С ней совпадает самозваная белизна света. Граница обнаруживает в себе поперечное сечение, и продолжается. Инструмент продолжает человека другими средствами. Хроники позднего часа: след, о который запнулся. Взгляд падает в/на место захоронения. Не находит отличий.   
          Воронеж. Жданов. Самолет приземляется птицей, застрявшей в двигателе. Воздушная тюрьма: святой Николай на ощупь находит дорогу в удвоенной темноте ловушки, лестничной клетки, где ребра – ступени. “Домик”. Потолок храма откладывает закрытие скобок. Как дыхание спящего, молитва осторожна. Она срывает с неба тяжелую грушу звука и следит, чтобы она невредимой коснулась земли. Единственным шагом измерена глубина тихого часа: этим падением груши. Привести полную версию, чтобы в ней – в полной мере – мы могли видеть сухость взрывчатки, ржавый огонь ржи, молчание ружий, но вместе – сухие листы дипломов. Согласованные черты дуба, собранность как перед прыжком: мелкая земля ожидает мелкую фигуру прыгающего. Самолет входит в воздушное пространство анонимности. Оно ограниченно. Бумага слегка отходит, можно увидеть, из чего она сделана, чем набита рука. Крылья самолета сложены, как руки в молитве. Предложение ограничено. Черный снег застывает. Свет – это не где, а когда: моль изнутри гардероба. Судопроизводство речевого остатка, выравнивание по ширине. Еще остается. 
          Уличный свет полагает комнату продолжением улицы. Воздушная губка, тарелка недоеденных хлопьев. Только их части. У нас два окна, мы этим похожи. Обращенные внутрь, мы видим разное. Раковина заражена бесплотностью звука через свою двустворчатость. Смысл-моллюск ускользает. Он находит новую глубину: глаз оттуда неразличим. Оттуда, он произносит твое непрозрачное имя. Глубина, как может, удостоверяется тем, как бесследна вдоль узкого берега россыпь гальки. Демосфен отчитывается. Аббревиатура, которая возвышается над горой развертки, за время которой, не оставив следа, исчезла дорога, завершающая картину местности. Похититель прошлого Рождества. Зеленка или йод. Зеленка и йод: так ли происходит все? Вывести чистую воду на свет: начало языка, скажет кто-то. Ему ничего не будет. Зеленка и йод: круг, заключенный. Рассвет мертвецов заканчивается неожиданно для всех нас: восхождением к земле, пиком пекла, восходом на месте. Заканчивается предупреждение пыли, ее умножение. 
          Перелистнуть этот лист. Медленное обновление страницы зависает в завершении. Время койота, полночь. Война концов света. Полдень читается наоборот, выныривает из прогретого озера, где мелочь мельчает, чтобы, когда ты смотришь в пол, занять тебя близким блеском. Ролевая игра без костей: бесконечный ход преодолевает эстетическую дистанцию. Белые ноги хватают воду и держат ее, сколько могут. Пешего хода пешки, конница ног.    
          Человек – это набитое облаком чучело.  
          Труба выцеловывает воздух. Выше – темнота речи. Свет – там, куда речь, черная, как ступни прохожего, добирается. Речь неузнаваема в темноте описания. Мы пишем с тобой в перчатках речи. Кто ты? Ореховый звук ядра (ore, который познается в любви, когда смерть неразборчива, неразличима. Неотличима, ты скажешь. По-моему, так. Отметина: тут был тот-то. За отметиной ничего не видно. Выдраны недра ведер. Dig in. В прозрачной бочке утопленника спешит отразиться источник ночного света. Найдено тело. Избыток же света убивает прозрачность, и, наконец, горького дня черно-белый прикид занимает протяжность скучающей галереи. Скучающей суки напротив. Искать не в последнем издании, но в середине – пути, да, когда вспышка там, где у пустыни центр, освещает лишь тех, кому видно. Половина прибывает во сне, отражается в тонком стекле линии берега, так что и целое – осторожная равномерность. С этой стороны вода – то же стекло, тоже стекло. Жизненный цикл образцового времени стихает. Разбитое судно, которым он заканчивается, сравним по тяжести с белым листом: килограмм бумаги и килограмм костей. Обратная сторона снега, перевод бумаги. Перегон скота под надзором Калашникова. Легкость транзитного груза. Бой, говорят вместо Бога. Бог-мальчик призывается в речь.   
          Предупрежденный вооружен дополнительным временем. Оно складывается из хвойных капель, которые заполняют ладонь углубления перед тем, как, заполненное, оно гладит лицо, и все, что придется. Предупреждено ли оно? Знает камень падающий, и упавший. Который из них оно знает лучше? Круги расходятся по невидимым домам. Полузабытая, пыль поднимается со дна лужи. Удивляет то, как легко человек перешел от руки к палке. Если палка продолжает руку, продолжает ли камень другими средствами взгляд? Камень, который невозможно поднять. Жеода.
          Свет внутри жеоды. Свет, который никого не разбудит. Молния. Свет и звук пришиты друг к другу грубыми нитками страха. Это – тоже молния, пришитая к молнии грубыми нитками образа. Всякая поверхность – внутренняя сторона кисти, и это естественно. Если и нет, то эти нитки достаточно тонкие. Слишком тонкие для руки. Рука прибегает к ручке. На себя открывает поверхность бельма. Кто там? Оставшийся. 
          Тридцатилетний, ребенок перечитывает свои письма Санте. Письмо – рукой сорванный голос. Разгладить бумагу железом, отразиться в металлическом зеркале крови. Не до конца повторяется история о потерянном времени, всюду слепые пятна мака мешают. За тысячу будущих лет не купить и минуты прошлого. Ветер платком бесконечным вытер окрестность. Чистота проницаема, но через это не удается пройти: стеклянный тоннель, который держит изображение слабыми пальцами, но смотри: мы поставили дерево на землю. Почему простор материален, зачем вход распыляется слоем гороха?  
          Мы близко. Ты следующий, вышеуказанный свет. Язык изгнан в раздвоенность. Речь обречена обращаться. Ей знакомы неизбежность и невыполнимое требование оставаться собой. Руки речи полны песка. Песок заполняет рот языком. Язык говорит: лучше, чем ничего. 

LOVIN' SPOONFUL
 
На одном из верхних этажей
харьковской девятиэтажки
у наглухо закрытого окна 
сидишь ты,
уставший.
Ты не умеешь воевать,
в соседней комнате мама в инвалидном кресле,
свет выключен.
Темно.
Ты включаешь старый блюз,
mp3 повторяет скрип иголки проигрывателя. 
Джон Миссисипи Хёрт. 
Делаешь затяжку и смотришь,
как пылает дом напротив,
ты смотришь,
как пылает дом напротив –
взгляд неподвижный,
зрачки расширены –
и беззвучно 
шепчешь 
вслед за старым негром:
My baby packed her suitcase, and she went away
My baby packed her suitcase, and she went away
I couldn't let her stay for my lovin', my lovin' spoonful
 

 
НОЧЬ 
 
1.
 
«То спишь, а то не спишь.
То спишь, а то совсем не спишь».
 
Лёг на один бок: ядерная война.
Лёг на другой: орёт толпа.
 
И тогда решил, 
что так
можно спасти
кого-то.
 
Подумал: правильное решение
лежать на левом боку.
 
Открыл глаза:
скомканное одеяло,
три часа ночи,
нашарил телефон:
ничего нового.
 
 
2.
 
сверху вниз
падают кирпичики
один похож на крестик
другой похож на виселицу
третий на кубик
они становятся в ряд
и ряд исчезает
без свиста
без грохота
без взрыва
в тишине
иногда
внимание рассеивается
и тогда кирпичики
падают в беспорядке
беспомощно
громоздятся
один на другой
как будто кто-то
погиб под завалом
 
game over
 
 
 
ПРОБЛЕМА ГЕТТИЕРА
 
Гиль говорит: убийство логики 
как следующий необходимый шаг 
после убийства Бога. 
После останется лишь импровизация джазового барабанщика.
Он будет общаться мембраной и ритмом с контрабасистом и клавишником. 
 
Я говорю: знания мелкие, едва заметные, 
заключены в яркие лиловые или пурпурные прицветники
истинных обоснованных убеждений, 
притворившихся лепестками,
на них – пятна крови
изнасилованных швабрами,
убитых в Минске, Буче, Изюме и Мариуполе.
 
Как мы знаем?


***
я это не 
אני לא. למה אתה מתכוון
я 
страшно произнести 
слово
я це... не розумію
боюся вимовити
אני הייתי אומר
 אני
מתנצל
я не
нет
ні?
прошу прощения!
(прощения?)


 

Теперь время, чтоб камень решился…
Пауль Целан

* * *

всегда обходило стороной —
ещё бы, московской живой водой
окроплены,
каждый день пересекая линию турникетов —
всё мокрей, всё живей

живот наш таков:
газета «Метро»
ноги целы, руки целы
голова отделена,
но на то нам и дана Москва, чтобы выживать:
мёртвой водой плеснёшь — прирастёт
живой водой плеснёшь — оживёт
и всё говорит, говорит

братья и сёстры,
мы пили чай на 29 этаже гостиницы «Украина»




* * *

пока война разворачивается как гроза
мы переливаем из руки в руку
холодную стыдную воду любви

говорим ей:
прорасти из прошлого
прочерти нам будущее
пока глаза выколоты у настоящего
пока наше сердце упало
на дно чужого колодца
и больше никак до него не добраться

мы переливаем из руки в руку
холодную стыдную воду любви




* * *

я думала
если назвать себя Мириам, может быть, что-то изменится

я думала
если дунуть голубке-дудочке в клювик, как Сатуновскому завещал Мандельштам, может быть, что-то изменится

я думала
если когда хочется обнять — обнять, может быть, что-то изменится

я думала
если когда хочется обнять — сдержаться, может быть, что-то изменится

мне хочется написать что-нибудь саркастическое
(«это недостаточно страшные стихи»
или
«хуй сосите, товарищ президент»)
но у меня сердце
разбито

и на ум приходят только нежные слова




* * *

соловей
клюковка
тополь
топь
круг и камень
Целан и Украина
камень и водопад
колодец и цепь
и холод
и смерть

и деревянные настилы-мостки, что ведут к чёрному озеру 
в нём синее небо и белые облака обрамляются сепией торфяной воды
вокруг мостка пышный глубокий мох
шаг вправо, шаг влево — потоп
хлюп-хлюп к ягоде клюквы
твёрдой как сердцевина озера без дна
с берега сразу ныряй и почувствуй 
как сладка кислая доля

вспоминай детство
пока дожидаешься

вина




* * *

теперь время чтоб бросить камень
о страшное время
он летит в нас
летит нам в лицо
— Почему вы не бросили?
— Почему вы бросили?
вы убили наше время
(«разве такое ему может понравиться?»)

перед смертью вы заставили его поднять руку
вывернуть запястье
бросить камень
он летит нам в лицо

почему вы сами не бросили?
мы были заняты
мы растили розы
мы играли в крокет
мы слушали своё сердце
мы учили детей разбирать слова по слогам
                                                          старого букваря

Ма-ма мо-ет ра-му

мы точно знали
сердце — не камень
и у каждой секунды будет выбор
и сердце не подведёт, ведь

Ма-ма мо-ет ра-му

у каждой секунды был выбор
и время бросило камень
«Почему вы не бросили?»
он летит нам в лицо



* * *

«нас уже нет
мы попали в пространство, где ничего не значим,
ничего не решаем» 

— определи борьбу

«но мы ещё живы,
у нас ещё дела на столе,
еда на плите
и предложения прекрасной работы» 

— определи борьбу

«мои друзья дарят мне картины,
я украшаю стены» (автозамена заменила украшаю на Украину, так и есть — здесь заканчивается стихотворение 


Москва, 2022




МИНОТАВР

Трём мёртвым поэтам — АГ, ВБ, ГД

«Я в зубах сжимаю алую нить…»
Анна Горенко

1.
 
Как будто лапой ель потрогала окно
И вздрогнула от этого она
А кто она?
И вздрогнула чего?
Не треснуло окно
Не треснула стена
Лишь только слабо заболела голова
Глаза закрылись
Снова сон пришёл,
И ничего не произошло
 
 
2.
 
И ничего не произошло
 
 
3.
 
И ничего не произошло
Стишок пришёл и сразу же прошёл
Поэт погиб, она ещё жива
Поэт погиб, она ещё жива
Поэт погиб, она ещё жива
Она сама поэт, поэтка и поэтика
 
Глаза открылись
Треснула стена
И Лабиринт открылся

Кто она —
Тесей и Минота 
вр и Ариад
на
 
 
4.
 
За Лабиринтом грохает война
За Лабиринтом грохает война 
Ну кто пойдёт
Ну кто пойдёт туда
А кто она
И почему она
 

 
5.
 
Если долго нить держать во рту
Во рту накопится слюна
И если губы до крови кусать
То алою окажется она
 
Нас миллионов семь или двенадцать
Нас миллионов восемь или пять
Мы все стоим и копим слюни
«О господи, свободу дай плевать»
 
Нам алая водичка лишь рассвет,
Как завещали братья:
Лишь земляничный сок и детство
Лишь будущего неуловимый волосок
Лишь горькое и мелкое соседство
 
Соседство ни к чему нам, как известно
Мы сами тут с усами
По ним течёт
Кровавая слюна
«Небесный СССР, — поёт нам Елизаров, — уо, уо, гибридная война, уо, уо, священная война»
 
 
6.
 
Перевернись на одинокий бок
И посмотри другой какой-то сон
Произошло ли что-нибудь с тех пор

Нет, не произошло
 
 
7.
 
Я потерял от шкафа ключ
 
 
8.
 
Поэт стоит и смотрится в окно
Он страшно болен
Он отделён стеклом
И временем и возрастом и полом от меня
Он смотрит капли — как они текут
Его тоска записана в стихи
Я их не помню
Знаю, что стоит он и тоскует
И не проходит смертная тоска
И не проходит смертная тоска

 
9.
 
А в нём мой праздничный костюм

 
10.
 
Как попадают в Лабиринт?
Конечно залезая в шкаф
Я потерял от шкафа ключ
А в нём мой праздничный костюм
И Лю́си долго заперта
Бьёт кулачком бьёт кулачком
И затихает
 
Все дети нет, не умирают
Они лишь тихо спят в шкафах
По Нарнии шагают
За кроликом ныряют в яму
Где банки с джемом на стенах

И приземляются впотьмах
 

 
11.
 
Я потерял от шкафа ключ
В шкафу задвигался скелет
Скажи мне сколько сколько лет
Они о родине поют:
 
Кто выходил на ссаный снег
Кто трогал чёрный пистолет
Кто шёл по снегу русскому домой 
Кто по траве бежал босой
Кто видел ангела войны
 
Она смотрела стопки книг
Она запомнила слова
«возьми снеси меня к себе
где лёгкая вода
смотреть как тихо почему целует никогда»
 
 
12.

А вот теперь произошло
Из ничего всплыла строка 
«Я люблю тебя так, что светлеет вода»
Ты ли писал её, поэт?
 
 
13.
 
Вот, новый поворот:
Шуршит листвою Лабиринт
У Минотавра два крыла
Тесей стоит совсем нагой
А Ариадна умерла
Такою молодой

Когда почувствуешь клубок
Тяни к нему сухую длань…
 
…В такую рань, в такую рань
из Лабиринта выходить
вставать и жить
 
 
14.
 
Кого целует мой Тесей
Какая радости цена
Страна другому отдана
А сердце мочится в постель
 
И ты уже не Ариадна


15.
 
Мы Минотавр

Лабиринт наш

Москва, 2022