***
спи мій Янчеле Янкеле Яне-Іване
жовтий трамвай дитинства
привезе на вулицю всіх живих

там батько не гойдається на люстрі
і мати завжди годує сусідських дітей
бо чужими бувають лише дорослі

ми ніколи не виростемо з нашої ненашої вулиці
ми ніколи не виростемо з нашого ненашого дома

небо укрите зірками Давида
кличе тебе на ім’я
йуд аїн нун куф ламед

не називай свій інвентарний номер
вийми із вух всюдисущий нацистській гамір
і не питай чому німецька культура можлива після Освенцима

спи-засинай мій Янкеле
спи-засинай мій кецеле
чужими дорослими бувають лише євреї

***
уникаю люстерок
бачу обличчя хвороби

як ти личиш мені світле обличчя хвороби
як молодо виглядаєш
яка в тебе ніжна шкіра

лахи старі латаються довго
доки не трісне по швах
і – швах

з лінії розмежування виходить срібляста бабуся
шлях був нестерпний каже
але зараз в тілі веселка
гойдається з рук на ноги
догори дригом
до чорта богом

ружа в животі зацвітає
шипами назовні
на ніжці незламній

***
із тринадцяти років він котиться країною
як торба ятками провінційного ринку
стрибаючи з плацкарту в плацкарт
ніби комар спинами пасажирів

я солдат дороги — каже він —
я не вмію жити в будинках
всі ці історії про родинні цінності
вигадали спецслужби
аби тримати людей в ременях безпеки

я залишив усі страхи на полицях бібліотеки
що збирали три покоління поспіль
як лишають провідникові зім’яту постіль
мені не потрібні милиці з цитат та чужих досвідів
бо з кого спитати якщо світ виявиться поганою книжкою

я граю пісню життя на будь-яких інструментах
не знаючи нот і не боячись зфальшувати
який сенс роками сидіти в консервній банці
якщо промені гармонії не досягають підвалу
в якому ти здатен почути лише три акорди

він так і не зміг пробачити матері
що з усіх чоловіків цього довбаного світу
вона вибрала того бороданя з кривими ногами
що навіть під час сексу слухав шансон
і так і не навчився правильно вимовляти слово «паляниця»

***
на полотні мови
поезія завжди залишає сліди
губ червоних від масної помади

літературознавці так і напишуть
кров

критики додадуть
риб’яча

***
мой друг говорит у меня проблемы с гендерной идентичностью
я хочу чувствовать себя андрогином
мне нужно купить новые кроссовки
поехать на Воскресенку на улицу генерала Ватутина
я не хочу быть частью семьи коммуны социальной стратификации
я просто хочу иметь возможность выйти на пробежку
поэтому я примеряю на себя маникюр и женские модели поведения
и думаю черный цвет или белый может быть розовый
и когда дохожу до границ пола проваливаюсь
и на другом конце города не нахожу нужного размера
не обнаруживаю себя в теле мужчины женщины
не обнаруживаю тела себя в мужчине женщине
не обнаруживаю мужчину в теле женщины
не обнаруживаю мужчину в теле мужчины
не обнаруживаю женщину в теле мужчины
и не понимаю где мне теперь искать эти чертовы кроссовки
я думаю об этом в перерывах между чтением и работой
я не знаю что делать если понадобится выйти на улицу
я не знаю что делать со всем этим ворохом одежды для чужого тела
я не знаю я хочу я чувствовать я не понимать

***
из точки А в точку не А движется машина
со свежеструганными гробами

навстречу ей — колонна
свежеумерших покойников

то-то будет встречка
то-то будет радость от примерки

ароматологи утверждают
запах хвои успокаивает нервы
и снимает перевозбуждение от жизни

***
странно что тебе здесь есть ещё помнить
убирайся к чёрту в свою Россию
не склала екзамен з української ггг
jesteśmy w dupie kurwa mać

слова редуцируются до корней
гиперкоммуникация
гипокоммуникация
семантическая нагрузка суффикса ёк

фрикции города
фракции немотивированной агрессии
less heart

фриланс
фри-джаз
фри картопля

поиграем в бутылочку
весна

***
под теплыми одеялами молчания
в теле болезни путешествуешь
в праздности слепоты
в коконе раздвоенной воли

ощупываешь очертания букв
о нет мой сидур звучал по-другому
если мы все еще в пределах еврейского алфавита
отверженные в радужной оболочке ковчега

темный коридор неразличения
сворачивается лентой красно-горячей
от жертвоприношений многим богам

но мы ли здесь умом потрудились?

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

На русском и украинском.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Сложно ответить на этот вопрос однозначно, без необходимых оговорок. Оба языка — с детства, но по-разному. Русский язык был тем, что называется материнским языком. Впитанный из воздуха, подслушанный из-за стеночки в мамином животе. Украинский до распада СССР присутствовал в пространстве бессознательного, находясь как бы в шапке-невидимке. Это непросто внятно артикулировать, детский пласт памяти у меня размыт. Но при этом не было ощущения украинского как языка чужого, навязанного или пришлого. Он был таким же родным, своим, только вокруг тебя на нем не говорили. Тут надо сказать, что я родилась и до 30 лет жила в Донецке, где русский язык, за очень редкими исключениями, был единственным языком коммуникации в самых разных сферах. Во всяком случае, я помню это именно так. При этом какие-то надписи на улицах, книги в доме, выражения в речи родителей, которые они слышали от своих русифицированных предков, присказки, застольные и праздничные песни, мультики в телевизоре были на украинском. К тому же, украинизмы всегда присутствовали в речи людей разных социальных страт: одним украинские аналоги казались более точными, другим — более выразительными или колоритными, третьи — их просто не замечали. Так или иначе, но до 1991 года украинский в моей жизни присутствовал как возможность, как свое иное, как вторая рука, которой тоже можно научиться писать. Тут нужно сделать оговорку, что бабушек-дедушек, которые могли бы со мной на нем поговорить, к моменту моего рождения в живых не было. Я не знаю, насколько мой случай типичен. А вот с распадом СССР, мне как раз было 7 лет, украинская речь обрушилась на дончан из телевизоров и радиоприемников достаточно интенсивно. У людей моего поколения даже есть шутка «я учил/ла украинский язык вместе с Аллой Мазур» (это диктор на одном из каналов). И через некоторое время все перестали замечать, на каком языке идут фильмы, новости, реклама. При этом все ощущения от столкновения с украинским были совершенно зачаровывающими.

То есть, с одной стороны, пассивный билингвизм у меня с детства, но если подходить строго, то украинский язык для меня выученный. Все-таки одно дело, когда ты слышишь живую речь с младенчества, со всеми ее оттенками, окказионализмами, неправильностями, региональной спецификой, и совсем другое, когда вокруг все говорят на другом языке. Но сам характер его выученности не такой, как, скажем, в случае с польским, где все приходилось учить с нуля. Это больше похоже на восстановление дома, от которого сохранился фундамент.

Долгое время украинский был для меня больше письменным, чем устным. И даже сейчас асимметрия между письменным и устным украинским сохранилась. Письменный — богаче, зато из устного приходит живая вода и кайф от звучания-говорения.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

Истории себя в рассказах родственников у меня почти нет, поэтому за точность «когда» я не ручаюсь. На русском я начала писать в 10 или 11 лет (о качестве мы сейчас не говорим), на спор с одноклассницей. А на украинском — лет 8 назад. Это была спонтанная интенция, абсолютно не контролируемая. Как если бы растение, которое долгие годы стояло у тебя на подоконнике, внезапно зацвело. И относительно регулярно — с 2014 года, что отчасти связано и с русско-украинской войной, и с переездом в Киев. Влияние живой речи и украинский из книг-песен-фильмов отличаются примерно так же, как живой звук в филармонии с хорошей акустикой и самая лучшая запись. Язык подхватывает тебя и уводит за собой, как гамельнский дудочник.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

С одной стороны, желание освоить и присвоить культурное пространство, по отношению к которому я все это время была лишь реципиентом. Тут довольно точным будет грубое сравнение — пометить территорию. С другой стороны, осознание сложности своей идентичности на фоне войны, распадающейся картины мира и переосмысления себя в нем; в этом процессе внутренней пересборки второй родной язык очень помогает. С третьей, разрешение себе писать на украинском. В какой-то момент язык уводит за собой — и ты, со всеми жуткими травмами советской школы, уже не боишься оступиться и наделать ошибок. С четвертой, военный опыт и гражданско-политическая позиция, что превращает письмо на русском в акт если не драматический, то проблематизировавшийся. И здесь важно сказать, что мне неинтересно переводить себя на украинский, т.е. я не хочу записывать свой русский текст, себя как русский текст, украинскими словами. Мне хотелось бы открыть себя в украинском языке, услышать свой голос внутри украинской культуры. Поэтому к письму на украинском я очень осторожно подхожу.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Мне придется повторить то, что уже много раз говорили до меня: не мы выбираем язык, но он — нас. Что первый, что второй. Поскольку русский и украинский — два активных рабочих языка, постоянно переключаешься с одного на другой в речи, чтении, переписке, мыслях. И письмо не исключение. Практически всегда мысль начинает формулироваться и уточнять себя уже в конкретном языке. Всего два раза мне удалось зафиксировать момент, когда сюжет, который уже некоторое время жил в голове своей жизнью, но пока никак не проговаривался, мог начать разворачиваться в любом языке. В первом случае выбор был сделан в пользу украинского языка, потому что это была часть семейной истории, причем речь шла о Голодоморе, и текст выстраивался вокруг образа земли, который для украинской культуры является очень мощным и семантически нагруженным символом. На русском получилось бы стихотворение не просто другое, но и совершенно о другом. Фактически, украинский язык сразу же забрал текст себе, «выбор» — тут не вполне точное слово, конечно. Во втором случае выбор снова был сделан в пользу украинского языка, но тот текст, который на самом деле на твоем языке и ни на каком конкретном, все время как будто расшатывался ими обоими и сопротивлялся фиксации. Я даже перевела его на русский, чтобы посмотреть, как это будет звучать, но из него как будто выкачали всю энергию и воздух. То есть, по сути он получился межъязыковым, но зафиксированным в украинском.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Насколько я могу судить, в стихах на русском интонация и ритм практически всегда оказываются значимыми структурообразующими элементами, тогда как в украинских текстах больше формальной свободы. Но ни другим человеком, ни другим поэтом я себя при этом не чувствую. Хотя сама позиция, с которой ты говоришь, образ говорящего меняются. Но ведь они меняются и в разных поэтических циклах, например. Да и вообще меняются, потому что меняешься ты. Тут, возможно, стоит сказать, что я амбидекстр, поэтому два языка поэтического письма, как и две рабочих руки, кажутся мне вполне естественным способом быть.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Русский и украинский языки не до такой степени далеки друг от друга, чтобы что-то такое ощущалось как проблема. Скорее, приходится сталкиваться с нехваткой проживания того или иного опыта в определенном языке. Например, у меня не было детства на украинском языке, соответственно, в украинских текстах не могут появиться какие-то слова или реалии, которые были в то время. Или вот у меня не было бабушки, живущей в селе и говорящей по-украински, соответственно, нет личного семейного словаря и специфических региональных идиом, которые могли бы пригодиться. Я не умею ругаться на украинском или, например, приходить в ярость, а это значит, что тексты, связанные с эмоциями этого спектра, скорее всего, напишутся по-русски. Я хочу сказать, что нехватку слов, о которую я бы спотыкалась, я не замечаю, иначе и писать не стоит, потому что получится текст, написанный одним языком, но записанный словами другого.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Скорее меняется видимость этого явления, понятия, предмета. Значения, звучание, этимология слов в украинском и русском не тождественны, не говоря уже о лексической сочетаемости, оттого и отношения, в которые они друг с другом вступают, иные. Хотя, возможно, этот вопрос ровно о том же, но сформулирован иначе. Но для меня это скорее не отношение, но понимание, степень погруженности, сама возможность подумать о чем-то. И в этом смысле какие-то коннотации, аспекты и стороны вещей в одном языке удается ухватить и артикулировать, а в другом — нет.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Только если этого требует внешняя мотивация. Например, переводчик не знает украинского/русского или чтобы текст прозвучал на радио. Сама же я не чувствую такой потребности. Мне гораздо интереснее перевести текст другого автора, я вижу в этом удовольствие и работу, а переводить себя — пережевывать пережеванное. Если попытаться рационализировать это внутреннее сопротивление, то мне кажется, что для перевода нужно видеть текст как объект, а авторство этому мешает, стесняет, ограничивает свободу. Поскольку перевод — это всегда интерпретация, то получается, мне придется интерпретировать саму себя и как будто во второй раз писать тот же самый текст. А зачем? Внешняя же мотивация дает задачу и азарт: получится или нет. Но еще лучше, когда тебя переводит кто-то другой. Все мои переводчики обращаются с моими текстами намного свободнее, чем это сделала бы я сама. И это очень интересно, потому что каждый из них в переводе что-то акцентирует или подсвечивает ярче (собственно, то, через что он этот текст прочитал, что его задело), и выглядит это так, как будто та же барышня, но с другой шляпкой или губной помадой. И опять же, это фидбек, а автоперевод — какая-то зацикленность на себе.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Такое случается, но мне кажется, что уместнее говорить не столько о разных языках в одном тексте, сколько о воспроизведении фрагментированной реальности, которую не приводишь к общему знаменателю за счет перевода. Такое, знаете ли, очень внятное ощущение, что перевод будет фальшью или упрощением.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Я совершенно не умею проецировать работу других авторов на свою, это все равно что чужие глаза к собственному лицу приставлять, так что слово «вдохновляет» тут не подходит. Но в качестве примера практики, которая мне очень интересна, могу назвать Александра Авербуха. Он не только пишет на русском и украинском, но и создает тексты на как бы ломаном языке, с ошибками, интерференциями и неправильностями, в котором угадываются и суржик, и переход на русский или украинский с идиша, например. Я сама люблю нарушения нормативности, по поводу чего у нас переводчиками моих текстов каждый раз возникают жаркие дискуссии, все эти сломы и сколы, сквозь которые, как в «пелестрадал» Каренина, просвечивается что-то очень важное.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

С одной стороны, я училась на русском отделении филфака. Второе, культурологическое, образование тоже было с опорой на русскую культуру (философы, примеры, параллели и т.д.) С другой стороны, я живу в украинском культурном и информационном поле. И думать, о том, что влияет на меня больше или меньше, — приблизительно как рассуждать, на кого ты больше похож из родителей. К тому же, есть же какие-то вещи из других языков и культур, не усвоенные твоей культурой, но усвоенные лично тобой. То есть, наверное, у меня пока что не было серьезного повода подумать о таком влиянии.

ПІСНЯ

он стріляють поціляють
спочину не зають
наступають відступають
воріженьків лають

лають лають проклятущих
бісові бо діти
ницьма в куряву покласти
дощиком прибити

гей-гей

насувається навала
та дітися ніде
воно моря не побачить
до дніпра не дійде

поза нами річки нивки
та вітри подерті
від домівки до домівки
од смерті до смерті

гей-гей

усе минає свята втрати
садок вишневий коло хати
пори цілунків та зітхань

і всі джазові квадрати
всі трикутники кохань
………………………………….

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1.
кратко поприще земное
вот надгробье листвяное

листопад
снегопад

меньше многих виноват
больше многих виноват

снег напишет
дождик смоет

кот мяукнет невпопад

2.
никогда да!
в вышине не!
в глубине не!
в тишине не!
не больше
не бо
ни ко
ни гда
да! не!

3.
серенько
сыренько
косенько

вот и воробей и я
осенька кисанька
а в траве забвения
посередке лысинка

4.
ни той
ни той стороны ни парома
ни во
ни воды ни огня
пря
ступай прямо
де
держись за меня

су
ха
ла
донь
и
дем
на дым

на за
на запах дыма
на за
на запах смеха

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

Русский, украинский.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Украинский выученный, хотя знаком с детства.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

По-русски, как все, подростком, по-украински уже студентом. Мой приятель Юра Завгородний, постарше меня, писавший стихи на изысканном украинском языке, как-то признался, что впервые услышал украинский в четырнадцать лет. Ну, а я его слышу с детства и решил попробовать.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Спортивный азарт и убежденность, что в Украине ведущим языком должен быть украинский.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Никак. Просто какие-то строчки, словосочетания, рифмы приходят в голову то по-русски, то по-украински. По-русски чаще.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Сочиняя по-русски чувствую себя русским поэтом, по-украински – украинским, а человек один и тот же.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Не столько, когда не пишу, сколько когда не разговариваю.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Пожалуй, нет.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Не перевожу. Мне стихи приходят в звуке, а звучания в русском и украинском совершенно разные.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Пока не случалось.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Нет.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Конечно, в значительной.

1951*

Перше що ми зробили —
труна із соснових голок
Ми посадили своїх мерців
пускати коріння в землю

звикали до сухої землі
як язик мого прадіда
змішуються слова і грунт

Волоські горіхи терпко пахли
як любов
як камяні могили батьків

ми виростили дерева сердешні давно засохли
ми викопали колодязь — вода там запахла смертю
дощ завжди з боку врадііївки
град розміром з серце
хороший батюшка роздає вайфай

вперше вмираючи на новій землі
чую:
наша мачуха-степ цокає надкрилками цвіркунів
лобода та щириця лоскочуть холодний лоб

прощавай полонино
прощай смереко

ось нарешті
вулиця Орджонікідзе.

*1951 год – год Польско-Советского обмена участками территорий. Мои бабушка и дедушка по маме родом из села Бистре. Их переселили на юг Украины. Они бойки.

Останній герой сухої землі
Йде узбережжям по краю морських голів
До нього говорять Федеріко Гарсіа Лорка
Та Сальвадор Далі.

Розпатране черево шкіриться коренем трав
Хтось у землі зливу та дощ украв
Останній герой мандрує хрестом доріг
Та поки сонце ріже земний пиріг
На сектори бісектриси та медіани
Вода переходить у метафізичні стани:
Спочатку як ртуть Меркурій живий свинець
А далі молекул тремтіння все нанівець
Зводить зусилля тримати життя докупи
Серце води парує як ніжні губи
Цілує повітря і переходить в пар

Герой іде далі. А сонце дарує жар.

І поки проміння шипами чіпає горло
Герой біля Олімпу мандрує колом:
Сплітає із сонця гострий пекучий спис

Обличчя його набуває геройських рис.
Плечі широкі а гордість додала зріст.
Все ближчає мить:

Він мандрує до бога. Бог має заплакати
Інакше земля згорить.

ЭЧКИ-ДАГ

Я говорю любимому мол прости
Эчки-Даг сердце мое хранит
Там на горе у поляны семантики звездных слов
Небесный рыбак сохранил свой ночной улов
На плоской вершине казалось вот край земли
В томном молочном море за край заплыть
У дикой сливы, что корень пустила вглубь
Мой поцелуй касался проклятых губ
Но море прибоем смывает любую чушь
Да шторма страшится и самый бесстрашный муж
И побережье как звёзды устлал песок
Чтобы пройти по кромке встал на носок
Солнечный бог боясь занырнуть в волну
Эчки-Даг шепчет сердце я не верну
Обниму поцелую и чабером обовью
корни земли прорастут в тебя любовью
Пахнет степями медный мой глинозём
Сердце твоё укрою зелёным мхом.

У изголовья ляжет тебе Карадаг
Превратится кость твоя в известняк
После смерти очнись позвонком горы
В недрах пород сердце твое сгорит.

КАШТАНЫ

Повсюду эти мусорные каштаны
Роняют под ноги
Карие глаза

в детстве мы верили
глаза каштанов исполняют желания
нужно просто найти
самый волшебный

я свой носила в левом кармане ранца
по пути со школы на танцы
с танцев домой и обратно

на контрольных шептала желания
липла к рукам шоколадная склера
белый зрачок холодил как север

*чтобы меня любили

*чтобы купили
новые брюки

*чтоб у меня были красивые как у мамы
руки

*чтоб с бабушкой посадили физалис

только они
никогда
не сбывались

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

Пишу чаще на русском, иногда на украинском. Иногда на двух одновременно. Когда-то пыталась также писать на английском.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

На самом деле сложно сказать. Семья у меня двуязычная. Мама говорит на украинском, ее родители – вообще бойки, которых в 51 году Сталин переселил на Юг Украины, отдав их территории полякам. Каждое лето и даже иногда зиму я жила у них. Папа и его родители всегда говорили по-русски. Так что первые мои слова были на русском. Украинский я позже выучила сама в три года благодаря, как ни странно, телевизору. При этом, когда я волнуюсь или нервничаю, всегда перехожу на украинский. Считаю, что оба языка для меня родные.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

Первые стихи мои были написаны в шестилетнем возрасте. Они были на украинском и стихами это было назвать сложно. Что-то про журавля, который покинул родину. Естественно это было подражание кому-то, но только кому – не вспомню. Потом был перерыв, и где-то в 12-13 лет я начала снова писать стихи, на этот раз на русском языке. Честно говоря, мне очень трудно это все разделить – слишком мозаично у меня включается второй язык, мне довольно трудно отделить воспоминания на украинском от воспоминаний на русском. Боюсь, даже сейчас, память искажает воспоминания.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

У меня не было какого-то специального стимула. Блок, кажется, говорил, что писатель – это всего лишь инструмент с пишущей машинкой в виде личности автора. Наверное, это касается и меня. Ибо всегда тексты приходили из ниоткуда, они были как болезнь, как боль, как страдание, как зуд. Как благословение. Причиной создания текста всегда становится что-то аморфное, вроде нависшей тревоги или опасности.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Я никогда не выбираю язык сознательно. Я пробую точно на вкус слова, перекатывая их на разных языках. И пытаюсь ощутить вкус. Некоторые вещи вкуснее на одном языке, другие на другом. Самая большая проблема для меня – сохранять язык чистым, любой. Мне постоянно хочется сплести несколько языков в единое полотно, кажется, что именно так можно найти новые смыслы. Все-таки мышление у билингв, мне кажется, другое.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Мне иногда кажется, что я перехожу из одной операционной системы в другую. Не знаю, другой ли я человек, но тумблер в моей голове может быть переключен на середине предложения.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Очень часто. И хочется вставить совсем чужое слово. Даже не так: если смотреть из опыта одного языка, из его операционной системы на другое слово, чуждое ему – у этого слова открываются невероятные грани смысла.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Нет, не меняется. Я всегда остаюсь собой. Мое отношение – это моя личность, а не мой язык. Язык не определяет меня.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Нет, не перевожу. Пыталась разок. Выглядит так, словно попыталась сама себе лизнуть задницу. Могу написать другой вариант на другом языке. Но не перевод, нет.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Да. Как я уже писала выше, мне очень нравится сплетать несколько языков в одно полотно. Это рождает новые смыслы. По крайней мере, для меня.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Наверное нет. Ну, может, Набоков. Мне тетушка в детстве говорила, что думал он на русском, а писал на английском. Это так она меня мотивировала. Но это уж другая история.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Никак. Потому что мое культурное наследие принадлежит моей стране, а не языку. Регион, в котором я выросла – это место смешения языков, культур, этносов. У нас там есть целые молдавские села, поселения поляков, русские из Сибири и немцы, гагаузы и прочее. Я не филолог и не культуролог, но для меня у каждого из моих языков только одно культурное наследие. Это как две операционные системы, но показывают они всегда один и тот же результат. Возможно, немного искаженный моим жизненным опытом.

Бир дыргак (открыть pdf)

***
Чингисхааныӊ хову
Чингисхааныӊ шериглер
Чингисхааныӊ хову
Чингисхааныӊ шериглер

кызыл хана ышкаш
далай чоруп турган
кызыл хана ышкаш
далай чуглуп турган

хову ле-ле-ле-ле-ле-ле-ле

агы чыды
меӊе эм аппарган
агы чыды
меӊе эм аппарган

бис дээрлерниӊ
улустарывыс
бис дээрлерниӊ
эзирлеривис
бис дээрлерниӊ
улустарывыс
бис дээрлерниӊ
эзирлеривис

О МОЯ
ГОЛУБАЯ МОНГОЛИЯ!

17 родин
и одна внутри-
утробная,
помилуйте
1. Россия
Америка
Тува
Венгрия
Германия
Италия
Япония
Непал
….
Атлантида
Тибет
Звёздный Ковчег

Вся Земля,
(где не был)
17. Небо –
родина
шаманов

О мой маленький
Опираясь на низкий
посох
Во зле [
вы находясь
О, вы снова
пришли
с ликом синим,
в (хойморе) в небольшом
сердечном углублении,
ваше перо ведь
Я снова подобрала!
/31июль

А, вы синими
пятнами
приходили,
Вы озёрами
появились!
/

(солёными) [озёрами
вы снова появились]
пришли,
настоящая
страна
синие зелёного
И белого!
/

44 тенгри
восточного неба,
поприветствовал!
/

и 55
западного, тоже,
в одно время
(ϴршээ белый орёл)

азарганчик
аза чаян
ооой
Албыстарым
чүвелерим
ээй
Куду дур
черже
чоокшулап
аа
Кара кодан
чүвелерим
э эй
Даянчыжым дудар оти
(духи выйдем
вам навстречу
ой
справа
[Даянчыжы
арай беди
келир
Дүнгүр
оран
сактыжымны
ээй
Далай өннүк
кыйгырымны ой
[<Дедов
старый
мир
Я вспомню

2+2
44
Шупту
шупту
овааларымга
оой

кежик болур
шокар
кызыл
чүвелерим
оой
даштен
кыры
алыр
алыр
шипящие
подруги
ооой
духи милые
в путь
кара дүнгүр

THE YARD

He is a kind
of misguiding leader
He traps you just after
You hope you go exited to go
to a Church Yard
Forever.

His Percussion is a kind of
stubborn yearning for help
From a Black Galaxy. The Blue
One is sleeping then.
The White Ball of Light is Shining
Being Hidden in a Pocket
Wrapped up a Hand Kerchief.

Don’t cry for him, never prey
of His Mischievous tricks
He is a Misguiding Leader
He is a Glory of His own Yard
of Dreams
Never pray for him,
Otherwise you loose
Your identity

You are not in a circle of Hences
You are surrounded by Goddess
hands
Many fingers are pointing up to
you
With rays of God’s cracking charms
And their tingling race of comma
Says: never hope to come Back
Onto your beloved Yard, near
popcorn field.

Never hope to Come Back
to Your Small Tree with three
blossoming flowers of Gold and
Blue and Pink sweet Roses
to touch the warm soil of your
Garden of Songs and flying papers
on a Big Tree of your ansestors
Whenever they knock your mind
Their warnings wraped
Up word of Gods and Holy Animals
Never go to do a murder
of your own shining and blossoming
Apple tree and pear tree
Plum tree.
Never go to talk to strangers.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

На русском, английском и тувинском.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Английский и тувинский выученные.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?
4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?
5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

В 1994 году музыкант, с которым мы тогда играли в группе Зеркальный Мост, попросил меня написать для группы песни на английском (сначала я пела без слов). Я написала несколько текстов, мы сделали из них песни (The Yard пелась как рэп 🙂 ). Но группа мгновенно распалась, одну из песен потом пела другая певица, остальные остались неиспользованными.
До этого я несколько лет переводила с английского различных проповедников, и английский стал для меня преимущественно религиозным языком, английские фразы сами появляются в стихах, когда речь идёт о чём-то религиозном.
С 1996-го жизнь сложилась так, что я стала проводить несколько месяцев в году в Туве. Я начала учить язык прежде всего, чтобы общаться со стариками, плохо знающими русский. Тувинский у меня не очень хороший, бытовой. Но почти сразу тувинские слова и фразы стали проникать в стихи. Поле Чингис-хана я написала, когда впервые попала в одно особенное место в Туве: там много небольших каменных столбиков в поле, и люди говорят, что это могилы воинов Чингис-хана. Я написала песню об этом месте и пела её под русские гусли.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

В какой-то степени. О разных вещах я думаю на разных языках.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Да, и я не задумываясь употребляю слово из другого языка. Даже не обязательно знать этот язык. Если я знаю тибетское слово, я употребляю его при необходимости. Путешествуя по Италии, я написала стихи, наполненные итальянскими словами, записанными кириллицей.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

В какой-то степени.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

По собственной инициативе — нет. Забавно получается с описаниями художественных работ. Если куратор просит что-то написать о моей работе, всегда получаются стихи, если же надо перевести на английский, получаются другие стихи, иногда даже непохожие на первоначальные.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Да.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Нет.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

В значительной.

СПАСИБО АРБУЗЫ!

dzięki arbuzy –
больше нет ничего
на бампере
ещё блик от окна – знак восклицания

раньше у кладбища
пробивались ростки огородов
после цвели теннисные корты
теперь бензоколонка

даёт плоды tu często powietrze stoi bez ruchu że paść można czy konie
mnie słyszą? pod pomnik nie idę ale dalej

schluss в знак протеста
вьюнок перешёл дорогу
в неположенном месте без зебры
ловит тепло на живца

в зеркале ссадины вида дыхание
кожное возле подъезда
мы ничего не знаем о первой любви
машины для гонок

соседской pierwsze amazonki patelnia konar nagły stop trzeba uważać
na łajno brona da się jechać

z przerwami бесчинства
отчётливей в общих мирах
рекорд понимания
в форме завода пружинки
экскурсия по плотине
прервана никаких вводных
влаг скорость редким ладоням
в перигее
смеяться шестами
с тыльных сторон
наложенных друг на друга частот
лобовых стёкол

станций скользящий штемпель dużo terenu wyszli już na asfalty mapy skrót
stawiają płoty koło tych zabudowań na skraju

zwodu гитара посыпана семечками
арбуза гаражных затмений
слой имён черновик хорошего
переноса холода

лучший медиатор – клюв
костюм струны купи
все фазы один рост вод не отличим
от другого

тиранией транзита jest jeszcze sporo dróżek na gnieździe kolejna przerwa
na herbatkę skąd ma pan taką brodę? a ty odrobiłeś

zadanie domowe? речь вокруг тела
мелом
строят гнёзда из волн мученики
чеков открытых источников
спуск в глобусах ноги
товаров необитаемых
среди скал школьным звонком
танец порт die wolke в кустах из глаз
ад сконструирован
из неотправленных писем килю
лыжников летающих
набор оборотов голодных
тем же неровным
почерком swallow the watermelon
seed выкорчеванным светом
без снастей совпадений с кителем
возвращаясь

прозрачным na prawdę ciepło! lekkie ubrania dopiero wyżłobione przez wodę
nietłukące się szkło nie kłamie

zakaz picia – отвечают стены
волчьи глаза стекленеют астрологи
ещё чёркая
список событий

в полноарбузие

ПРОЦЕССЫ НАД ЛЕСОМ

сегодня бесплатный проезд в любом транспорте
в день

всех святых любой выступ
любая конечность пучок пробует сложиться
в приставленные друг к другу ладони-невидимки

в молитве (так говорит русло
шлюзам) «one peace»
или (japanese edition бонусы всё остаётся
в местном бюджете
слышно над грядкой) «piece» кусочек мира по колено
кирпичная кладка

разделяет праздничные погребения
(в лентах лампадах родне цветах без нашивок
селекций застенка) и мемориал
освободителей (никого)
cmentarz żołnierzy armii radzieckiej лишь два
мормона взвешивают языками
насаждения хвойных as a mythologic
unit of presence
as a noisy trial against

the forest про однопутный траур гаубиц «работу»
с закрытой огневой
позиции ветки молчат it needs to be thrown into the water
(as a grow monster) it will quadruple

in size не ясно о ком они обходчики чёрного

о вязанных крючком (билетах)?
о эволюции (видов проезда венков оцифрованных)?
о контроле (возле часовни охотников)?
о лике (проявившемся на разделочной доске)?
о времени (отведённом в сторону)? (dzień

wszystkich świętych)

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?
2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?
3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?
4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?
5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?
6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?
7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?
8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?
9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?
10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?
11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?
12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

1-2-3. «Родной» — польский. Английский — «служебный», в отведённое время. Немецкий – попутный, «по дружбе». Русский — естествоиспытательный. От Любви. Когда изменилось всё. Когда выход из спячки. Межпланетной. Возвращения первого поцелуя со звёзд. Пишу на языке пантеизма.

4. Этот опыт позволяет смотреть на привычное, утилитарное, невидное в своём обыденном состоянии совсем иначе. Трудно не повестись, не включиться. Конечно же влияют и переводы авторов, с которыми работаю. Безостановочная инспирация.

5. «Налетит ветер — и бамбук зашумит. Умчится ветер, и бамбук умолкнет. Летящий гусь отразится на поверхности замерзшего пруда. Улетит гусь — и на льду не останется его тени».

6. Сонастройки с «плавающим» регулятором частоты. Такое радио. Такой эфир.

7. Дело в скорости восприятия происходящего. «Материнский язык» — ясная стихия. Лежишь на условном берегу реки, моря. Туда-сюда волна. Течение. Очевидные траектории известны. Плотное. Устойчивое. Как лавка у входа. Как смеситель крана. Отмечаешь происходящее. Явное. Всё более-менее понятно. Можно потрогать. В ситуации же, когда язык не повседневный, а «от случая к случаю» ты так же готов ко всему, но более собран… В большей степени осмотрителен. Насторожен. Напоминает нечастый, уважительный поход в горы, когда нужно собрать рюкзак, взять с собой самое необходимое, настроиться на некоторое количество часов дороги к подножью, когда может произойти что угодно: и быстрая смена погоды, и хруст сучка за спиной у вершины и небо без остановки. Когда меньше телесного, но больше перетекающего.

8. Прислушиваюсь. Под омелой. Близко.

9. Новые приключения декодов. Вроде.

10. Твёрдая почва уходит. Озвучивание перерывов. Сняты запреты. С первого кадра. Возможно. Всё.

11. Патриція Килина (Patricia Nell Warren) и Геннадий Айги, Тристан Тзара и Елизавета Мнацаканова, Фернандо Пессоа и «чинари», «скамандриты» и Ян Каплинский, Леопольд Стафф и «будетляне», Дебора Фогель и «поэзия Чикано», Геннадий Айги и Зузанна Гинчанка. Многие нынешние польские поэты живут далеко за пределами Польши (например, в Норвегии, Канаде, Армении, Дании… везде!). Разумеется, они взаимодействуют со средой, активно используя живые вибрации, дышат глубоко и впитывают пульс вокруг, сохраняя своё, не отделяют себя от всего целого.

12. Светлое то невыносимо громко, то полушёпотом межграничья, то по-родственному. Только успевай не спешить!

13. Язык водопада отличается от языка туи. У водопада есть корень и у туи вершина. Общий их разговор совмещён с моим путешествием, опрометчивая чешуя на остановке окон, пёс-прораб обходит копальни нечасто, теперь в красную книгу занесён провод в лесу, едва край бокового зрения, пробитая камера, смог не самый лучший собеседник о независимости Тибета, письмо лосиной кормушки обрывается, осторожный рукав реки, по линиям битого клеил пиалу, подорожник отдельно от колена целого, голос от поднятой руки, чай от уст(ного) сегодня. Речь между языками. Влекут те поэтические практики, которые преодолевают местечковость. Имею ввиду любые формы локального загустения в несвободу, будь то увлечённость дотошным документом, диктат нарративов родов оппозиций, одержимость пост-травматизмом, топонимический избыток взаимозаменяемых имён, инерция мифов и парадигм, гул транзитных отсылок. Интересны места, где проявляется универсальное, радостные совпадения-открытия, где общее дышит.

4 SONETY DŹWIĘKOWE (1997)

SZTUKA

Sonet

Gdy Czombe chciał od Konga oderwać Katangę,
Zginął premier Lumumba i biedny Gizenga.
Dziś to zamknięta ksiega, nikt po nią nie sięga.
Polityka ma niższą, sztuka wyższą rangę.

Przepadł potem sam Czombe, choć nie był ciemięga,
A japońskie ryciny, zbierane przez «Mangghę»
Lub rymy, które składał mistrz Antoni Lange,
Dłużej niż wszelka ziemska przetrwają potęga.

Szabą zwie się Katanga, Zair — mianem Konga,
A zostanie w pamięci imię B.B.Kinga.
Urąga zapomnieniu dźwięk trąbki Armstronga,

Nieubłagana czasu nie zetnie ich klinga,
Vita bowiem est brevis, ars natomiast — longa.
Nie ulegną jej też «pigułki Murti Binga».

SONET

Sonet

Jak odmienne tematy sławić może sonet!
«Dziś wybitne talenty uświetnią me święto!» —
Rzekł baronet, więc mu «Nel cor piu non mi sento»
W natchnieniu zagrał oktet czy też nawet nonet

Tam znów kapitan Flint ze skrzynią złotych monet,
Odjętych cnym Hiszpanom, nim ich w pień wyrżnięto.
Groźne przeto piratom zadźwięczy memento:
Z okrętu «Sacramento» wystrzelił falkonet.

W San Pietro smętnie «Lento!» rzekł Pius Dziewiąty.
Juana nowych dziewcząt wciąż wabią ponęty.
Prędki już koniec buntu pod komendą Gonty.

Mniej jednak sentymentem dla historii zdjęty
Sonetopisarz sławi skromnej poczty kąty,
Gdzie czeka się w ogonku na wypłatę renty.

POSTĘP

Sonet

«Dlaczego CHI-WRITERA trzymasz się tak twardo?
Pragniesz-li edytora, to zwróć się do WORDA!» —
Takim wzrokiem świdruje mnie natrętów horda,
Jakim durnia przewiercać mógłby Leonardo.

Ja prędko za milczenia ukrywam się gardą,
Miast, jak dawny Sarmata, porwać się do korda.
Stokroć wzór brytyjskiego wolę wybrać lorda
I stukam w klawiaturę z miną nader hardą.

Nic niewart wydruk, skoro treść godna pogardy,
A kto modernizacji zbyt gorliwie merda,
Sromotnie w końcu przegra — oto mędrca credo.

Co przetrwa, a co rychło śmierci srogiej żer da:
Mój wiersz, wyryty rylcem lub skreślony kredą,
Czy wasze brednie, które dysk utrwalił twardy?

WOLNOŚĆ

Sonet

Przestała krążyć podobna do sępa
Idea, którą szczepił Alfred Lampe.
Swoboda nam swą zapaliła lampę,
A świat do swego zachęca nas tempa.

Kraj, co pół wieku już podążał stępa,
Pognał galopem jak gauczo przez pampę,
Próżno więc w nową chce go wepchnąć sztampę
Zgraja ponura, nadęta i tępa.

Po cóż nam wolność pod szyję zapięta?
Czy upał piecze, czy kapuśniak siąpi,
Niech panoramy piersi nam nie skąpi!

Niechże z niej wszystkie pospadają pęta
I całość stopy jej tu do nas zstąpi —
— Palce, śródstopie, a w końcu i pięta.

АНКЕТА

1.
Моя национальность
белокраснополяк

2.
Моя профессия
Интерпоэт

СТИХИ

не длинные
зато
подлинные

* * *
здесь вода
не водится

* * *
это храм-с?
нет, Хармс

* * *
разбирают
не различают

* * *
поляки падки
на лампадки

* * *
всё ради
этой бляди
роди
ны

* * *
Защитники мира
ответили огнём

* * *
Мил
не пил

но мочил

* * *
в поте
совести

* * *
Мы — маленькие
Нам видней

* * *
Либо плохо
либо о мертвых

ПО ПОВОДУ СТИШИЯ А.МАКАРОВА-КРОТКОВА

к холодным стенам
я еще не остыл

ИЗ ШИМБОРСКОЙ

Иногда даже завидуешь
но только иногда

* * *
Наше
всё тут

***
травить
и править

***
Юнна хуже гунна

* * *
У озера
Зигхайлигер

* * *
решиться
чтобы не рехнуться

* * *
они
мытари

не любят родины
так сильно
как мы
фарисеи

* * *
всегда думал
живу в Польше

оказалось
был прав
в Польше
жи
ву
у
вы

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

Я — поляк и польский литератор. Пишу на своём родном языке, но иногда пишу по-русски. Главным образом – поэтические миниатюры, афоризмы; в то же время, когда я вёл свой русский блог (ЖЖ), писал тексты прозой (нон фикшн), которые можно считать литературными. Во всяком случае, старался, чтобы они такими были.
Однако, классическим русским (регулярным, рифмованным) стихом даже не пробую писать, хотя умею это делать по-польски. Русским не владею в такой степени.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Русский выучил в школе, учился ему, как и все польские школьники, с пятого класса. Но в отличие от них, я учился охотно; русская культура всегда меня интересовала. Мой дед окончил царскую гимназию, мать читала и понимала по-русски, дома были книги на этом языке.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

На польском, конечно, с детства: читать книги стал в дошкольном возрасте и естественным образом появилось желание писать самому. С тех пор время от времени что-то там пописываю. На русском стал писать гораздо позже, когда приближалось моё пятидесятилетие.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Причина была совсем простая – меня приглашали в Россию (а конкретно – Серёжа Лейбград в Самару) на разные поэтические мероприятия и просили читать; у меня же не было ничего кроме переводов… с русского. Когда мы с Александром Макаровым-Кротковым читали, он – оригинал, я — перевод, это вышло весьма интересно; как мне говорили слушатели, у них появилось ложное сознание, что понимают и по-польски.
Но всё-таки надо было придумать что-нибудь другое. Я подумал о переводе на русский собственных стихотворений, которых, кстати, давно не писал и вообще относил к минувшей (оказалось — не совсем) эпохе. Перевёл солидную подборку миниатюр, написанных в конце 80-ых. Занимаясь этим делом, я написал пару стишков на актуальные темы, но уже сразу по-русски. Это вышло само собой.
Таким образом, у меня было что почитать на I Международном Фестивале Поэтов в Москве (сентябрь 1999). Реакция публики была такая, что я продолжил писать миниатюры по-русски и делаю это до сих пор.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Я не выбираю языка. Каждый раз это язык — польский или русский — меня выбирает, чтобы я что-то придумал, написал. Это может сделать любой язык, которым ты активно занимаешься, если только он считает тебя достойным этого. Меня, видно, считает, хотя, надо сказать, довольно редко.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Ни в коем случае не другим: еду ли я на велосипеде, сижу ли за рулём машины, чувствую себя одним и тем же человеком. К тому, я пишу примерно похожие тексты на польском и на русском, в том же жанре. Даже, может быть, «пишу» – не то слово. Лучше сказать: придумываю. И это в одном и в другом случае ничем не отличается. Уж скорее почувствуешь разницу, когда ты пишешь прозу и когда занимаешься поэзией; но и тогда ты всё же – одна и та же персона.
Конечно, как переводчик, я стараюсь быть кем-то другим, но только отчасти – я никогда не теряю своей личности. Возникает новое творение, Станиславский называл это артисто-роль, ты и актёр, и Гамлет (а Пастернак – ещё и Христос). Мне кажется, что профессии актёра и переводчика очень близки. А свою поэтическую ипостась я назвал – интерпоэт.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Конечно, случается, каждый переводчик это хорошо знает (вот, например, не существует в русском языке слово, отвечающее польскому „wynarodowienie”, которое значит: „утрата национального облика” и носит явно отрицательный оттенок. Видимо, русским это не угрожало, полякам, украинцам, белорусам – да). Это мешает переводчику и, по-моему, только переводчику. Поэт-минималист, которым явлаюсь я, начинает сразу с языка, на котором сочиняет, и такая нехватка для него – не проблема.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Моё собственное – не меняется, но я должен знать, что у жителей других стран отношение может быть другое, знать даже: какое именно. По-русски же я пишу для русскоязычной публики. И с ней считаюсь.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Была уже об этом речь: в 1997 г. я перевёл на русский свои „Стихи однократного употребления”, они были напечатаны в самарском „Цирке «Олимп»”. Насколько помню, с тех пор это не случалось, если я писал по-русски, так уже сразу на этом языке.
Правда, составляя собственную книгу стихов по-польски (она ещё не составлена), я попробовал перевести свои русские миниатюры на родной польский, но получалось хуже, чем по-русски, из чего вытекает, что они – не так уж плохо написаны.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Да, бывает. Интерпоэт находится на рубеже двух языков (не обязательно польского и русского, это такой общий подход к литературному делу), итак, игра с обоими – вполне естественное занятие.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Хотел было уже ответить, что никакой опыт двуязычия меня не вдохновлял (опыт русского минимализма – это да!), по крайней мере, я не помню такого. Но потом подумал, что в моём подсознании может находиться опыт Юлиана Тувима, который, хотя не назовешь его двуязычным поэтом (писал только по-польски), был безусловно интерпоэтом, любил пребывать на рубеже языков. Он – крупный переводчик, восхищался русской культурой, издал том переводов «Лютня Пушкина». Среди его книг особенно выделяется «Ярмарка рифм», где Тувим как поэт играет с разными языками, не только с русским.
Опыт, подобный тувимовскому, был у всех польских авторов, которые учились в Российской империи. В еще большей степени это касается тех немногих писателей, которые родились в западной Польше и окончили немецкие школы. Станислав Пшибышевский был двуязычным автором и сначала писал по-немецки; говорят даже, что лучше, чем по-польски. И вообще: возможно ли писать на одинаковом уровне на обоих языках? В то же время?
Определённо, всякий случай двуязычности мне был и есть интересен.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Без этого наследия не было бы „моего письма”. В моём случае роль русского культурного наследия больше, чем польского. Родному языку я учился дома и во дворе, чужому – по книгам, фильмам, пластинкам.

«einige in einem Bar gemachten Bemerkungen über das Zustand von Geräuschen»

etwas geschieht,
was zerreißt
den Inhalt der Räume
und von Stimmen
der Lärm leiser ist.
Es scheint, als ob
ich / jemand durch
das Vakuum
erhören will
eine Stimme oder
bestimmtes Geräusch
zuhören. volle Kakophonie.
merkwürdig ist
diese Linie
von wortloser Welle
nur ein lebendes Wesen
als Katalysator
verfasst alle diesen Fäden,
irgendwelche Stille
irgendwelches tönenden
Prozesses erschöpfen.
die Suche nach einiger
Lautharmonie.
(Da)nach erwacht
die Nacht von
der Synchronie
der Natürlichkeit.
Sie schafft Gleichzeitigkeit,
Zeitlosigkeit entwickelt,
wächst auf, durch —
fließt — Äther,
aus dem Hörbares bestehend,
das zur Einheitlichkeit bezogen wird.
(2019)

«Distanz / Dynamic»

Distanz, Dynamic des Verfalls Antlitzes,
das im granitenen Obelisk erkennbar ist,
es schmelzt und rast, zerrisst und fließt
die weiße Kontur unbekannter Freske
reißt den Abriss an heißer Stille auf.
Bin hier, mit dir, du riefst mich lautlos
auf dem breiten Weg; ich wandte mich
so langsam hin; und eilend mit den schnellen Schritten
beeilte mich vermachte zu erkennen
und mühsamer Gedanken zu befreien, die
im Schmelztiegel von der Kindheit schmiedeten
mit reinem, klarem Blick auf die Leuchtkraft Sonne
zu bekehren. Es blendet mich das Ornament
umrandet vom gnadenlosen
Oval des schon erkennbaren Gesichts.
Zerbrach das Kreuz und von dem Heu verhüllt,
die Dornenkrone Statuen von Kämpfer in der Bronze.
Alles — Marmor, Granit und stöhnen
von der Freude der endlosen Wahrheit.
(2017)

«die Klarheit»

Georg Trakl.

Stille Wasser sind tief.
Sie stammen aus ungeborenem Schweigen
von aufgestiegener Dämmerung der stillen Zimmern.
Siehst du, wie das goldrote Herz blüht?
Sein Puls ist vergleichbar mit dem Puls
der Steinufer. Die Zeit zieht das Licht und die Erwartungen
neben dem Bett der Leere. Ich sehe
dorthin deine zerrissenen Augen. Schwarze, wie Öl
und wie Öl brennen sie. Leise Flammen.
Die Gläubigen heben sich ab
Norden — läuft den Klang von uralten Vorfahren.
Meine Hände sind Labyrinthe und Kathedralen.
Dort suchen nach dem Schutz deine Finger.
Ich halte deine Hand, hole die Wärme ab.
Hör mich bitte! Meine Wörter sind Wasser,
die tief sind.
(2016)

***
Стекло воды растрескалось в тумане,
Клянется ужас в преданности красоте.
Венчает золото главу собора
И течь — предначертание грезе.
Зола прощает угасающее пламя,
Рисует знак в промозглой темноте,
В которой тело расстается с очертанием,
Прохладным шелестом, что отдан был листве.

«Зов отсутствия времени»

Это прохладные слепки
камня. Зов
отсутствия времени
тлеет на сетчатке глаза смотрящего
полета звезды узор
мираж игры луча слепящего
полдня в цветах
мозаик померкшего блеска.
Мне кажется, что
в даль идущие дремлют,
кажется, что
мимо; по рельсам растянута грусть,
что ее монотонность —
слепок прохладного камня.
В перспективе, на горизонте —
кланяется силуэт Беспощадности
белой недостижимости,
постижения…
Тления меркнет огонь
на сетчатке смотрящего глаза —
червоточит
зыбкое и уставшее тело
Звезды-дня.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

Немецкий, английский (очень редко), русский.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Немецкий и английский выученные.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

На русском я писал лет с 8 различные детективные и приключенческие истории, а с 13 – 15 лет начал сочинять стихи. Они были в основном белые или верлибры, но ни о том, ни о другом я не имел ни малейшего понятия. В 15 я наткнулся на сборник французского сюрреализма и пытался подражать Р. Шару, П. Элюару, Рибемону-Дэссеню и другим. Мне казалось удивительным такое выражение, такой ход мысли и такое запечатление.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Когда я понял, что на иностранном языке я могу выразить те мысли, которые не в состоянии выразить на родном – я начал писать на нем. С немецким это случилось непосредственно во время моего проживания в Германии (2015, 2016). Я раньше имел достаточно посредственный опыт написания текстов на нем, но более-менее научившись думать на нем, осознал, что грамматическое устройство позволяет достигать удивительной внутренней гибкости стиха при достаточно строгой грамматике.
На английском пишу очень мало. Использую его для коротких зарисовок. Меня привлекает его лаконичность, на русском у меня не выходит думать такими словоформами.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Этот вопрос сложнее. Для меня это связано с конкретными образами, которые возникают в сознании, и их запечатление связано именно с тем языком, на котором они появляются. Они могут возникать как в России, так и за рубежом, это не играет роли. Порой я начинаю писать какой-либо текст, например, на немецком, он самостоятельно выстраивается в конкретный фонический рисунок, приобретает такт, строй и т.д. но затем, по ходу написания, я не могу подобрать на нем слово (или, допустим, не знаю его), я вписываю туда ближайший русский аналог (или английский, если он ближе) и приходится дописывать уже после. Но тексты на иностранных языках в любом случае нуждаются в чистке. Я не могу писать безошибочно (к сожалению).

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

– Думаю, что да. Процесс письма отличается значительно. Для меня, например, очень важно звучание слов, я несколько раз прочитываю строфы вслух после их написания. Не так давно я заметил, что в русских и немецких текстах у меня присутствуют различные доминирующие звуки и буквосочетания. Фонетическая составляющая для меня чрезвычайно важна. Так же визуальная составляющая. Например, в немецком есть множество возможностей различной визуальной и семантической шифровки текста, что происходит благодаря сложным словам, отделяемым приставкам, предлогам, похожим на приставки, пре- и постфиксам и т.д. В русском я этого лишен. И таким образом на родном языке текст конструирую в основном исходя из общей идеи или образа текста, разбивая его по всему его протяжению, в то время как на иностранном языке более точно и четко вкладываю смысл в отдельные строфы-строки. По этой причине я ощущаю себя другим человеком, поэтом. Такое чувство присутствует.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

– Да. В русском такое случается редко, но в немецком (английском в особенности) достаточно часто. Я оставляю пропуск, либо вставляю (вписываю) слово наиболее подходящее из другого языка, чтобы потом заменить.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

– Да, меняется. В значительной степени. Я считаю, что настроение стихов на иностранном языке резко отличается от тех, которые пишу на родном. Вполне вероятно, что они еще и понятнее (хотя в последнее время я начал замечать некоторые переносы и переходы формы письма из одного в другой). У меня отличаются также темы, которые я освещаю, и я редко пишу на иностранном языке об окружающем меня мире или событиях. Но в общем, я все-таки склоняюсь к тому, что тематика текстов на любом языке у меня достаточно абстрактна. На немецком я не могу достаточно четко запечатлевать эмоции или переживания, а на русском могу их шифровать. Это существенное различие. И конечно, образ мышления существенно определяет взгляд на феномены и предметы. Мне кажется, что я никогда не смогу создать какой-либо текст об одной вещи или событии на разных языках. Они просто не возникают в голове.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

– Несколько текстов (4) я перевел с одного языка на другой.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

– Я несколько раз пытался это сделать, но пока что это выглядит неуместно и бессмысленно.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

– Набоков (его «Бледный огонь»), Бродский.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

– Я здесь последую высказыванию П. Целана, сказавшему, что «только на родном языке поэт говорит правду. На чужом языке – поэт врет». И, соответственно, считаю, что даже при идеальном и совершенном владении любым из языков невозможно высказать то, что ты можешь сказать на своем. Российское культурно-языковое пространство, поэтическое наследие огромно и невообразимо, оно восхищает и одновременно тяготит. Русский язык настолько многогранен и –сложен, что его исследование, поэтическое исследование, когнитивное исследование лирической формы и высказывания на нем – есть задача, стоящая передо мной в частности и другими российскими поэтами в целом. Поэтому естественно, что я считаю, что русское поэтическое прошлое влияет на мое письмо. Однако, как я упоминал выше – я в детстве начинал самостоятельно знакомиться с поэзией и это была не родная, а переводная французская, что оказало, вероятно, существенное воздействие. О чтении стихов в школе я, пожалуй, не буду упоминать. Что касается Германии – то, конечно, для меня играет важную роль поэтические и лирические течения в этой стране, но интересуюсь периодом начиная с конца XVII в. Важнее для меня русская поэтическая действительность, но как бы это ни было прискорбно, о немецкой, наверно, я знаю больше. (Наверное, в связи с моим изучением Германистики и особой любвью к Гельдерлину и экспрессионизму).

Die alte Nyx, wie immer im Dunkelblauem, kroch mit Ach und Krach aus dem Taxi, das direkt vor der Cottage hielt, in der ihre drei Töchter seit einer Ewigkeit wohnen. Sich auf ihre Krücke stützend, machte Nyx zwei Schritte zum Gartentürchen und drückte den oberen Klingelknopf: Atropos. Man könnte auch andere drücken: Klotho oder Lachesis, es gab ja sowieso nur eine Klingel. Das Türchen knarrte und öffnete sich, Nyx ging hinein, mit ihrem schweren Gang, über knirschenden Kies, stieg vorsichtig über die Matte mit einem Zerber-Motivdruck und betrat das Haus.

„Hi, Mammi“, — rief von oben Atropos heiser, — „komm hinauf, schneller, wir haben schon angefangen“.

„Ja, ja, bei dir brennt immer alles! Was für eine Grille hast du wieder?“, — Nyx schimpfte, immer das Gleiche.

„Keine Grillen! Wissenschaft! High Tech! Wie lang musste man alles händisch machen? Wir haben den Teppich schon in den Abstellraum geräumt …“

„Waaaas???“ – Nyx stolperte und schlug fast auf die Wendeltreppe. – „Was? Der Teppich ist weg? Der Teppich??? Bist du verrückt geworden? Willst du, dass die ganze Welt untergeht???“

Nyx musste aus Atemnot eine Pause machen, quengelnd keuchend kam sie hinauf und blieb geschockt stehen: Der Arbeitssaal war nahezu leer. Der Riesenteppich, die Lebenstat der Geschwister, der immer von der Decke hing, war verschwunden. Vorhanden waren nur die antiken Armleuchter und ein paar Marmortische mit echten Kratern aus Ton. In der Mitte des Saals standen jetzt drei Tischchen mit je einem Laptop und einem Officestuhl. An jedem saß eine der Schwestern: Atropos, Klotho und Lachesis. Alle drei in dicken Brillen, sie sahen sehr schlecht, immer schon, nur ein Auge bei Atropos war gut und diente praktisch für alle drei. Wegen der Sonnenstrahlen waren die Vorhänge zugezogen und im Saal herrschte Dämmerstimmung. Für Nyx war es trotzdem zu hell, sie litt ihr ganzes Leben an Lichtscheue und sah perfekt nur in der Nacht.

„Oh Zeus!“, schlug Nyx die Hände zusammen, „Was wird jetzt mit uns! Die Welt geht  jetzt definitiv unter! Oh Götter!“

Atropos, die Knochige, mit leicht krummen Rücken, lachte heiser und winkte mit ihren unverhältnismäßig großen Händen:

„Schau, Mutti, alles ist da, im neuen autorisierten Programm, gestern bekamen wir es direkt aus Delphi. Wir haben es schon getestet, alles funktioniert perfekt! Ist es nicht cool?“

Klotho und Lachesis lachten auch, wie Krähen krächzten.

„Unsere Computer sind im Netz, ich bilde die Lebenslinie, das als Faden gezeigt wird“, – fügte Klotho mit ihrer schrillen Stimme hinzu, die Brille in Schildpattfassung auf der Hakennase schräggestellt.

Nyx blickte auf Klothos Bildschirm: Die schwarzen Linien, die virtuelle Menschenleben, erwachsen, ein Pixel nach dem anderen Pixel aufgebaut.

„So was grausiges!“, dachte Nyx, „diese Virtualität, dieser seelose Glamour! Ein künstliches, lebloses Bild ersetzt einen elastischen Seidenfaden eines Teppichs! Du nimmst diesen Faden in die Finger und spürst das Pulsieren des Lebens, Blut und Fleisch. Du spürst die kleine Wolke des letzten Atems, wenn du ihn abschneidest! Und was ist das? Nur das Bildchen, die Striche. Pfui, bäks!“

Klotho gaffte sich aber an den Bildschirm blind. Andere Generation!

Sie kam zum Lachesis Tisch: Staub rund herum, wie immer, sogar ihr Lieblingsglobus war voll mit Staub, als ob halb Europa unter einem Sandsturm litt. Ihr Bildschirm zeigte stets wechselnde Diagramme und Graphiken: Das Programm maß und berechnete die Lebenslänge. Lachesis lächelte ihre Mutter an, so dass sie zusammen zuckte. So wie das Lächeln einer Riesenkröte, wäre es nicht so gruselig.

„Ich muss nur kontrollieren, dass das Programm nicht hängt und alle Angaben und Kenndaten in Anbetracht nimmt!“, krächzte Lachesis.

„Und  mein Programm schneidet die Linien ab!“, schrie Atropos exaltiert. Nyx blickte das ältere Töchterlein mit Liebe an. Atropos drehte ihren Laptop, so dass Nyx beide Bildschirme sehen konnte. Eine der Spalten auf dem Diagramm bei Lachesis sank plötzlich in eine rote Horizontale. Bei Atropos klirrte etwas kurz, eine der Linien flimmerte und verschwand.

„Tod!“ — rasselte Atropos. — „Mann, 35, New York, Autounfall! So geht es! Na, sag Mutti, ist das nicht Klasse? Ich finde es toll! Das Programm ist ein bisschen kompliziert, es gibt natürlich eine Betriebsanleitung, aber 2000 Seiten in kleiner Schrift! Bin ich verrückt?..“

„Aber Mädls … “, — Nyx war erschüttert, — „Ihr seid gar nicht mehr nötig? Der Computer wird das alles selbst regulieren? Den Zufall berechnen? Das darf nicht wahr sein!“

Plötzlich piepste Lachesis’ Laptop, sie fluchtete und klopfte nervös auf die Tastatur. Alle Diagramsspalten sanken zur roten Horizontale. Lachesis ächzte, klopfte wieder: keine Rückmeldung.

„Was ist da los, verdammt noch mal! Er hängt total! Ruft nach Delphi!“

Atropos ergriff ihr Handy und trödelte auf ihrem Touchpad, mit den knorrigen Fingern darauf tippend. Nyx humpelte dahin:

„Was ist los, Atropchen?“

„Scheiße!“ krächzte Atropos laut, so dass Nyx zurück wankte.

„Wenn sie den Administrator von Delphi brauchen, drücken sie bitte die Eins, wenn sie das Orakel benötigen, drücken sie bitte die Zwei, wenn sie …“ — Atropos druckte verkrampft die Zwei – „Please hold on the line, alle Pythien sind belegt, die erste freie Leitung ist für sie reserviert, please hold on the line …“ dann plötzlich die wehmütige Flöte des alten Ziegenbocks Pan. Atropos schmiss zornig das Telefon weg und griff sich an den Kopf.

„Na was denn? Was ist passiert? Sagt mir jemand, worum es geht?“ – Nyx warf sich hin und her.

„Das Programm hat sich plötzlich aufgehängt“, — erklärt Atropos grantig. – „Deswegen wurden gleich dreihundertzwanzig Menschen die Lebenslinien abgeschnitten. Vollkommen falsch, nur weil die Daten verloren gingen. Mist! Das darf nicht passieren. Das ist ein Programmfehler, aber du siehst, die dort in Delphi sind kaum erreichbar, und wenn, dann zu spät.“

Das Schweigen blieb im Saal hängen. Es wurde jäh ganz finster. Klotho fiel etwas ein, sie hämmerte mit ihren knorrigen Fingern auf die Tastatur. Sie war die Einzige, die mit dem Internet halbwegs umgehen konnte.

„Aha! In Australien stürzte aus unbekannten Gründen einen Flugzeug ab. Am Bord waren vermutlich 309 Leute.“ ― Sie schwieg eine Weile, ― „Morgen stellen sie klar, dass es 320 waren. Sie wissen nie etwas Genaues, dieses Volk, schon gar nicht warum …“

JACQUARD’S WEB

Ананке с трудом выбралась из такси, остановившегося прямо перед калиткой, ведущей в небольшой палисадник перед коттеджем, где жили три ее дочери. Три дуры были до сих пор незамужем и жили вместе. Возраст их был уже таков, что надежды на внуков Ананке давно оставила. Не говоря уже об их внешности. Впрочем, красавицами они и раньше не были.

Оказавшись на тротуаре, она тяжело выдохнула и, опираясь на клюку c мраморной ручкой, сделала два шага, чтобы нажать на верхнюю кнопку звонка: Атропос. Можно было нажать и на нижние: Клото или Лахезис, звонок-то был все равно только один, но Ананке всегда по привычке звонила старшей любимице. Любимица, потому что первая и старшая была, так-то одна дурь в башке, как и у остальных. Вот зачем было переезжать из центра города, где все близко, рядом, и в кафе можно выйти посидеть, и магазины, и театры, и храм, ― всё! Так нет же, продали квартиру, купили этот домище, скажите пожалуйста, на окраине, чтобы не сказать у черта на куличиках, дурищи. И все Атропос, другие обе только подпевалы, что она скажет, то и сделают.

Калитка щелкнула и распахнулась, Ананке, тяжело ступая, прошла по противно хрустящему под ногами гравию мимо статуи голого Аполлона, тщательно вытерла ноги о коврик с изображением Цербера, стараясь не наступить на Цербера, и вошла в дом ― дверь была открыта, маму ждали.

― Привет, мам, ― крикнула сверху хриплым голосом Атропос, ― поднимайся скорее, мы как раз начали уже.

― Скорее, как же, вечно у тебя все горит. Не могли подождать? Что там у вас произошло? Опять очередная блажь тебе в голову взбрела?

― Никакая не блажь! Это прогресс! Сколько можно вручную пахать? Мы уже убрали Ковер в чулан …

― Чтоооо??? ― Ананке даже оступилась и едва не растянулась на винтовой лесенке, ведущей в рабочий кабинет Атропос. Это был, конечно, рабочий кабинет всех троих, но для Ананке это все равно был кабинет старшей. ― Как это ― у б р а л и   к о в е р? Да вы с ума сошли??? Хотите все погубить? Вы вообще понимаете …

С этими словами она вошла в кабинет ― собственно, просторную залу, занимавшую весь второй этаж дома, и потрясенно остановилась. Огромный ковер, свисавший сверху, исчез. Зала была непривычно пуста, только канделябры на стенах, несколько мраморных столиков с цветочными вазами около стен, дубовый паркет ― хоть танцуй. В центре стояли теперь три стола, с винтовыми офисными стульями. На каждом столе ― лэптоп, за каждым ― одна из сестер, Атропос как всегда в своем любимом черном платье и черных же очках, хотя занавеси на больших окнах были приспущены, иначе в окна били бы прямые лучи солнца.

― О Феб! ― Ананке всплеснула руками. ― Что же теперь будет! Вы, наверное, умом тронулись, все одновременно!

Атропос, маленького роста, костлявая, только хрипло засмеялась и замахала непропорционально большими руками:

― Да ничего мы не тронулись, мама, смотри, все здесь, в новой программе. Вчера нам привезли из Дельф, мы уже ее протестировали, работает отлично. Это прогресс! Наука! Компьютер — это прямой потомок жаккардова станка, что же нам отставать? Мы же сами тогда Жаккару дали пожить, чтобы он свой станок усовершенствовал.

― А какая зато потом заварушка в Лионе получилась, помнишь?

Клото и Лахезис довольно засмеялись, спугнув несколько ворон, примостившихся на карнизе.

― Смотри, мама, компьютеры объединены в сеть, я формирую линию жизни, вот она, визуально показывается как нить, ― скрипучим голосом включилась в объяснения Клото, поправляя очки в черепаховой оправе на крючковатом носу. Все три были полуслепые, и непонятно в кого, Ананке сама видела как орел-громовержец, если не лучше. Атропос была самая слепая из всех, она была вынуждена даже постоянно носить темные очки: помимо сильнейшей близорукости и катаракты, она страдала еще от непереносимости солнечного света.

Ананке взглянула на дисплей Клото: на белом экране росли черные линии, виртуальные нити человеческих жизней, прирастая пикселями. Как отвратительно, подумала про себя Ананке, разве можно сравнить эту искусственную безжизненную картинку с упругой шелковой нитью их ковра, когда это жизнь ощущалась непосредственно под пальцами, кровь и плоть, пульсация жизни. А тут ― тьфу ― картинка одна, линия из точек. Клото пялилась в экран, как завороженная ― другое поколение, Ананке было этого не понять.

Она подошла к столу Лахезис: кругом пылища, как всегда, можно человечков рисовать, даже ее любимый глобус весь в пыли, как будто половоину земного шара песчаной бурей замело. Дисплей показывал постоянно меняющиеся диаграммы: компьютер измерял и рассчитывал продолжительность жизней. Лахезис улыбнулась так неожиданно своей жутковатой улыбочкой матери, так что та даже вздрогнула.

― И мне теперь ничего не надо делать, ― радостно заскрипела Лахезис, которая была не только самая некрасивая, но и самая ленивая из всех трех. ― Я только контролирую, чтоб программа не висла и чтобы все параметры учитывались!

― А моя программа обрезает линии! Посмотри, мам! ― радостно вскрикнула Атропос. Ананке посмотрела с любовью на старшенькую: сутуловатость ее грозила перерасти в горб, подбородок был скошен вправо, отчего она сильно кривила рот, один глаз был всегда полузакрыт. Но мать всегда находила в ней своеобразный шарм.

― По расчету программы Лахезис?

― Да-да! Вот смотри! ― Атропос повернула лаптоп, чтобы мать видела оба дисплея одновременно. Один из столбиков на диаграмме у Лахезис вдруг опустился до красной линии. У Атропос программа тренькнула, одна из линий замелькала и исчезла.

― Умер! ― Атропос засмеялась своим хриплым смехом и, почти водя по экрану носом, прочла вслух для остальных: ― Мужчина, 68 лет, Нью-Йорк, автомобильная авария! Вот! ― И обращаясь к дисплею, добавила: ― А смотреть надо, куда идешь, болван!

Она сделала несколько оборотов на своем стуле, и посмотрела на мать:

― Ну скажи, мам! Разве это не классная программа! Намного эргономичнее, быстрее, легче. Работаем виртуозно и не устаем! Иногда только программа подвисает, мы ее еще не очень освоили. Там такая инструкция толстенная, мелким шрифтом. И таким языком написано, черт ногу сломит, переводчиков нормальных совсем нет, я тут одному даже специально продлила его жизнь, мы не должны, я знаю, но ходят вон, не смотрят, куда, а потом мучайся. Но система, как видишь, прекрасно функционирует!

Ананке была потрясена.

― Но это же что значит, девочки? ― прошелестела она, ― мы и не нужны совсем? Компьютер все сам регулирует? Кто ж знает, до чего они там дорегулируются? А если контролировать начнут? Это же демографическая катастрофа! Что это за мир, где нет случайности?

У Лахезис вдруг запиликал компьютер, она витиевато неприлично выругалась, так что Клото даже захихикала. Все столбики диаграмм вдруг упали до нуля. Лахезис охнула и застучала по клавиатуре:

― Что за чертовщина, у меня все зависло! Девочки, позвоните в Дельфы. Что там происходит???

Атропос схватила мобильник и завозилась, водя по тачпаду кривыми узловатыми пальцами. Ананке подковыляла к ней поближе:

― Что происходит, Атрошхен?

― Дерьмо! ― каркнула Атропос в телефон, так что мать даже отшатнулась. ― Если вам нужен дельфийский администратор, ― громко загнусавил компьютерный голос, ― нажмите, один, если вам нужен оракул, нажмите два, если вам … ― Атропос нажала на двойку, ― оставайтесь на линии, все пифии заняты, первая освободившаяся ответит вам… ― тут включилась заунывная флейта старого козла Пана.

Атропос выбросила телефон и схватилась за голову.

― Да что? Что случилось-то? Кто-нибудь скажет мне, что происходит? ― Ананке металась, хромая и стуча палкой по паркету из бразильского ореха, от одной к другой.

― Программа сразу тремстам двадцати человекам обрезала линии жизни, но не потому что рассчитала так, а потому что зависла и потеряла данные. ― вздохнула Клото, ― у них там какая-то недоработка в программе, наверное. Но до них никогда не довонишься …

Атропос встала, сделала нервно два шага и снова села. В зале повисло тяжелое молчание. Солнце вдруг скрылось за тучами, заволокшими горизонт.

― Феб опять напился с Паном, еще бы тут все не висло, ― буркнула она. Ананке с силой ткнула ее в плечо:

― Не смей так говорить! Они занимаются прорицаниями. Всё.

― Ага, прорицаниями… Клотхен, посмотри там, что в интернете пишут, ― хрипло приказала Атропос.

Клото застучала по клавишам. Пока она, водя носом по экрану, упорно что-то искала, никто не вмешивался: она единственная пока умела обращаться с интернетом. Вдруг Клото не то крякнула, не то хрюкнула:

― В Австралии по неизвестной причине упал в океан самолет, на борту было предположительно 320 человек…

(Авторский перевод с немецкого)

Г КАК ГРАППА, С КАК СЕРПАНТИН

Г.

В темноте Лаго Маджиоре было почти не видно – просто свинцовое поле, перехваченное сверкавшей серебряной полоской. Очень приглашающе сверкавшей. Хотелось на нее ступить и идти по ней к линии горизонта, чтобы наконец за нее заглянуть и увидеть… что там можно за ней увидеть? Прошлое или будущее? Ад или рай? Если ад, то это, конечно, дороги, забитые «воскресными водителями», а рай, может быть, автомастерская, в которой мастер в белом халате и белых перчатках, я представляю его как Петера Монтеверди, завинчивает последний винтик. Ну или, может быть, рай это лабиринт из серпантинов, по которым я несусь то вверх, то вниз, вдаль, вдаль …

Дорожка петляла вниз, пытаясь удержать, приторморзить путника, подставляя то камень, то деревце, чтобы удержаться и не скатиться кубарем, но я таки почти выбежал на нижнюю, асфальтированную дорогу внизу, пробежал по инерции еще несколько шагов и почти вбежал в бар, который мне посоветовали в отеле, напугав бармена, который безмятежно читал Corriere della Sera в совершенно пустом баре, погруженном в фиолетовые тона. Бармен вздрогнул от неожиданности, вскочил, включил музыку: какая-то странная, джазово-фортепианная интерпретация Caravan‘а.

–  Buona sera!

–  Buona sera!

Я заказал граппу для начала, чтобы расслабиться, собираясь после этого хлопнуть стаканчик-другой местного вина. Но граппа была так ужасна, что я не сдержался:

–  Где вы взяли такую дрянь?

–  Что, такая плохая? – он взял еще одну рюмочку для граппы и налил себе, граппа казалась тоже фиолетовой:

–  Allora, ну да, не очень, –  он фыркнул, –  но у меня другая еще есть, лучше, попробуете?

–  Ну давайте, надо же запить.

Он налил граппу из другой бутылки и выжидательно на меня уставился:

–  Уже не так страшно, но все равно не особенно. Случалось дегустировать и получше.

–  Да ну!.. –  Он налил себе:

–  Не, ну я считаю, это уже более-менее.

–  Есть еще, может, другая?

Caravan двигался с ускорением.

–  Come no! – гордо сказал он, вытащив откуда-то пузатую бутылку, –  Для особых гостей! – и, смахнув с нее пыль, разлил нам по бокальчикам.

Пианист неожиданно взревел.

Вот это была граппа! Медленно разливающийся дьявольский огонек проникал шажок за шажком в самые отдаленные участки тела, словно поднимая восстание всех, самых незаметных клеток, всех полузабытых провинций тела. Caravan погнал во всю мочь.

–  Вот это граппа!

–  Sì! – выдохнул он, разведя в стороны руки, словно пытался собрать себя вооедино, когда к нему вернулся дар речи, вначале только итальянской.

–  Уух… еще по одной? – медленными мельницами богов к нам возвращалась реальность.

Мы выпили еще по одной, потом еще по одной. Огонь восстания бушевал во всех провинциях. Caravan давно отзвучал, и из динамиков знакомый голос хрипел про little drop of poison. И в этот момент рядом с нами вдруг оказался человек в шляпе с белой болонкой.

–  Привет, Лео, какими судьбами, как дела?

Мне потребовалось несколько минут, чтобы сообразить, кто это. К счастью, Клаудио совсем не изменился. И его вкусы тоже не изменились, так что мы выпили еще по граппе за встречу и потом за то, что у нас у всех все хорошо. Болонка лежала у меня на ноге, а Клаудио, как обычно, висел на плече и, размахивая сигарой, рассказывал про очередную пассию. Потом он пригласил меня на вечеринку. Как хорошо, что это вечеринка, вяло подумал я, как раз успею протрезветь. Выпив еще живого огня на прощанье и сунув визитку с адресом в карман, я вышел, пошатываясь, в черную итальянскую ночь, в надежде найти свой отель, собственно, даже не найти, я всегда все находил, а до него дойти, по крайней мере до того, как наступит утро. Клаудио встретил утро наверняка в баре. Когда я уходил, он как раз помогал бармену открыть новую бутылку граппы.

C.

Пробуждение было длительным и беспокойным. Звонки по телефону, стук в дверь, какие-то немыслимые сны о белых единорогах и фиолетовых болонках, потом я долго ехал на форде континенталь по какому-то непонятному городу, въехал на перекресток, застрял, и проснулся.

После бесчисленных капучино я побрел проветриться на озеро. Это всегда помогало. Взял лодку и пару часов наматывал круги по Лаго Маджоре. К тому моменту, как солнце стало клониться к зениту, а у горизонта собрались грозовые тучи, я склонился к тому, что я уже почти трезв и могу ехать в горы. Я вытащил из чемодана одну из дремучих карт своего отца, с подробными еще описаниями пассов и горных серпантинов с указаниями угла наклона и перепадов высоты. Дом Клаудио лежал достаточно высоко над озером. Но ни на одной из карт вообще не было нужной мне дороги. В конце концов, я бросил их все в багажник, сел в машину и помчался, ориентируясь по солнцу и названиям населенных пунктов. Мелькнул Сан-Бернардино, значит, я был на верном пути.

Дорога пошла резко вверх, повороты стали круче, дорога становилась все уже, а открывающаяся панорама озера, утыканного белыми тругольничками парусов, все живописнее. Заглядываться на дорогу особо не приходилось – дорога становилась все уже и уже, в какой-то момент она перестала быть асфальтированной – я вдруг понял, что ехал по гравию.

Дорога сузилась до размеров машины – хорошо, что это был не форд континенталь. Все уже и уже, а повороты все круче и круче. Справа отвесная стена горы, слева обрыв на несколько сотен метров вниз в сторону моря, никаких ограничителей и ограждений. Море, словно нарисованное Жоржем Сёра, перепрыгивало  то с левой стороны на правую, то с правой на левую, но постепенно мне стало не до него. По радио вчерашний, кажется, пианист вжаривал отличный джаз: follia d’amore, follia d‘amore.

Дорога превратилась в настолько узкую ленточку, что мне приходилось реверсировать на поворотах, левое переднее колесо проходило по самому краю дороги и нос машины нависал над пропастью. Не дорога, а настоящая follia. Хорошо, что у меня никогда не было страха высоты и горных дорог, несмотря на то, что я уже побывал в пропасти и тоже, кстати, вместе с машиной. Единственное, что меня беспокоило: верная ли это вообще дорога. C серпантинами я знаком хорошо, они могут закончиться и тупиком без возможности разворота, вот тогда станет действительно весело. Хотя бы потому, что из машины даже и не выйти.

Часа через два такой езды, за которые я прополз едва ли четыре километра, дорога действительно неожиданно закончилась – огромным плато. В центре его стоял симпатичный фахверковый дом, с двумя кипарисами перед входом и одной разлапистой розой на шпалере перед балконом, Ромео точно разорвал бы штаны, если б крутился там в ожидании Джульетты.

Перед домом – огромная парковка. Очевидно, гости приезжают часто и в большом количестве, однако кругом не было никого, ни одной живой души. Я подошел к двери, уже протянул к звонку руку, и тут она открылась сама. Человек, вышедший из дома, увидев меня, отшатнулся, словно увидел привидение. Я даже обернулся: никого.

–  Вы кто? Откуда?

–  Я школьный друг Клаудио, он пригласил меня вчера в гости…

–  А как вы сюда попали? Где ваш вертолет?

–  Где мой что?.. Я на машине – вон стоит…

И тут до меня начало медленно доходить. Человек вышел, наконец, из дома и в лучах заходящего солнца, сделавших его, как в юности, рыжим, я его узнал: это был Джорджио, дядя Клаудио. И он меня узнал.

–  Лео, мы бы вас забрали, как же Клаудио вам не сказал!

–  Он предложил, но я сказал, что я сам, – Я не стал уточнять, что после всех выпитых грапп я просто не понял, почему Клаудио хотел меня обязательно подвезти и отмахнулся.

–  Удивительно, но ведь дороги считай, что нет, она осыпается и становится все уже и уже. Три года по ней уже никто не может ездить!

Я пожал плечами. Я же не знал, что по ней невозможно ехать, я доехал.

(Авторский перевод с немецкого)

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

Фернанду Пессоа разочаровался в оккультизме и магии,
потому что не мог поверить, что одолеть Дьявола может человек,
который не в состоянии одолеть португальский язык.

1. На каких языках вы пишете?

По-русски и по-немецки.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Немецкий выученный, если о языке вообще можно так завершенно сказать, и учить начала довольно поздно и довольно вяло. Первая волна моей личной эмиграции в немецкий язык произошла в университете: чтобы прочесть необходимые для диссертации работы, которых оказалось очень много, написанных давно и основательно, отвечавших, как выяснилось, чуть не на все мои вопросы, и я начала все это конспектировать, резюмировать, пересказывать.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

На русском я начала писать в 6 лет, как только научилась писать, вот такими кривыми, квадратными буквами и написала первую книжку, с указанием тиража, даты «выхода» и кому предназначен. На немецком – когда я, неожиданно для себя, оказалась и осталась в Австрии. Это была, так сказать, вторая волна моей эмиграции в немецкий язык.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Вся ситуация: когда живешь в стране, невозможно избегать ее язык. То одно, то другое. Потом была пара статей, потом пара переводов. Не писать я не могу физически, мне необходимо постоянно что-то писать или записывать. Последним, что мне удалось написать по-русски, был путеводитель по Австрии для Эксмо, а потом все контакты окончательно рассыпались: мосты были не сожжены, но разведены, по петербургскому обыкновению, да так и уснули прохладной белой ночью, и мне не осталось ничего другого, как начать выражать свои мысли на немецком языке. Это была третья и окончательная волна моей эмиграции в немецкий язык. Без всякого пафоса, просто так сложилась ситуация. Осталась бы я в Лондоне или в Кейптауне, что было очень вероятно, писала бы сейчас по-английски.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Выбирать, собственно, не приходится, просто все время, последнее время, пишу по-немецки. Иногда в черновиках какие-то фрагменты есть по-русски или отдельные небольшие текстики – если их появление было вызвано той или иной цитатой, эпизодами из русской литературы, воспоминаниями.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\писателем, при переходе с языка на язык?

По-немецки пишу медленнее, лаконичнее, тщательнее обдумываю, по-русски быстрее, но и куда неаккуратнее, а потом до бесконечности шлифую свой расхлябанный и развинченный стиль. Разницы в себе не чувствую, на всех языках собой недовольна, сержусь, упрекаю.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Любой язык покрывает действительность на сто процентов. В одном языке можно обойтись одним коротким словом, а в другом понадобится длинное предложение, но на следующей странице будет ровно наоборот. Кроме того, русский и немецкий не настолько далеки друг от друга по своей логике. Хотя в бытовой речи не то, чтобы в суржик, но в некоторую макароничность, конечно, скатываешься. Ну и есть такой момент – какие-то вещи можно просто знать лучше на одном языке, чем на другом. Я не могу вникнуть в юридический или экономический текст на русском языке, но более-менее понимаю его по-немецки, и это проблема не языка, а моего опыта. Аналогично с автомобильной тематикой, интерес к которой у меня возник в Австрии, а по-русски мне иногда просто словарик нужен. Но это опять же не проблема языка, это моя проблема.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Не замечала.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Вот сейчас первый раз себя перевела – для вас. Но в принципе я совершенно неспособна к переводческой, равно как и к редакторской работе. Известная история с „he smiles“ – это как раз про меня. Оригинал по отношению к переводу оказывается его черновиком.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Макаронические тексты? Нет, но бывает в фазе черновика, что вспоминаются какие-то цитаты и я вписываю в оригинал, чтобы не забыть, и пишу иногда по инерции дальше по-русски.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Вдохновляет, оправдывает, утешает? Слово «вдохновляет» как-то мне не очень нравится, по крайней мере, в моем случае. Но «коллег», конечно, я как-то мысленно отмечаю, и их не так уж и мало. Интересно было читать о многоязычном Пессоа и его отношении к языку как к определенной экзистенциальной мере. Довольно часто появление билингвиальных авторов связано с политическими событиями: Агота Кристоф сменила венгерский на французский после переезда в Швейцарию в 1956 году. По той же причине перешли на французский Кристева и Кундера. Конрад «конрадикально» – как Набоков выразился (уж кто бы говорил) – перешел на английский, хотя мог бы быть и трилингвиальным автором (но слишком уважал французскую литературу). Вообще, спекулятивные формулировки писателей о подвластных и неподвластных языках заслуживают особого изучения. Сэмюэль Беккет переехал из Ирландии во Францию и сначала сменил один язык на другой, но потом часто возвращался к английскому. Наша современница француженка Клемaнтин Бовэ, очень интересный «взрослый» автор, написала вдруг по-английски серию книг для детей: можно в философской перспективе увидеть перемещение во времени, а не в пространстве. Шмуэль Йозеф Агнон – вот истинный вавилонянин, который действительно и вдохновляет, и оправдывает, и утешает, и оставляет нам неразрешимую загадку: как писать на идише и иврите, живя в галицийской провинции Австрийской империи.
У меня нет космического пиетета перед родным языком или, скорее, мифом о родном языке. Впрочем, боюсь, что этот миф особенно силен именно на территории, на которой некогда было вообще сложно иностранный язык выучить.
Проблема выражения мысли – вот проблема. Мысль сильна пока размером слов не стеснена. Сейчас поднимается новое поколение авторов-билингв «иммигрантского происхождения», активно поддерживаемое левыми фондами и премиями. Политика снова масштабно вмешивается в «совлитпроцесс». Понятно, что англоязычные Салман Рушди и Кадзуо Исигуро от своих не менее родных урду и японского тоже не могут отстраниться. Языки всегда фонят. Возможно, это новое поколение изменит ситуацию действительно конрадикально. И очень интересно, к чему это приведет и как изменятся литературные ландшафты!

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Наследие прячется в самом языке. По-русски мы воруем словечки у Лермонтова, Достоевского, Пастернака, Мандельштама, а по-немецки у Шлегеля, Гете, Целана, Брехта. И вместе со словечками тянется через лабиринт смыслов спасительная нить Ариадны.

WHAT I COULDN’T SAY

Three Stories

I am greatful to my friends for reading.
Special thanks to some of them for correcting mistakes J

Abyan, the Heart

“One day I’ll kill you,” said Alka. “Is it really so difficult to just say hi and smile at my colleague? Can you be NOT like Sasha just this once?

Names – they don’t tell you anything about relationships… or do they?

Alka’s colleague’s name was Abyan. We met on the fifth-floor landing of the Novosty Press Agency in Moscow where they both worked – she was a Russian secretary in the English department, he was a translator, Russian into Arabic, in the Middle East department. I was thirteen and I absolutely hated having to “pop in” after school, as she would have said, but there wasn’t much choice – Alka sometimes wanted to show me off to her co-workers.

I liked Abyan at once. From the smell of cigarettes on him it was clear that, whenever Alka went to have a cigarette, he followed her… And between nine and six she would smoke her way through a pack of stinky Javas. Anyway… A minute earlier, he was standing there, gazing at her and beaming. That was the right thing to do, so I didn’t bother to say hi, I just expressed my immediate friendship simply by looking him in his dark eyes, point-blank. Then he was gone, and Alka was promising to kill me, but a moment later she noticed her other two colleagues watching us and shrugged.

“How interesting! He clearly thinks here he can get whatever he wants…” hinted Galina Petrovna.

“Huh!” grunted Tamara Ivanovna.

“Pfff,” said Zina.

Each of the ladies had a mouth like a chicken’s vent: small, but busy. That year, Crazy Beetroot was the lipstick color or choice. Smoke from their cigarettes curled up and up.

But Abyan was like me, he didn’t actually want anything. He just thought that Moscow, where he happened to work at a news agency reproducing all sorts of official trash, was a wonderland — because Alka, unimaginable creature, lived there. How did I know? Well, you should have seen her – amber eyes, white teeth, a mass of flaxen hair and a funny nose, like a soft button!

I am not quite sure why, but one day Alka saw Abyan approaching the smoking landing, ecstatic as always, and blurted out, out of the blue:

“Abyan, could you please not follow me every time I want a cigarette? I don’t mean never do it … what I want to say, is… maybe every other time, hmmm?”

He was smiling silently – he might not have understood, so she continued:

“I mean people are people, and they say – say things.”

“What things?” he asked, still smiling.

“All sorts of things! You’re not a little kid, are you?”

That evening, she complained:

“He turned bluish-green, ’cos his skin’s so dark… and just rushed off! And I didn’t see him till the end of the day, he just vanished! But… are you sure I did the right thing?”

I thought about it.

“Well… I don’t know.”

“Oh, that’s you all over… How can you be so insensitive!” sighed Alka.

+

The next day was a Friday, and she had to smoke on her own, because Abyan hadn’t come to work.

+

On Saturday we were going to go to the park as a family, but eventually we didn’t, because Alka’s husband didn’t get up until two and only finished breakfast at four, and after that it started raining, so he found himself in front of the telly watching football. She tried to persuade him that it was only a drizzle, but he started yelling, like, why couldn’t he relax in his own home, and she went off crying, as usual. I locked myself in the bathroom and did my homework.

On Sunday I visited Sasha. He and his wife were watching basketball. When I got there, six empty bottles were scattered under the table, and they finished up another six beers in two hours. I had a bad headache because they both were smoking Belomors, which were even stinkier than Javas, so I just sat in my late grandfolks’ study and looked at the reproduction of Van Gogh’s Sunflowers.

On Monday Abyan didn’t show up, and Alka smoked all alone – a pack and a half.

+

At last, on Tuesday, a colleague from the Middle East department poked his head into the room where she worked and let her know that Abyan had died of a heart attack.

They found him in the hall of his large rent-free apartment. It was suspicious that a foreigner hadn’t come to work – they went and checked on him, they had the keys.

Alka came home weeping like a baby. She was hiccuping and her button nose was swollen like a pompom. Surely his death couldn’t have had anything to do with her last words to him… could it?

+

Over the next twenty-five years, she saw Abyan often. In her dream, he would stand next to the exit of the Park Kultury subway station, opposite the former News Press Agency. He was definitely looking for somebody, but as soon as she called him by name, he would turn away and rush down the stairs.

One day she rang me and, without saying “hi,” exclaimed:

“He smiled! Can you believe it?”

“Who?” I didn’t understand, because I was running a bath for my three kids who were screaming all together.

“Abyan! He was standing there, the way he always does, but this time he did let me approach – and then he nodded – and smiled!”

I thought a bit and said,

“Cool! You’ve made it up at last. I am terribly proud of you both.”

I also thought she was going to die soon, but she stayed with us for another four years.

Abyan never turned up again. Intead, in her last months Alka saw lots of other unimaginable things, like herself and Sasha sitting in our old kitchen having tea and chatting like the best friends ever, and laughing.

Sasha was my Dad. They divorced when I was a baby.

2. The Hospital Miracle

Dad didn’t want to pee in his pants – that was the only thing he knew. It was his first night after the stroke and he didn’t have the slightest idea where he was. So there he was, creeping through the dark ward, squealing on occasion, cursing on occasion, and peeing a little, here and there – on the the other patients’ beds.

In the morning, when I rushed in, I found him tied to his bed with bandages. The neighbor across from him said,

— “The nurse tethered him. Tied him down after what happened. Now watch your fucking walking relative, will you… My blanket is stinksing of piss now, the jerk!.

The other six guys just groaned angrily –their tongues might have been paralysed.

Apparently, he’d been making a terrible noise – even the nurse heard it at the far end of the corridor.

There was one toilet sink in the ward for eight patients, just by the entrance. I untied Dad, got him on his feet, and we headed that way, his slippers and my overshoes sticking to shabby linoleum. Dad’s pants were soaking wet. He was shaking and twisting and trembling, but we made it.

I opened the toilet door and then I couldn’t breathe any more. The floor and the walls and even the ceiling were covered with you know what and the stench was unearthly.

“Mmmmgghhaa!” Dad cried, which meant “I can’t hold it in any longer!”

“Just a sec,” I gasped.

I tried to move again and again, but every time my stomach would go into a severe spasm and I couldn’t breathe. I would have thrown up for sure if I had eaten anything, but I hadn’t. It was a very long moment — it went on and on, and I didn’t know what to do. I was hanging on to my Dad, who was twisting and trembling and howling, but he didn’t want to foul his wet pants.

And then I prayed, very loudly,

“Please, please, please! I need to get my Dad to the toilet sink!”

And then something changed. I tried breathing in – and I wasn’t sick. Suddenly all I could smell was a slight odor of rotten apples. Yes, there were plenty of rotting apple cores, in addition to everything else in that cramped loo. So Dad and I somehow managed the rest of our trip – I even got him safely back into bed. I threw away his slippers and socks and pants and sheets, of course.

+

I have told two priests about this miracle – how I suddenly couldn’t smell the shit any more.

One of them nodded,

“Yes, I’ve experienced this, quite a few times. Once I came to a man with a decaying mouth, he was dying from lip cancer… and it was very much like what you described: suddenly I didn’t smell anything and then I could administer Holy Communion.

The other priest, however, was confused. He asked me:

“But why didn’t you ask the nurse to help you, to clean the toilet? Actually, why didn’t he have a bedpan in the first place?”

“Well,” I said, “I think the bottom line is that you call out and…”

And then I suddenly felt very tired.

3. Only Сolors

Granny Teresa is 88. Her parents named her after St. Teresa, the little flower of Jesus.

She looks at the red and yellow marigolds we brought her, and she says:

“My dad came home from the war wearing a large piece of yellow cloth round his neck, like a scarf, only it didn’t warm him. Very coarse fabric – the kind Jews used to make badges for themselves…. I think somebody’s mother or wife gave it to him. During the war, he was a driver in a labor battalion – they took Jews to where they worked, then took them back to the camp. The Jews, they liked him… because he would sometimes make little detours to take the men to see their families, even if it was only for five minutes…”

“So he came home in that scarf. We made three pairs of slipper from it, but even then there was still a big piece left over.

Once we found a baby squirrel in the garden – it was so little, like a flower… We made it a nest out of the left-over cloth and put it on the window-sill. Can you imagine that? A red baby creature in a yellow nest?  It lived there for a long time, it always came home to sleep in that nest…

Grannie Teresa falls silent. We sit and wait. We are hoping to hear more: how they played with the baby squirrel, how they fed it – but she shrugs her narrow shoulders.

“I don’t remember. A cat found the nest… and then we buried it the nest under an apple tree.”

She sounds detached. She is fragile, like a white dandelion, but her old eyes are as clear as ice water.

“No story,” she says in a flat voice. “No story, only colors.”

НЕСКОЛЬКО СТИХОТВОРЕНИЙ

1
She called me weeping,
“I wanted some chicken,
warm, boiled, smiling,
with a tiny white wing…”

But the bastard bought her
sausages,
slithering sausages,
which signified she was dying.
Here there could be emotions,
Bae.

2

Повторение – мать учения

                                                (Г.-Д. Зингер. Урок точкам)

Я ничего не чувствую, — сказала Х(лена),
глядя на свои ладоши.
Я ничего не чувствую, — сказала Х(миша),
глядя на свои варежки.
Я, – сказала Тема,
Ничего не чувствую, – сказала Рема.
— Я ничего не чувствую, — сказало Старое,
Потому что (переХод)
Я ничего не чувствую, — сказало Новое.
— А я ниХчего не чувствую! — пошутила Хтоня.
А снежинки не таяли, и не таяли, и не таяли.
Как бы рассыпанный набор хромосомный,
Небольшая патология, но в целом занятно.

+
Большие устали чего-то,
Спать пошли,
Просят не беспокоить.
«Бог», как обычно,
со зверятами на соломе,
«Истина» — в пихтовые опилки зарылась
рядом с Брунечкой.
Ты тоже большое –
вот и не стучи, не бренчи,
поиграй тихонечко в уголочке.
А я так и хотела вообще-то –
в углу пожарного пруда
ил цепкий, водоросли,
пузырьки воздуха,
пустяки без ротиков.

+
Прозерпины личико характерное,
Малоподвижненькое.
Аутистка? Римская копия? Задержка в развитии?
Необратимые дегенеративные изменения?
Даже это едва могу выговорить –
Челюсть немеет беломраморная.

Постыдись, жестокое сердце.
Не твое дело,
Кто с кем говорит, и на каком свете.
Ты не знаешь,
Как рады здесь
Тульским – названьям – латинским,
Веренице цветов “голубых” и “зеленых”,
Бесконечному перечню волов и осликов,
Подробным описаниям воздыхания, запаха и текстуры.

Все остальное практически невыносимо.

+
Мое маленькое письмо –
Оно плещется тут само!
Как полезный малыш в сметане,
Как матрос в седом океане.
Голосишко анаэробный,
Но ни капельки не загробный.

PAGEANT

1
Веселый плагиат –
кораблики с флажками –
хрюнча, скользят по Каме,
Как бы вперед флажками –
к первоосновной маме,
в зеленый виноград.

2
Изнутри дичайшей виноградины
Смотрит хрюша, не боится гадины.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

На русском и английском. И еще есть идиш, на котором я ТАК не пишу, конечно. Едва понимаю, задержав дыхание, и все же он – в основе. Это воображаемый язык, волшебный предок.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Русским я владела с детства, или это было и есть взаимное владение, как дружба с Медвежонком. А английский я взяла да и выучила. То есть я не перестаю им заниматься. В 2010 году, когда мне было 45 лет, у меня кардинально изменились личные обстоятельства, и я пошла учиться. Из этого можно сделать справедливый вывод, что до 2010 года дела – с английским – обстояли у меня немножко плачевно, хотя я занималась переводом, и даже удалось сделать кое-что полезное. Думаю, это знакомая ситуация – в России, по крайней мере, среди тех, кто не жил за границей подолгу. Мне захотелось узнать, как далеко я смогу продвинуться, добровольно подвергнув себя новым или просто незнакомым методам (об)учения – не как в советском детстве. Это было очень правильное решение, поворот в личной истории. Мне все больше нравится учить, изучать и созерцать английский, преподавать его и писать на нем.

Что касается идиша, это тонкое отношение, очень тихое. Мне кажется, я не смогла бы его «улучшить», «выучив этот язык».

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

На русском – опуская детали – еще раз начала в 2000 году. На английском – в 2013 году.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Мои друзья и то, что я не могу какие-то вещи по-русски выговорить.

Мне захотелось рассказать что-то моим друзьям, не говорящим и не читающим по-русски. Есть такая международная ассоциация учителей английского как иностранного, IATEFL, и в нее входят всякие хорошие люди, некоторые из них – писатели и поэты. Каждый год бывают конференции в Англии и в других странах. У меня там завелись друзья, и мы с ними обмениваемся историями. Это прекрасный способ просто быть, не заморачиваясь по поводу величины своего дарования.

С другой стороны, мне просто захотелось написать несколько рассказов, но я поняла, что по-русски не могу и все тут. Это скорее психологическая невозможность.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Скажем так: у меня очень тихий голос. В русской части мира много людей, и они шумят. И я зачем-то повторяю за ними на все голоса : «Ленка! Куда ты пропала?» или «Леночка, как Ваши дела?» Это прекрасно, но это совсем не то, что я хотела сказать.  Кто-то внутри очень тихо зовет: «Хрюшенька!…» или что-то такое. Чтобы услышать что, нужно стихотворение. В нем очень тихо и ничего не понятно. В крайнем случае, кто-нибудь потом спросит, подумав: а кто такой Хрюшенька и откуда он взялся вообще-то?

Но иногда мне очень надо «рассказать», но я не могу, потому что там и тогда все будет как бы ясно, и все как бы придут и будут галдеть. И тогда я иду на английскую улицу. Она пустая, все за занавесками, и мои друзья тоже. Я стою посреди проезжей части, машин нет, только кролики в кустах и лиса перебегает дорогу, и тогда я что-то говорю. Никому не интересно, что это у меня там – чистое золото поэзии, не чистое золото поэзии, или горшок с гречневой кашей. Или сколько мне лет и который час. Это просто встреча с Оливером Саксом. Я просто шевелю губами. Конечно же, это упрощение. На самом деле, и стихи, и рассказы – с убитого языка, с идиша.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Я вообще чувствую себя «немного другой, и он(а) идет в немного другую сторону», в смысле легкого смещения по оси.  Как говорил Салтыков-Щедрин, иностранец он и дома иностранец.  Для меня это жизненно важно – разделять полномочия между моими «другими». Когда весь мозг в одной корзинке, охватывает уныние. Но в основе лежит бедный язык моего дедушки, умолкший в Москве идиш. Песенки Мордехая Гебиртига, стишки Лейба Квитко. В этом смысле, это все та же девочка Лена.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Нехватка – ключевое слово. Анаэробное усилие, кислородное голодание. Но ведь хочется устроить некрасивую сцену, перестать с собой разговаривать. Когда я пишу на английском, это чувство, может быть, более острое и горькое. Но я, по возможности, не печалюсь и пользуюсь Corpora. Друзей спрашиваю. Если остается неловкость, а она всегда остается, я хочу знать, что это за неловкость и что именно она там делает, почему она дорога мне.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Я думаю между языками. А потом проясняется степень прохладной отстраненности и одновременно нежной вовлеченности. Лучше так, потому что язык может «увести», куда я не собиралась идти. Иногда это не очень хорошо. Можно спросить, а где же это видно в текстах? Изнутри видно, а снаружи – не знаю.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Нет, потому что, как я сказала выше, это разные улицы. Я могу ходить налегке по одной и по другой, и даже одновременно, но таскать холодильник с припасами… с Новомарьинской улицы to the High street и обратно – слишком громоздко.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Иногда. Например, как в этом стихотворении.

Конечно, бред,
But it’s proactive.
The walking dead,
The true detective.

Конечно, ложь
И пропаганда.
Detective Bosch,
Read me the Miranda.

Конечно, kitsch.
Но я спокоен.
Like, no bitch.
Like Leonard Cohen.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Многие ныне здравствующие и здесь присутствующие, но это почему-то личная информация. Я бы хотела обойтись без смущения.

Русские стихи Рильке – любовь с детства.

Joseph Conrad. Он плоховато говорил на английском, как известно. И он сам знал, что не знает английскую жизнь, и писал, не приставая к берегу, так сказать. Я читаю одно-два предложения и они на меня действуют, как список кораблей:

“…It was then that, for the very first time in my life, I heard myself addressed in English—the speech of my secret choice, of my future, of long friendships, of the deepest affections, of hours of toil and hours of ease, and of solitary hours, too, of books read, of thoughts pursued, of remembered emotions—of my very dreams! … … As to the quality of the address itself I cannot say it was very striking. Too short for eloquence and devoid of all charm of tone, it consisted precisely of the three words “Look out there!” growled out huskily above my head.” (A Personal Record).

Kazuo Ishiguro. Он вырос в Англии, но в семье говорили на японском, не только на английском. У него такой прохладно-облачный, плывущий язык. Мне очень нравится, как он говорит о вымышленной Японии, в которой происходит действие некоторых из его романов.

Witi Ihimaera. Новозеландский писатель, который написал много рассказов и на языке маори, и на английском. Я знаю о нем благодаря Wayne Jennings, моему учителю английского и нашему доброму другу-киви, которому я благодарна за общение. Вы, может быть, смотрели фильм The Whale Rider, поставленный по повести Ihimaera.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Как три медведя влияют на Машу, которая пробует кашу из всех трех мисочек, а потом спит на всех трех постельках? Я думаю, медведи умиляются и говорят «Приходи еще, дорогая. Мы всегда рады тебе!» А за окном толпятся еще медведи и призывно машут лапами…

ARMENIEN IST STEIN UND STEINMETZ
АРМЕНИЯ – КАМЕНЬ И КАМНЕРЕЗ

* * *
Hier ist alles Stein.
Sogar Mandelstams Holzhäuschen.

* * *
Здесь всё – камень.
И даже деревянный домик Мандельштама.

* * *
Wie es den Stein schmerzt
und wie scharf der Blick des Meisters ist,
wenn auf dem Stein die Blume des Kreuzes zum Vorschein kommt.

Armenien, du bist Stein und Steinmetz.

* * *
Как больно камню
и как резок взгляд мастера,
когда на камне проступает цветок креста.

Армения, ты и камень, и камнерез.

* * *
Stein und Steinmetz schenken einem Chatschkar das Leben.
Die Mutter wird Kleinkind.
Der Vater – Greis.

* * *
Камень и камнерез дают хачкару жизнь.
Мать становится ребёнком.
Отец – стариком.

* * *
Während seiner Geburt schreit ein Chatschkar.

Wenn er schweigt,
ist er noch nicht geboren…
Oder tot geboren.

* * *
Рождаясь, хачкар кричит.

Если он молчит,
значит, он ещё не родился…
Или родился мёртвым.

* * *
Wenn man am Abend schlafen geht,
entsteht ein Chatschkar –
in der Luft zwischen Erde und Himmel.

Alle sehen ihn,
davon erzählen kann man aber nur in Gedichten.

Er ist ein Messfähnchen.
Wie ein Scheitel zwischen den Wahrheiten.

Einer sieht ein helles Kreuz,
ein anderer – den Rücken eines kalten Steines,
noch ein dritter – die Kante des auf seine Augen fallenden Grabsteines.

* * *
Когда ложишься спать,
между землёй и небом
в воздухе возникает хачкар.

Его все видят,
но сказать о нём можно только в стихах.

Он межевой знак.
Знак водораздела между правдами.

Кто-то видит светлый крест,
кто-то – тыл холодного камня,
а кто-то – ребро падающей на его глаза плиты.

* * *
Steine können hier Kleinkinder sein,
Menschen aber nicht.
Sie sind Relikte.

* * *
Если камни здесь бывают младенцами,
то люди – уже нет.
Они реликты.

GEWITTER AUF DEM SEWAN

Durchsichtiger Himmel
ertrank im durchsichtigen Wasser.
Die Wolken eroberten den Horizont.

Der Sewan erhob sich zum Himmel.

ГРОЗА НА СЕВАНЕ

Прозрачное небо
утонуло в прозрачной воде.
И тучи заняли горизонт.

Севан вырос до неба.

ECHMIADZIN

Der dunkelbeige Tuffstein
und die stille Dunkelheit in der Kirche
sind heller als der Himmel.

ЭЧМИАДЗИН

Тёмно-бежевый туф
и тихая темнота внутри храма –
светлее неба.

* * *
Vor der Kirche sitzt ein Maler mit seiner Staffelei.

Nachdem er das Gotteshaus schattiert hat,
malt er den Himmel blauer und tiefer
als in der Wirklichkeit…

* * *
У храма – художник с мольбертом.

Оттеняя на холсте храм,
он изображает небо более синим и глубоким,
чем в действительности…

* * *
Die köstlichsten Kräuter wachsen auf Steinen.
Die besten Zeilen wachsen in der Seele.

Wer wirft den Stein nach einem Sünder?
Wer legt den Stein in die Hand eines Bettlers?
Wer trägt den Stein im Herzen?

Die Seele.

* * *
Самые вкусные травы растут на камнях.
Самые лучшие строки растут в душе.

Кто бросит камень в грешника?
Кто положит камень в протянутую ладонь?
Кто носит камень за пазухой?

Душа.

ИЗ ЦИКЛА «ГРЕЧЕСКИЙ ДУХ ЛАТИНСКОЙ БУКВЫ»

* * *
– на зависть-то, у хеттов
два языка – второй, прозрачный, вырастает во рту, как только человек
переступает порог храма, и этот язык не малоазийский,
их боги ведь не понимают малоазийского наречия,
да, да, они надменны и брезгливы,
а наши боги с рождения знают греческий, но не говорят на нём,
а только на языке бессмертных.

– надо же, поражена! Рамсес говорил на прозрачном языке храма?

– на двух языках, как и все хетты, – она спрятала свою птичью головку
под крыло.

– значит, хетты похожи на греческих богов, Киминда?

– я бы так им не льстила, – встрепенулась она, – скорее на ахейцев. пусть
любой из них только разинет глотку, что хетт, что ахеец,
впрочем, ты всё равно не увидишь там два языка…

я улыбнулась, она замолчала.

– имя бога в самом боге, а твоё имя в тебе? – я положила перед ней шар
из ячменного теста.

– если ты, смертная, назовёшь меня Халкидой , я превращусь в землю,
и буду то в Афинах, то в Фивах, то даже в Венеции,
лежачий ком солёной греческой земли,
и мне придётся ждать оклика бога,
чтобы опять научиться летать.

хорошего неба, Киминда.
вода между Эвбеей и материком такая же синяя, как воздух.

* * *
Тиррен ты шёл одновременно из Анатолии Скифии из-за Альп
во рту твоём вырос этрусский язык этот комок глины невкусный липкий
как уступили ему колыбель твои органы речи?
прости но мне он так же непонятен как и лидийский

да был ли ты в Лидии? если да пусть над седой
молодой головой твоей взойдёт
мяч
и сальпинга труба со сладким рогом огласит голод
колокол её вершины раздует до юбки
и будет старт и фреска оживёт медные соли сойдут до сырой извести
к ногам коня прижмётся собака лев вырастет из-под земли
и оближет грифона
в твой рыбий рот вольётся смола и закатятся семь чёрных гладких бобов
рыба, рыба с двумя языками – языком отцов и языком твоих детей, Тиррен –
немые лары забившиеся внутрь порога посмотри как испуганы их глаза

на каком третьем языке ты говоришь, если я понимаю твою речь

о Белые горы низкотравные луга
бегущие вниз от ледникового лютика
языка

* * *
старики ещё помнят, как Митридат вынул изо рта свой греческий язык,
и Сулла сделал так же, и они, не греки, обменялись языками
(а в это время общались на латыни, латинский у Евпатора
мускулистый, как в Лациуме),
хотя, впрочем, это был один и тот же греческий язык, его спинка дыбилась
в Риме, а острый конец упирался
в крохотное Понтийское царство, и царство росло на глазах –
в то время всё росло, кроме родного языка во рту.
двадцать азиатских языков во рту Митридата тоже могли начать расти.
перс и грек крутят вечное колесо в его кадыке.
зверь, рослый зверь Евпатор!
римские цари – бродяги!–
кричал Митридат.
в спальне его льняные доспехи Александра, стрела его летит дальше
стрелы Александра, лицо его на монете не лицо ли Александра?
он ли не жалеет греков?
а родосцы не сдавались Митридату, кричавшему языком Суллы,
а Сулла брал Пирей молча.
одна римская армия в Греции больше двух римских армий в Азии,
если она так напугала Нового Диониса и стоила ему семидесяти обитых
медью кораблей, мешков денег, Вифинии и Каппадокии,
да в придачу его обнял и поцеловал
Сулла.
Сулла, чей язык чуяли ограбленные Дельфы и вырубленные сады Ликея.

* * *
как раз у тебя, упрямого ромея ,
певучий греческий язык и воспалённое римское горло.
солнце твоего языка восходит на западе (попробуй докажи египтянам и
эфиопам, что на востоке. ты немного знаешь о востоке),
и катится, малое, от Мира до Иконии или, как мяч, скачет
по островам Эгейского моря.
оно всегда малое,
это заходящее солнце. лев острова Самос лапой может
накрыть его, лапой, когти которой – Пифагор, Эзоп, Эпикур и зарытый
на острове Гипербол. греки, это были греки! они бы не поддержали
Митридата.
Самос, Родос, Хиос, вы сами просились в Рим.
ты всё ещё грек, житель самой богатой римской провинции
Азия? азиарх продаст тебе хлеб по низкой цене,
но и голод – его товар.
варвары, всё новые варвары текут через Дунай и Рейн. на спине
любого из них вернись к себе.

ИМЯ

себя, римлянин, ты гнал перед собой, и звали тебя – япиг.
твои япигийские боги забились в носок Апеннин
и до крови кусали свои кулаки. они писали красным камнем на отрогах,
царапали зубами воинские щиты Калабрийских гор.

но ты уже не знал их языка.

ты сбросил грека с закорок, и стал римлянином. но всё это время тебя звали –
япиг.
я лью жертвенную кровь в дикие рты италиков, они люди,
не боги, но они хотят моих мышц. гора Гарган обрывается в залив, на стене
своего дома в Помпеях Феликс выкладывает мозаику: кусок Гаргана, копьё
в бедре Спартака, шесть тысяч распятых беглых рабов. япиг,
на твоих ладонях тоже следы от гвоздей.
о дырявое сухожилие, о тощий театр нашей с тобой горной дороги,
не попади в котёл, не обнаружь себя втоптанным в порог – под ним
лары играют в варёные бобы.

выплюнь своё имя трижды –
я не италик
не грек
не римлянин. пусть травы
до изнеможения лижут гладкие камни этих одежд.

вернись к тому времени, япиг, когда ты забыл своё имя.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

В основном я пишу на русском языке. Небольшая доля творчества на немецком языке, которым я по своему происхождению была окружена с детства (бабушка по отцовской линии, родом из Поволжья, говорила на гессенском диалекте, другая, из Макеевки, на диалекте украинских немцев). Кроме того, пишу экспериментальные стихотворения на латыни. И много перевожу с немецкого и латинского языков.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

С детства, но в разной степени. Немецкие диалекты, которые я слышала в детстве, имеют немалое отклонение от орбиты немецкого литературного языка. Мёртвый, но живой латинский начала изучать в 17 лет.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

На русском языке я начала писать стихи в раннем детстве. На немецком – в конце 90-х, в период углублённого изучения немецкого языка. Экспериментальные стихи на латыни начала создавать уже во время изучения этого языка в 1990-1995 гг. в университете (по дополнительному образованию я «античник», преподаватель латинского языка и античной литературы).

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Желание слышать свои корни побудило писать на немецком. Желание воссоздавать подлинную античность, такую, как будто последующих эпох не было, – на латинском. Это стремление я продолжаю в своей Античной книге «Греческий дух латинской буквы» на русском языке. В этой книге упомянуты не только разные языки людей, но и язык богов и язык смертных в их оппозиции и притяжении.
Вот один из импульсов возвращения к латыни. В январе 2016 года я сняла с полки томик Горация, чтобы отдохнуть с ним и уйти в мир грёз. Читала 12 песню, одну из III собрания песен, и вдруг заметила значок долготы там, где его не может быть в латинском языке – Bellerophontē. Стала читать внимательнее. Героиня стихотворения – девочка Необула, она прядёт унылую пряжу, боится суровых окриков опекуна и видит в окошке юношу Гебра, тот купается в Тибре, смывая масло с предплечий, видимо, после гимнастических упражнений на Марсовом поле. Зачем Горацию значок долготы? Вдруг вспоминаю, как Гораций в другой оде говорит о греках: у них может быть и АрЕс и Арес. Всматриваюсь, и понимаю, что имена героев греческие, а Гебр – это даже не имя, а название реки, по которой плыла голова растерзанного Орфея. Быть может, назвать сегодня русского мальчика Гебром так же странно, как и римского во времена Горация. Вслушиваюсь, а размер-то греческий, это ионики. Латынь не может передать их в полноте, но стремится к этому. Еще оказывается, что движение ткачихи похоже на ионики – два долгих, два коротких движения, восходящие, нисходящие ямбы. У Горация же все восходящие. И вдруг все становится на свои места, соединяясь: это антиримское стихотворение, Необула – латынь, Гораций говорит о греческом духе, который теснится внутри латинской буквы. Он ставит значок долготы и призывает его. По Гёльдерлину, поэзия – это зов.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Исхожу из гипотезы. Внутри поэта стихотворение сначала звучит без слов, но уже целиком (этот процесс не полностью воспринимается сознанием автора), потом – со словами, частями. Лирическое стихотворение парадоксальным образом одновременно рождается целиком («внутренний образ») и частями (условно назовём их метафорой «телесные слова»). Здесь возникает целый ряд вопросов. В каких случаях «внутренний образ» проявляется на русском или на немецком языках? Слово на каком языке просится первым? На каком языке рождаются слова-сигналы? Слова-сигналы порой появляются на стадии молчания, до рождения «внутреннего образа» и отмечают момент начала его созревания. Исходной точкой создания стихотворения в этом случае становится внутреннее или внешнее событие, которое автор обозначает словом, несколькими словами, строчкой, предложением, или слово (группа слов) вне события. К примеру, мои стихотворения, приведённые в статье, названы в файлах по первым пришедшим в сознание словам: «Глина» («Молчание»), «Тютчев» («Творчество»), «Зерно крылья» («Оброните меня на сильном ветру во тьму…»). Стихотворение «Слова» находится в файле «Молодая трава ягнёнок» (эти слова вообще не вошли в окончательную версию стихотворения). Слова-сигналы могут и не войти в окончательный текст стихотворения, могут остаться в черновике, в названии файла.
Выбор языка может зависеть или не зависеть от тематики. Сразу на немецком языке появилось стихотворение «Eine Mauer durchschneidet mich…»/ «Меня пересекает стена…» о Берлинской стене. Но в то же время сразу на немецком языке было написано стихотворение «Trainiere den Tanz der russischen Matrjoschkas…»/ «Разучи танец русских матрёшек…».

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Очень отличается, ведь это переходы от одной картины мира к другой. В моей поэтической книге-билингве «Namen der Bäume»/ «Имена деревьев» два языка, но три этнических картины мира – русская, немецкая и российско-немецкая, причем третья возникает не на стыке первой и второй как зеленый цвет на слиянии синего и желтого, а парадоксальным и естественным образом объемлет каждый элемент книги. Эта третья картина мира лишь отчасти гибридная (российские немцы наследуют ряд русских и немецких черт, отдельные из них в синтезе, но не все черты), а по сути своей самостоятельная и особая.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

На первом же занятии по латыни я первокурсницей удивилась глаголу absum, āfuī (abfuī), (āfutūrūs), abesse с его основным значением «отсутствовать», «не находиться», «не быть». Он просто перевернул моё сознание, обозначая самое знаковое отсутствие, в котором, оказывается, можно пребывать. У этого слова есть значения отчуждения, отдаления, но они вторичны. Именно глагол «отсутствовать» пригласил меня вглубь латыни и предложил её освоить и преподавать наряду с моей основной специализацией «Теория литературы» – филологам, студентам иняза, биологам, юристам, историкам.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Конечно. Это связано с разным использованием языков в бытовой речи. Ведь образ языка разный, иной. На немецком языке – благодаря артиклям строки длиннее, текст объёмнее, он воспринимается философичнее, значительнее. На русском – душевнее, доступнее. Русский язык подвижный, уступчивый, зато у немецкого прозрачная латинская основа.
В первую очередь, иное отношение к понятию «язык». Язык для меня, с детства слышавшей немецкую речь, – девочка, женщина. На немецком языке и как орган (die Zunge), и как процесс речи (die Sprache) – женского рода. Она (он) и на латинском языке, которым я начала обстоятельно заниматься с 17 лет, женского рода – lingua latina. В моей поэме «Tetigit», написанной в 2016 году, главная героиня – девочка – латинский язык. В союзе с мужским персонажем, которому я подарила имя Tetigit, ранее бывшее обычным латинским глаголом «прикоснулся», она приближает нас ко времени, когда вещество языка будет впадать само в себя и не будут нужны переводчики. Эта поэма написана на русском языке. Для русского человека «язык» – мускулистый, гибкий, сильный, слово мужского рода. Вот фрагменты из поэмы:

в полнеба восходит abesse
другая половина похожа на самую грубую повозку
возничий течёт
какие краски на его шее победно гудят жилы

мышца гораций сжимает кулак языка
лижет летящее нёбо мышца катулл

девочка – латинский язык
он стыдливая девочка
брови её пересекают пунцовое поле маков
в ноздри въезжает повозка разрезая себя пополам

Tetigit процесс прикосновения
но в раннюю пору мгновения к нему можно и прикоснуться
милый безумец
чьи жесты нырнули в загрубевшую кожу подошв
и пробковую паутину сандалий

он приглашает на танец девочку – латинский язык
их фигуры повороты шаги и позы из камня
повисли в воздухе
как летучие рыбы и деревянные птицы без перьев и ног
с врождённым дословесным желанием
и умением летать

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Свои стихи на разных языках я считаю не переводами, а вариантами. В них наиболее зримо видно, как эквивалентно, но не точно может быть передан поэтический замысел. Большая часть стихотворений в моей книге-билингве «Имена деревьев» / «Namen der Bäume» была написана сначала на русском языке, а затем были созданы их зеркальные немецкие варианты; меньшая часть сначала на немецком, а затем были созданы их зеркальные русские варианты.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Да, постоянно. В мой русский вплетаются немецкие и латинские слова, их значения: «ти-иф – это что-то глубокое» (нем. «tief» – глубокий), «в полнеба восходит abesse». Переход от одного языка к другому создаёт объёмность рецепции.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

В первую очередь, это российские немцы – билингвы. Венделин Мангольд, блистательный билингв, пишущий в основном на немецком, но и на русском языках. Виктор Шнитке, использовавший в качестве языков творчества родные немецкий и русский языки, а также английский язык.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

– Все три атмосферных фронта – русский, немецкий и латинский языки с их культурами и в первую очередь литературами – источники моего питания.
К примеру, немецкая литература меня поражает опережением в развитии, бурным ростом. Тесной связью с философией. Внутренней музыкальностью, постоянным сопряжением с музыкой. Чеканностью. Внутренней жизнью произведения, которое не расплёскивается вовне. Синдромом вины. Германская литература после падения Берлинской стены – ощущением обнажённости, все взгляды устремлены на неё, и она это понимает. Но этот комплекс качеств влияет на меня не отдельно, а в диффузии с ментальными свойствами русской и античной литератур.