Саре Гут, которая отдала мне открытки,
                вместо того чтоб их выбросить.

Дедушка Эзра жалуется из Карлсбада:
врачи хотели бы, чтобы он задержался, но он
уже на пути в Берлин
(чтоб купить мебель). Благодаря инфляции
подвернулось выгодное дельце, он скучает
по детям. Шлет поцелуи.

Всю ночь фотографические открытки в Палестину
просачиваются в мои сны. Смотрите, вот женщина,
которую даже бабушка не может вспомнить, строит глазки
из-под покрывала в наряде Ревекки у колодца.
«Вечная памятка», написала она на обороте
тетушке Эзи, скончавшейся в 1924-ом.

Я складываю стопкой все карточки из Германии,
другая стопка – из Франции, есть даже несколько открыток
из Нью-Йорка и Лейквуда, Нью-Джерси –
все на разных языках на один и тот же
адрес – Фурнер, Яффо-Тель-Авив.
Вот одна, которую мне не удалось разобрать – еврейская новогодняя карточка
с британскими солдатами в противогазах, засевшими в траншее.
Семьдесят лет назад снаряжение не сильно отличалось
от того, что хранится на складе ниже по моей улице.
А вот, среди всех фотографий Стены Плача,
водопадов в окрестностях Метулы, колоний Мишмар Ха-Ярден
и Эйн Зейтим, старик бросает гроши в копилку –
«Помните о Национальном фонде – Керен Кайемет – в Израиле», –
пишет он на идиш. Там три пальмы
в нескончаемых песках, несколько верблюдов, пасущихся вдалеке …
Это земля, о которой мечтали мои родители
в детстве, в Литве – земля,
которую они наполнят тяжелыми от плодов деревьями,
деревьями, чье отсутствие восстанавливает сейчас
поджог.

ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО: ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР

Ночью, перебирая в памяти, я вспомнил:

if you lie in a field
and fall asleep,
you will be found in a field
asleep.

Первые люди, возвышающиеся над болотами, со светящимися гаджетами, обернутые в меха — пульсируют датчики, и я прохожу пограничный контроль, и шум нарастает, раскалываясь, распределяясь, дробясь как частицы кожи, прогоняемые легкими кондиционеров. И жуки бьются, разрываясь кольчатыми вспышками в тесном роении срезов, а вещи набухают, поднимаются над лесами, так что их видно из-под крыла самолета — прорезанные поля, кожа земли, спрямленная высотой. Я лежал на траве, и облака наплывали сверху, съедая меня, поглощая, всасывая в трубчатые коридоры. Линии пыли над асфальтовой рекой и снова смерчи, полные горящих жуков, — они заполняют срезы вен: кровь, густая, идет она сквозь склейки наплывающих друг на друга течений. Я пишу о насилии, об изнасиловании, о том, как тягучи вещи, раскрытые собственной изнанкой, как вирус твоей слюны передается дальше, и мое прикосновение прожигает листву на пустыре, унавоженном желтой травой в истощившемся времени девяностых. Отец снимал нас: красный автомобиль и желтеющая трава, вьющиеся волосы матери и такого же цвета смерч советского фотоаппарата. Бетонные плиты как убежища для космонавтов и пронзающее их железо, штифты памяти, белая сталь дороги. И о том, что происходит потом. Уклоны лесов, гро́зы, ветер, вращающий старые качели, свет, скрывающийся под суставчатой пленкой полиэтилена; пневматика, из которой стреляли по нашим друзьям откуда-то с пятого этажа. И всё в таком духе, что надо забыть. Что расползается вместе с воздухом, расслаивается в застоявшемся времени, подчиняется накатывающей тошноте, когда ты выходишь из его дома или всё это растворяется на влажных берегах той самой реки.

ОТКРЫТКА: ЛИЗА К.

БИМ-БИМ
ХАРБИН
ПУСТО В ЖИВОТЕ
ХЛЕБА БУХАНКУ
ПРИШЛИ СКОРЕЕ МНЕ
СЛЫШНО ВСЕМ БИМ-БИМ
ЖИВОТИКИ УРЧАТ
УР-Р-Р-БИМ ХАРБИН

Открытку с этой шуточной песенкой-экспромтом поэт Китахара Хакусю отправил своему семилетнему сыну Рютаро в 1929 г. из поездки по Монголии и Маньчжурии. Виды на открытке: улицы Мукдена и теплоход «Харбин-Мару».

С помощью идеофона «БИМ-БИМ» в песенке обыгрывается звон корабельного колокола «Харбин-мару», призывающего голодных пассажиров к трапезе.

Японский текст на открытке:
«Во время [ужина] юнга играет на мелодионе. Твой папа ест всё, [что дают]. [А дают нам] только европейскую еду. Моченой редьки тут нет. Передавай привет Коко-тян».

Библиографическая справка: «Kitahara Hakushu kara musuko=Ryutaro he», Taiyo (tegami tokushu), No. 186 (October 1978), p.33

ПЕРЕВОД С ЯПОНСКОГО: ЕЛЕНА БАЙБИКОВА

Бёздик — слово, заставшее краткое время,
когда разобщенность историй была
очевидна: в открытках
родительского детства, блёклых, пушкинский
петушок, фотографии кукольных композиций, костюмы
и стиль школьных изображений
России Грозного; и вся сцена
встречи призраков в одном месте всегда
была исключительно ранним воспоминанием, всегда возможно
исправленным. Ничего не приходит в голову пожелать,
пристальной прямолинейности, поздравить,
наступает любимое время года. Другое дело —
поздравление от Вити СД! Ты думаешь
об одних глазах, застывших несколько лет назад,
бессильных и пустых, а видишь другие, тяжёлый
взгляд, толкающий тебя в грудь. В этой точке
рождение напрямую связано с несогласием, и здесь
наши герои совершают выразительный жест, покидая праздник.

1. БЕЗЫМЯННЫЙ МАЛЯР

В прекрасном солнечном мае 2013 года гг. Вульф и Беранже прогуливались по Новосмоленской набережной, точнее — по чётной её стороне, где между домами расположены открытые автостоянки, огороженные металлическим забором. На забор крепились небольшие пластиковые белые таблички с номерами парковочных мест; к находившимся внутри припаркованным автомобилям они были обращены лицевой стороной с цифрами, а к прогуливающимся снаружи прохожим — чистой обратной стороной.
Впрочем, обратная сторона оказалась не такой уж чистой, потому что забор недавно покрасили чем-то чёрным, антикоррозийным, липким и подозрительно (!) зрительно похожим на битумный лак. На оборотной стороне табличек остались эффектные широкие мазки и изящные потёки.
Вульф и Беранже некоторое время просто прогуливались, любуясь и подталкивая друг друга в бок при виде особенно удачного произведения кисти неизвестного художника, а затем взяли фотоаппарат и ещё пару раз пробежались туда-сюда. Так получился альбом «безымянный маляр».

Часть экспозиции «безымянный маляр» в своём естественном виде:

Выставка работ безымянного маляра по адресу: СПб, Новосмоленская набережная, заборы между домами 4, 6 и 8 — проработала круглосуточно и без выходных почти полтора года, а затем белые таблички были сняты и заменены на чистые синие. Осенью 2015 года заборы покрасили заново и таким образом возобновили экспозицию, но уже не в том объёме и не с тем размахом, да и безымянный автор поработал без огонька. Тем не менее по вышеуказанному адресу до сих пор есть на что посмотреть.
А гг. Вульф и Беранже обработали полученные фото и издали их в виде открыток в своей настольной типографии.
Фотография после обработки:

Полный набор открыток состоит из 28 экземпляров.
Далее показан один лист из набора:

2. НЕВИННЫЕ СЛАБОСТИ

Весной 2013 года Лидия Чередеева увидела яркий цветной сон и по его итогам записала текст из девяти строк под названием «Невинные слабости».

Этот текст через несколько дней вдохновил Зюзеля Вульфа на изготовление серии из девяти цветных коллажей, каждый из которых служит в какой-то мере толкованием сна и иллюстрацией к определенной строке.

Коллажи изготовлены без применения ножниц из обрывков рекламных газет, брошюр и листовок, накопившихся в то время в почтовом ящике, с добавлением распечатанных строк текста.

В январе 2016 года настольное издательство «Вульф и Беранже» опубликовало текст и коллажи в качестве набора из 9 цветных открыток тиражом в 50 экземпляров и представило этот набор 28 января 2016 года в литературной гостиной отеля «Старая Вена» на презентации книги Лидии Чередеевой «Второй хвост».

Выглядит это так:

Я думаю о тебе. Что я могу еще сказать?
Пальмы на оборотной стороне –
иллюзия; розовый песок – тоже.
Дано: обычные
разбитые бутылки от кока-колы и слишком сладкий запах забитых стоков,
словно манго на грани
загнивания, этого тоже хватает.
Воздух – чистый пот, москиты
и следы москитов; синие и неуловимые птицы.
Время здесь идет волнами, это недуг, день катится за днем;
Я поднимаюсь, это называется
бодрствовать, потом падаю в беспокойные
ночи, но никогда не продвигаюсь
вперед. Петухи часами
голосят до рассвета, и разбуженный
ребенок всё вопит и вопит
на щербатой дороге в школу.
В трюме вместе с багажом
двое заключенных,
их головы острижены штыками, и десять ящиков
укачанных цыплят. Каждую весну там проходит
пробег калек, от магазина
до церкви. Вот такой хлам
я таскаю с собой; и ещё вырезку
о демократии из местной газетенки.
За окном
строят этот чертов отель,
гвоздь за гвоздем, чью-то
рушащуюся мечту. Вселенная, которая включает тебя,
не может быть вовсе плоха, но
так ли это? На таком расстоянии
ты мираж, глянцевый образ,
зафиксированный в том положении, в котором я видела тебя в последний раз.
Переворачиваю тебя, там еще есть место
для адреса. Хорошо бы ты был
здесь. Любовь идет
волнами, как океан, недуг, который всё продолжается и продолжается,
полая пещера
в голове, переполняющаяся и гудящая,
ухо после удара.

ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО: ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР

Сперва одно потом другое
Зарваться было нехитро
Вчера бабло текло рекою
А нынче поздно пить ситро
Теперь мне надо утекать
Раз я дошел до края
Открыток мне не посылать
Из рая-Парагвая

Я банк ограбил, вынул тыщи
Нагреб несметного бабла
И потому бывай дружище
За дружбу выпьем, что была
Теперь мне надо утекать
Раз я дошел до края
Открыток мне не посылать
Из рая-Парагвая

Еще я мог бы покрутиться
Но чтоб продлилась жизнь моя
Был должен Петр поделиться
Тем, что был Павлу должен я
Теперь мне надо утекать
Раз я дошел до края
Открыток мне не посылать
Из рая-Парагвая

ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО: ИРИНА МАШИНСКАЯ

ОТКРЫТКА ИЗ ПАРИЖА

В табачной лавочке за музеем Орсе,
откуда я неожиданно извлеку
Карпо* — «Наследного принца со своим псом Нероном»,
я пью кофе со сливками и пишу:

Принц бледнеет и хиреет
в чрезмерно белом мраморе,
видно, что царствовать ему не суждено, может, умрет молодым,
пёс как пёс,
простодушно косится на отрока,
скоро вернется к псарям,
и те дадут ему набегаться всласть,
а потом накормят фазанами,
оставшимися со стола
маленькой императорской семьи.

Я выпиваю еще один кофе со сливками,
дует ветер,
яркий флаг Франции
развевается над соседним зданием
с излишним рвением, свойственным флагам,
мелькает перед ужасными бронзами,
загорающими на задворках.

* Жан-Батист Карпо. «Наследный принц со своим псом Нероном»

ЛЕНИНГРАД: ПЕЙЗАЖНАЯ ОТКРЫТКА

Ленинград: мера рек и каналов,
площадей, монументов, парков,
словно стилизованная история
в серо-сиреневом свете как на марке.

И впрямь, как Париж, как Флоренция,
да только раздвижная картонная декорация
короткого, внятного, отчаянного
человеческого несчастья,
начертанная всеми цветами радуги,
но кровью, по большей части.

1972 г., май.

ПАРИЖ, ОТКРЫТКА ДЛЯ ТУРИСТОВ

Утро крыши сдувает вниз,
небо – мокрая фотоплёнка.
птица несется, как поезд подземки,
с карниза и на карниз

Музеи заперты на замок
по сторонам авеню,
черные жирафы — башни церквей
возносят молитвы о чуде
Ажан зевает, надежды нет
пострелять по людям.

Вот они проходят, вооружившись багетом,
в испарившейся ночи клубах,
груди камней нависают над ними, дома лежат на плечах –
любите ли вы грибы, месье? подумайте о грибах.

ПЕЙЗАЖНАЯ ОТКРЫТКА

Они задремали и спят
среди расщелин простынных,
облаком непорочности
забелеет над ними перина.

На захолустной станции задумчивый паровоз –
его голова пары меж ног её выдыхает.
Заброшенная водокачка, от праведного труда
внизу на его животе её уста отдыхают.

Девственные окрестности, в ранний утренний час
погружается память, сплетается сказ.

ОТКРЫТКИ ИЗ ПЕЙЗАЖЕЙ ДЕТСТВА

1.Новосибирск

Слоны и медведи из льда
по утрам встречали меня
чистой стужей,
неслышным ворчаньем.
Пели, скрипели сани.
Через стылую в инее площадь
молодая женщина тянула ребёнка
на короткой тонкой верёвке.
Пели, скрипели сани.
Искрились чудесные льдины.
Люди продвигались,
укутавшись, пар выпускали дыханий.

Головы слонов и медведей
я лучше всего запомнил,
мерцающие в сером пространстве,
что живую плоть рассекают.
И под вечер ещё возникали
их слегка размытые лица,
словно посторонились и отплыли,
смежили пустые глазницы.
Тяжёлый снег по планете
бьёт, будто молоты гномов,
кующие новое упованье
каждую ночь неустанно,
как скрытым жителям подобает,
занятым важным тайным
и секретным деяньем.

2.Эйн-А-Тхелет

Были прораставшие пейзажи, что прорастили
в спалённых песках белые кубики. Отблеск
неведомый нашим отцам. Разве что
воображаемым прАотцам из потрёпанных книг.
Бдящие наши глаза видят: ровный ряд
супротив ровного ряда дворов, размеченных колышками и бечёвкой,
крыши с увесистой черепицей, краснеющей еле-еле.
Песку, что в серёдке – называться дорогой,
сконфуженному кусту – называться древом,
презренному праху – называться Адамом,
и только небо – небо для Господа,
небесная твердь во всём полноценная.
Лазурь лиловеющая, раскалённая,
и обманный порывистый ветер с моря,
собирающий в горсть обрывки благоуханий
апельсиновых рощ, пустырей и течки суглинка.
При крушении дня на померкшие дюны
вспыхивают нагие огни. Да только свет,
он и есть свет, он озаряет во тьме: песню протеста
лисиц и шакалов округи, летучей мыши полёт.

ПЕРЕВОД С ИВРИТА: ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР

Покупаю несколько открыток на улице Ваци
В ее торговом чреве, где большая река замерзает на глянцевой бумаге,
между устойчивым присутствием исчезающих царств,
разносит сплетни испарений по берегам.
Речь течений намекает прохожему:
братство туристов – вот средство против отчуждения.
Доступная и дешевая красота непочтительная в речах.
Язык морочит звуки звуками,
Собирает слова и наклеивает их перед отправкой.
Музей литературы на ремонте, можно сказать, голая конструкция.
Открытое, оно же сокрытое, например, верность.
За причудливыми фасадами, почтенные двери стучат на
обвислые дворы и старух, сдающих угол, где можно прилечь,
комната и койка по случаю, чтоб открыть мне язык и речь.

ПЕРЕВОД С ИВРИТА: ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР

Гавайи – всего только воспоминание –
темнокожие карлики – король с королевой
(связки перьев на голой груди)
расселись в лодках-долбленках,
а их еще более карликовые подданные
гребли веслами, опахивали опахалами,

когда солнце садилось в плоском море,
их встречали добрые ветры,
и судьба птиц была предрешена –
отдавать свои перья на новые жезлы.

Гавайи – сувенир бытия,
надгробия которому – отелеводы
и жизнь теперь – это открытки, замершее время,
всё это было, всё это исчезает,
набережная – место для парочек,
снимайся, снимайся, только миг это было,
погрузи свои желания в коробку камеры,
(рас)ссылка открыток, ссылка открытого, откровение открытого,
не что-нитбудь внутреннее или сокровенное,
но есть и кое-что погребенное –
рыбацкое королевство смуглых карликов,
в чьих влажных зарослях нет
ни мыши, ни змея.

В Красном море головы купальщиков –
черные безглазые мячики
и мальчики-серфингисты – силуэты в зареве
снимай снимки, снимай снимающих,
ступай по букетам, по летним венкам нагретым,
к освещенным прогулочным яхтам,
на их флаги льется жаркий ливень.
На далеком вулкане
богиня купается в кипящей лаве.

А то ступай в мраморные вестибюли
(невинный вечер в гостиничных лобби)
и замри над залитым светом бирюзовым бассейном,
замри перед искушенными в ритмах певцами,
смотри – кокосовые пальмы – живые деревья,
не декоративный пластик.
В постановке больших каникул
над залитым светом бирюзовым бассейном
этим вечером пылает настоящая музыка,
и жаркий ливень льется на музыкальные инструменты,
и чистый ливень – на лица музыкантов.

Смотри – излишества скрывают недостатки.

ПЕРЕВОД С ИВРИТА: ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР