Ночью, перебирая в памяти, я вспомнил:

if you lie in a field
and fall asleep,
you will be found in a field
asleep.

Первые люди, возвышающиеся над болотами, со светящимися гаджетами, обернутые в меха — пульсируют датчики, и я прохожу пограничный контроль, и шум нарастает, раскалываясь, распределяясь, дробясь как частицы кожи, прогоняемые легкими кондиционеров. И жуки бьются, разрываясь кольчатыми вспышками в тесном роении срезов, а вещи набухают, поднимаются над лесами, так что их видно из-под крыла самолета — прорезанные поля, кожа земли, спрямленная высотой. Я лежал на траве, и облака наплывали сверху, съедая меня, поглощая, всасывая в трубчатые коридоры. Линии пыли над асфальтовой рекой и снова смерчи, полные горящих жуков, — они заполняют срезы вен: кровь, густая, идет она сквозь склейки наплывающих друг на друга течений. Я пишу о насилии, об изнасиловании, о том, как тягучи вещи, раскрытые собственной изнанкой, как вирус твоей слюны передается дальше, и мое прикосновение прожигает листву на пустыре, унавоженном желтой травой в истощившемся времени девяностых. Отец снимал нас: красный автомобиль и желтеющая трава, вьющиеся волосы матери и такого же цвета смерч советского фотоаппарата. Бетонные плиты как убежища для космонавтов и пронзающее их железо, штифты памяти, белая сталь дороги. И о том, что происходит потом. Уклоны лесов, гро́зы, ветер, вращающий старые качели, свет, скрывающийся под суставчатой пленкой полиэтилена; пневматика, из которой стреляли по нашим друзьям откуда-то с пятого этажа. И всё в таком духе, что надо забыть. Что расползается вместе с воздухом, расслаивается в застоявшемся времени, подчиняется накатывающей тошноте, когда ты выходишь из его дома или всё это растворяется на влажных берегах той самой реки.

ОТКРЫТКА: ЛИЗА К.