Мы держим в своих руках неотвратимого времени контур.
                                       Кароль Войтыла


                                       Поэзия – великая госпожа.
                                       Иоанн Павел II

Поэтический мир – всегда загадка. Разгадать ее невозможно. Да и стоит ли? У поэзии свои законы, которые обнаруживают себя по- разному, бывает, что и под воздействием непредвиденного, так сказать, частного случая некоего явления, вдруг разом разорвавшего собственные границы, чаще всего – в результате событий, не имеющих, на первый взгляд, к литературе никакого отношения, а на самом деле, наоборот: литературе обязанных.
Дорога начинающего филолога-слависта, литератора и драматурга, позже польского священника, Краковского кардинала Кароля Войтылы и, наконец, папы римского Иоанна Павла II к Ватикану неотделима от его художественного творчества, запечатлевшего этот необычный путь: в богословских выступлениях и философско- этических трактатах, в проповедях и обращениях к пастве нашла отражение его социально-религиозная позиция; в драматургии – поиски своего места в жизни, обществе, возможностей максимальной самореализации и служения обществу, в стихотворениях индивидуальное мироощущение художника, познающего мир. Между первыми творческими опытами Кароля Войтылы и сегодняшними выступлениями главы католиков, всегда отмеченными литературным даром, чувством формы и владением правилами риторики, – целая жизнь в слове.
Говоря о его художественных произведениях, надо сознавать по крайней мере два момента – первый: они принадлежат глубоко религиозному человеку, и второй: они сочинялись в тиши, без всякого расчета на широкую аудиторию – лишь на тесный круг друзей и единомышленников, и не претендовали никогда на успех.
Вот что не без чувства юмора писал по этому поводу Иоанн Павел II: "Я был... несколько что ли законспирирован, соответственно, до выборов в папы. Зато с того дня расконспирирован не только перед Польшей, но и перед всем миром. Уж и не знаю, что с этим делать. Попросту: пусть идет как идет. Интересно, что некоторые даже полагают, что это чего-то стоит. А я подозреваю, не считали бы так, не случись то, что случилось".
Фактически его творчество стало достоянием читателя почти одновременно с понтификатом: он был избран в 1978 году, а в 1980 – издана в Польше первая книга избранного Кароля Войтылы, куда вошли почти все стихотворения (кроме раннего цикла, существующего в рукописи, "Ренессансная псалтирь"), а также драмы, философско- поэтические эссе, отдельные статьи.
Оригинальность поэтики Кароля Войтылы – в ее двойственности: с одной стороны, яркая поэтическая структура его в общем-то очень простого и доходчивого языка, где каждый образ-символ словно бы многоярусно разветвляется, взаимодействуя со всеми иными, а с другой – следование традиции: Средневековье, Возрождение, роман¬тизм – не говоря о Просвещении с его интеллектуализмом – прочитываются мгновенно, хотя нигде нет и намека на подражание. Взаимосочетаемость всех начал – вот условие прочного существования этой поэзии в контексте мировой культуры. И это еще одна тема: Войтыла и Польша, Войтыла и европейская литература.
За философичностью лирики Войтылы угадывается время ее создания, и в этом ее современность: возникшая в гуще идей, словно стремившихся вывернуть наизнанку мир после второй мировой войны и понять его ужас как трагедию индивидуальности (экзистенциализм, персонализм, феноменология), его поэзия художественно реализуется в приемах рецептивной эстетики, утвердившей право на существование в тексте того, кто этот текст воспринимает, на самостоятельность чи¬тателя как равного автору партнера. Речь, разумеется, идет не о прямом разговоре с читателем, а об особом конструировании поэти¬ческого высказывания. Образное мышление структурами у Войтылы близко семиотическому направлению: по знаковой содержательности семиотический символ, кажется, вобравший всю символическую энергию предыдущих веков, пожалуй, самый наполненный и выра¬зительный – семиотике мы обязаны способностью соединить в целое философию, эстетику, науку, изобразительное искусство, музыку, пение, живое слово, балет. Отчасти семиотика на уровне высоких философских обобщений стала возможна в поэзии Войтылы благода¬ря его обращению к устойчивым библейским метафорам. Поэт сам декларирует эти принципы.

Когда плод падает с дерева истории,
падает, зрелый, под собственной тяжестью,
знак остаётся.
И знак меня замыкает.*

Данную поэтическую конструкцию можно трактовать многообраз¬но, как любое иносказание (что свойственно историософской польской лирике, в частности Норвиду, Тетмайеру). Человеческая история в той или иной степени, в зависимости от глубины духовной культуры, находит свое отражение в судьбе отдельной личности, "замыкается" на ней — история живет "каждоразово", отсюда – особая ценность и значимость личности, мера ее ответственности (в сущности, это поэтическое переложение концепции персонализма).

В знаке ходим от века.
Знак заменил нам связи мира 
и запутанность человеческих судеб.
В знаке нашего расщепления нам является Твоя цельность.
Наша Земля превратилась в обряд, в знак обретённый, 
в котором себя Человек обнаружил.

Каждоразовость подразумевает новизну восприятия, остроту личностного самосознания: нет рецептов, проложенных путей – по ним надо "продираться", их надо искать.

Ни один человек готовых путей не имеет.
Мы на свет появляемся, будто бы в гости.
И подобно купине – кусту Моисееву,
Мы способны пылать. Или просто засохнем.

Мир познаваем – в тишине, молчании, когда каждый шорох, шелест, стрекотание – все, что улавливает ухо, словно объято общим сознанием: находясь в единении с самим собой, человек ощущает столь же сильно и единение со Вселенной, с Богом. Именно тогда мир равен человеческому глазу – одному из самых насыщенных образов Войтылы. Глаз — и сгусток знаковой энергии, и связь одного Сердца -|со всеми сердцами.

Пока вбираешь море зрачком открытого глаза
кругами идущих волн,
Кажется, что утонут в тебе все глубины и все границы сразу – 
но лишь волн ты ногой коснулся,
и тебе показалось:
это Море во мне жило,
таким холодом вдруг пахнуло в тиши.
Тонуть, тонуть! Склониться, потом медленно опуститься, 
не ощущая в этом отливе ног, 
дрожью объятых, – 
только душа, душа человека, погружённая в маленькой капле,
душа, захваченная в поток.

Взгляд означает очень много – "взгляд помогает родиться мысли", но он сильнее ее и быстрее в своем побуждении схватывать часть, едва ли не самую главную, и усваивать – через нее – целостность увиденного. Глаза, взгляд, видение – волшебство, которым человек владеет, не сознавая этого. Глаза царят в тишине особой сосредоточен¬ности, погруженности в себя.

Дальние берега тишины начинаются тут, за порогом.
Их не достичь, даже если птицею быть.
Будешь стоять и смотреть пристальным оком, 
пока не поймёшь, что на дне душа твоя прочно лежит.
Там, в глубине, взгляд не насытится травами, 
глаз приковался пленённый.
Жизнь тебя прячет от Жизни Той – так думаешь, 
к бездне склонённой.
Из течения этого, знай, не бывает возвратов.
Вечность объемлет таинством своей красоты.
Длить, продолжать. Только не прерывать тех полётов 
теням, что стали знакомыми, 
проще, ясней.
Ты между тем будто слегка отступаешь пред Кем-то, пришедшим оттуда, 
тихо комнатки дверь за собой затворив, 
и, несмелой походкой шагая, – 
глубину в тишине ты постиг.

Взгляд как образ несет в себе поэтику отражений: целого – в частном, прошлого – в будущем, внутреннего – во внешнем. Отсюда – значимость явлений, способных отражать. Это, к примеру, солнце – оно играет на листьях деревьев, преображает светом день, уходит с последними лучами в ночь; вода – и море, и волна, и течение, и дно, что высвечивается, колодец, где она находится, ибо вода – прежде всего источник: питья, жизни, вдохновения, место, где человеку открывается смысл его предназначения. Один из циклов носит название "Песнь о неисчерпаемом солнце", другой – "Песнь о блеске воды”, оба словно соединяют солнце и воду: солнце отражается в воде, вода играет в его лучах, солнечный свет подобен течению воды, он также струится, переливается, как жидкость, как нечто тяжелое в своей наполненности и бесконечности.
"Песнь о блеске воды" – еще и свободное переложение известного по Евангелию эпизода, когда Иисус, оставив Иудею, вновь возвра¬щался в Галилею и, проходя мимо Самарии, в городе Сихарь, "близ участка земли, данного Иаковом сыну своему Иосифу", встретил у колодца Самаритянку...

У КОЛОДЦА

Посмотри – там серебряной змейкой без устали воды играют,
то глубины дрожат полнотою,
как зрачок, дна виденья достающий.
И вода всю усталость вокруг твоих глаз смывает, 
до лица твоего отраженьем широким листа прикоснувшись.
Так ещё далеко до источника –  
та усталость в глазах – это знак,
что тёмные воды ночи струились в словах молитвы
(неурожай, неурожай душ – ),
а теперь глубоко в колодце свет пульсирует в твоих слезах, вытеснивших – думает прохожий – дуновение сна...
А тем временем – 
этот колодец во взоре твоём предстаёт лишь мельканием листьев
и змейкой травы отражённой лицо твое скроет
там – в глубинах.
Разве ещё далеко до источника?
Ведь в Тебе столько людей трепещет,
просветлённых от слов Твоих блеском –  
как зрачок просветляется с блеском вод...
Тех людей Ты по этому свету и той же усталости знаешь.

"Солнце", "вода", "свет" – образы, трепетные в самом поиске, дви¬жении, стремлении к бесконечности, то есть к вечности, ключевые слова в поэтике Войтылы, как и, кроме названных, еще и "земля", "дерево", "камень", и каждое одновременно обозначает несколько явлений – увиденных, прочувствованных и произнесенных. Важно понять сложность и неоднозначность самого механизма восприятия (как неоднозначна – и в этом ее богатство, человеческая природа): "земля" как почва и как место, которое видит глаз, но и категория пространства, и всякий раз возникают сложные синонимические ряды, в первом случае – "трава", "почва" и т.д., во втором – Пустыня Иудейская, польское село, Отчизна.
Поразительна строго рационалистическая – а это уже отражение типа мышления! – образная многоуровневая система этих слов- фокусов, ее удивительная иерархичность. Один ряд – предметный – мира объективного, сотворенного: солнце, вода, земля, камень. Другой – зеркальный: лучи солнца, блеск воды, трава на земле, камень колодца – все это отражения. Третий – символический: солнце – свет, радость, покой; вода – море, река, влага, но и источник жизни, утоляющий жажду, источник знания; земля – Польша, отчизна, Святые места, но также основа, твердь, пол; камень – работа и нечто незыблемое – знак памяти и вечности, но и некий образ верующего, (напомню, Петр в переводе – камень, скала).
Есть еще один ряд – вербальный, на котором слово существует в своем чисто фонетическом облике. У Войтылы оно как часть поэтической речи нестандартно, ибо "держит" ритм, играет роль акцента, редуцируя ударение, благодаря чему звуковой строй стиха лишен привычной традиционной мелодичности, сохраняющейся лишь благодаря характерному для польского языка постоянному ударению на предпоследнем слоге, тогда как слово-знак высвечивает смысл во всех его оттенках и взаимосвязях, создавая аккордовое звучание и предельно сложную конструкцию подтекста в тексте, всегда имеющем и свой контекст. Вербальная техника Войтылы создавалась им под воздействием эстетики Рапсодического театра, моделирующего действие вокруг слова (ограниченные рамки статьи не позволяют остановиться на этом ярчайшем и практически уникальном явлении сегодняшней культуры).
Исключительную роль в его стихах играет пространство, поэт мыс¬лит пространственными категориями, даже время для него – истори¬ческое пространство, наряду с литературным и психологическим. Зрение и видение – пространство взгляда: от человека к Богу и снова к человеку – возникает сакральный мир – сама поэзия, которую первоначально сотворенный мир принимает естественно, ощущает органично, ибо Жизнь – когда зрачок видит, но и Он видит смотрящего: в соединении всех взоров общение душ – через отраженный свет. Войтыла сам подсказывает: "Зрачок – излучение сердца".

Встать пред Тобой и глядеть теми глазами,
в которых встречаются линии звёзд.
Глаза, которым неведом Тот, Кто в вас пребывая, 
отнял у Себя и у звёзд бесконечный их блеск.
А, значит, ещё меньше знать, но ещё больше верить.
Медленно веки прикрыть от света, трепета полного.
Взглядом потом отряхнуть наплыв звёздной границы,
за которой день полнится.
Господи, Боже мой, преобрази
в зрение слепоту
и дуновенье дрожащей в расселинах роз души 
ветром большим обойми!

Религиозность в поэтическом толковании Войтылы подразумевает постоянную ответственность за себя, свои поступки и произнесенное слово, которое не должно раствориться в говорении. Слово – знак общения, когда-то его шептали губы, теперь произносит сама мысль.

Мысль – удивительное пространство.

Оно возникает в объеме слов-понятий, слов-ключей, слов- образов. Сосуществуя, элементы языка словно являют живую клетку со всей заложенной в ней информацией, поэт легко оперирует разнообразными цитатами – скрытыми и явными, в виде не только фраз, но и образов, концепций, философских понятий, что обуславливает множественность художественных моделей, бесконеч¬ных в своих вариантах, позволяя свободно жить воображению – в памяти.

Есть во мне прекрасная страна
в блеске озера Геннисарет –  
лодка... пристань рыбака, 
тихих волн удары...

И толпы, толпы сердец,
охваченных Одним сердцем.
Сердцем Одним, самым простым, 
наимилосерднейшим – 

или снова – вечер с Никодимом
- или снова – у берега моря, куда прихожу ежедневно,
красотою твоею влекомый.
А всё это: тот вечер с Никодимом,
та страна и рыбацкая пристань,
та прозрачная пучина
и Образ такой близкий
 –  а всё это – как бы одна белая точка из чистейшего белого,
в человеческом сердце схваченном кровавым приливом багряного.

Пластичность образов Войтылы – в застывшем движении, как в стоп-кадре, когда крупным планом момент неожиданно открывается в вечность. В таком движении обнаруживаются новые краски и новые образы – новые миры, где слово объемлет мысль, а поступок –  чувство. Движение души диктует проникновение в бытие.

Если испытывая недостаток зрения, прорываться станешь сквозь буквы и знаки
к тому, что лежит словно груз и как плод дозревает в словах.
Может быть, это и есть та самая тяжесть, что почувствовал однажды Иаков, 
когда гасли в нем звёзды усталые, будто у его овец глаза.

В названии стихотворения – "Опора для мысли, выраженной посредством слова" – концепция слова как знания, манифестация его знаковой природы, способной на уровне обобщения передать плод жизненных переживаний уже в законченной художественной форме. Слово несет на себе груз не только прожитого опыта, но и его осмысления. Мир постигается в молчании, но запечатлевается в слове, и чем многозначнее слово-понятие, тем плотнее его материя, весомее тяжесть, которой наливается мысль: "Волна мысли падает тяжело, будто сделанное из металла глазное веко". Веко отгораживает глаз от мира, закрывает его, замыкает взгляд, аккумулируя жизнь внутреннего пространства. "С помощью мысли к себе прихожу и от себя ухожу, в центре всего оставаясь, ибо тот центр для меня – это мысль". Опыт познания концентрируется вокруг того, что нельзя забыть.

Мир с помощью мысли не уходит в страну различных значений,
не уходят ни звери, ни люди, ни вазы с цветами.
Или те же цветы на лугах людского одиночества, или капли крови на лице измученного человека. 

Одиночество у Кароля Войтылы – не просто состояние, через которое проходит каждый, особенно сочиняющий или молящийся, но целый комплекс систем философии, этики, литературы – человеческой культуры ("Ни одно слово, жест или знак не передаст целого образа, который мы должны постигать в одиночестве"). Этому явлению он посвящает эссе "Размышления об отцовстве" (1964), поэтические циклы "Песнь о Боге Укрытом" (1944), "Сочельник 1966”, "Рассуждения о смерти" (1975) и др. "И хотя меня как человека можно взять в скобки, а потом снова вернуть в реальность – к людям, словно бы общий знаменатель, я остаюсь вместе с тем одиноким" ("Размыш-ления об отцовстве"). Рассматривая природу этого одиночества, поэт говорит о том, что когда-то и сам Адам стоял на границе обещанного отцовства и собственного одиночества: "Кто ж назовет это виной?" Что может приблизить к Богу больше, чем одиночество? И что такое одиночество, как не чувство абсолютной независимости от чего-либо: если отказ от собственности подразумевает отказ от понятия "мое", это слово ставит лицом к лицу с Богом.
Трудно подчас переводим стиль писателя – речь, обращенная к себе самому, полна скрытых символов, недоговоренностей, но вдруг она так круто выходит на дорогу ясности, что порой производит впечатление закодированности. Стиль несет информацию преодоления: как постичь Бога, "планы которого неотвратимы", но никогда не бывают направлены против человека – в этом логика веры – слышать Его, взбирающегося на те высоты, где и есть место подлинного одиночества (не истинного, а единственного в своем роде).
Поэтика отражений не существует сама по себе – глобально она заключает то, что – в поиске объяснения использую образ – пред¬ставляет радуга: свет, состоящий из множества составляющих, в том числе и тьмы, – символ, обладающий философской объемностью, уходящей истоками в испанскую поэзию XVI века — мистика Хуана де ла Круса. "Доктор ночи" утверждал: "Бог от нас скрыт, потому и душа должна видеть Его скрытым, и скрытого искать в укрытии". Согласно его представлениям, "темнота веры" – в ее непознаваемости в том понимании, в каком разум сознает, что его мысль – Бог – не является объективированной. Это признание невозможности объекти¬вации своего предмета – высшая ступень знаний о Всевышнем. Единственный критерий познания мира в Боге – художественность. И не формулируя его конкретно, Войтыла обосновывает именно этот принцип: философской художественности.

Если тот космос – от листьев тяжёлая ветка,
солнечным светом оплываемая.
Если взгляд – бездна спокойная,
открытой ладонью вбираемая –  
И пусть листья трепещут и падают,
в недалёкие глубины опрокинутые, 
бездна спокойная пристально смотрит, 
ищет в Тебе – Укрытого.



* Здесь и далее перевод Е.Твердисловой.