1

ОРДИНАТОРСКАЯ

Ординаторская (в любом отделении любой больницы любого города) свела в своих стенах пять персонажей и переплела их действия и речи в тривиальную, но при всем том довольно приятную историю.

Тут доктор Гавел и медсестра Эльжбета (сегодня они оба работают в ночную смену), и двое других врачей (явившихся сюда под пустяковым предлогом, чтобы посидеть рядом с парой дежурных за парой бутылок вина): лысый главврач и миловидная тридцатилетняя женщина-врач из другого отделения, про связь которых знает вся больница.

(Главврач, конечно, женат и только что изрек свою любимую фразу, свидетельствующую не только о его остроумии, но и о его намерениях: «Дорогие коллеги, как вы знаете, я весьма несчастливо женат: моя жена столь совершенна, что у меня нет ни малейшей надежды на развод»).

Вдобавок к этим четверым есть еще и пятый, однако он не вполне здесь, так как его, младшего, только что послали за новой бутылкой. Есть также окно – важное, поскольку оно открыто и через него из наружной темноты проникает в комнату теплая, благоуханная, лунная летняя ночь. И наконец, здесь царит атмосфера согласия, выражающаяся в милой болтовне – общей, но, главным образом, все же, главврача, внимающего своим собственным сентенциям влюбленными ушами.

Чуть позже (и только тут, по сути, начинается наша история) становится заметным некоторое напряжение: Эльжбета выпила больше, чем рекомен­дуется дежурной сестре, и поэтому начинает вести себя по отношению к Гавелу с заметной игривостью, что идет вразрез с его настроением и вызывает обличительную отповедь.

ОТПОВЕДЬ ГАВЕЛА

«Дорогая Эльжбета, я вас не пойму. Каждый день вы копаетесь в гноящихся ранах, колете стариков в морщинистые зады, вы ставите клизмы, выносите горшки. Сама судьба дала вам редкую возможность понимания человеческой материальности во всей ее метафизической тщете. Но ваша витальность неисправима. Невозможно поколебать ваше упорное стремление быть плотью и ничем иным. Ваши груди знают, как прижаться к мужчине, стоящему в пяти метрах от вас. У меня уже кружится голова от этих восьмерок, которые ваш неутомимый круп выписывает при ходьбе. Идите к черту, отстаньте от меня! Вы должны были сделать инъекции десять минут назад!»

ДОКТОР ГАВЕЛ ПОДОБЕН СМЕРТИ. ОН БЕРЕТ ВСЕ

Когда сестра Эльжбета (с оскорбленным видом) покинула комнату, обреченная колоть две очень старые задницы, главврач спросил: «Скажите, Гавел, почему вы отвадили бедную Эльжбету?»

Доктор Гавел глотнул вина и ответил: «Сударь, не ломайте голову по этому поводу. Это не потому, что она нехороша собой и не первой молодости. Поверьте, у меня были женщины поуродливее и гораздо старше!»

«Да, это общеизвестный факт: вы подобны смерти, вы берете все. Но если вы берете все, почему вы не берете Эльжбету?»

«Возможно», – сказал Гавел, – «это потому, что она демонстрирует свое желание столь настойчиво, что это напоминает приказ. Вы говорите, что в отношении к женщинам я подобен смерти. Но даже смерть не любит, чтобы ей приказывали».

ВЕЛИЧАЙШИЙ УСПЕХ ГЛАВВРАЧА

«Я думаю, что понимаю вас», – ответил главврач. — «Когда я был чуть моложе, я знал девицу, которая отдавалась всем, и оттого, что она была смазлива, мне полагалось ее поиметь. И представьте, она меня отвергла, Она отдавалась моим коллегам, шоферам, истопнику, повару, даже гробовщику, только не мне. Можете вы себе такое представить?»

«Запросто», – сказала докторша.

«Позвольте вам заметить, госпожа Новакова…» – рассердился главврач (перед людьми он называл свою любовницу госпожа Новакова, а не Анна). Он продолжал: «Это было года через два после выпуска, и я пользовался большим успехом. Я считал, что каждая женщина доступна, и мне удавалось доказать это в отношении, казалось бы, труднодоступных женщин. И гляньте-ка: я сел в калошу с этой всегда и на все готовой девчонкой».

«Насколько я вас знаю, у вас наверняка есть по этому поводу теория», – сказал Гавел.

«О да», – ответил главврач. – «Эротика – эго соблазн не только для тела, но и для самолюбия. Завоеванный вами партнер, любящий вас – ваше зеркало, мера того, кто вы такой и чего стоите. В эротике мы ищем образ собственной значительности. Но для моей крошки это было трудно. Она отдавалась каждому, так что этих зеркал было слишком много, и они создавали весьма путаный образ. И к тому же, когда вы отдаетесь всем подряд, вы перестаете верить, что такая заурядная чепуха, как секс, может иметь для вас значение. Поэтому вы ищете подлинное значение как раз в противоположном. Единственным мужчиной, способным доставить этой девушке ясное ощущение ее человеческой ценности, был тот, кто волочился за нею, но был ею самой отвергнут. И потому, что она явственно стремилась доказать себе, что она лучшая и красивейшая из женщин, она решила выбрать этого мужчину, которого почтит своим отказом, строгим и бесповоротным. Когда в результате она выбрала меня, я понял, что это была редкая честь, и до сих пор я считаю это своим величайшим сексуальным успехом».

«Просто удивительно, как вам удается превращать воду в вино», – сказала докторша.

«Вас что, оскорбило, что я не считаю вас своим величайшим сексуальным успехом?» – спросил главврач. – «Вы должны меня понять. Хотя вы и высоконравственная женщина, все же, для вас (а вы и не знаете, как это меня огорчает!) я не первый и не последний, а для той крошки я был им. Поверьте, она меня никогда не забудет и до сих пор ностальгически вспоминает, как отвергла меня. В конце концов, я привел здесь эту историю только по аналогии с Гавелом и Эльжбетой».

ВО СЛАВУ СВОБОДЫ

«Боже мой, сударь», – застонал Гавел. – «Я надеюсь, вы не собираетесь сказать, что в Эльжбете я ищу образ своей человеческой ценности!»

«Конечно, нет», – сказала докторша саркастически. – «Вы ведь уже объяснили нам, что эльжбетины провокации раздражают вас как приказ, а вы бы хотели сохранить иллюзию, что именно вы выбираете женщину».

«Знаете, хотя мы и говорим об этом в таком духе, доктор, но это не так». Гавел слегка задумался. – «Я только пытался пошутить, говоря, что ее вызывающее поведение меня раздражает. По правде, у меня были куда более вызывающие женщины, и это было мне на руку, так как приятно ускоряло ход событий”.

«Ну так какого черта вы гоните Эльжбету?» – закричал главврач.

«Сударь, ваш вопрос не так глуп, как мне казалось сперва, потому что я вижу, что не так-то легко на него ответить. Если быть честным, то я не знаю, почему я не беру Эльжбету. Я спал с женщинами более безобразными, более вызывающими и постарше нее. Из этого следует, что я во что бы то ни стало должен спать и с ней. Любая статистика работала бы в этом направлении. Все компьютеры вычислили бы это таким образом. И знаете, может быть, в этом все и дело. Может быть, я хочу избежать необходимости. Одурачить причинность. Сбросить предопределенность миропорядка, хотя бы благодаря странному капризу».

«Но почему вы выбрали для этого Эльжбету?” – воскликнул главврач.

«Только потому, что это безосновательно. Если бы была причина, ее можно было бы предусмотреть, и это бы позволило заранее предопределить мое поведение. К счастью, эта беспочвенность дарует нам крохотную толику свободы, к которой мы должны неустанно стремиться, так чтобы в этом мире железных законов оставался бы маленький человеческий беспорядок. Дорогие коллеги, да здравствует свобода!» – сказал Гавел, грустно поднимая бокал.

НА ЧТО РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

В это время в комнате появилась новая бутылка, что привлекло внимание всех присутствующих медиков. Очаровательный, высокий молодой человек, стоявший с нею в дверях, был Фляйшман, практикант. Он поставил (очень медленно) бутылку на стол, поискал (долго) штопор, затем (медленно) воткнул штопор в пробку и (довольно медленно) ввинтил его в пробку, которую затем (задумчиво) вытянул. Примечания в скобках свидетельствуют о медлительности Фляйшмана, коя однако определяется его убийственной самовлюбленностью более, чем неуклюжестью. Молодой практикант мирно и с любовью всматривался в себя, не замечая незначительные детали внешнего окружения.

Доктор Гавел сказал: «Все, о чем мы тут болтали, – чепуха. Это вовсе не я отвергаю Эльжбету, а она меня. К несчастью. Как бы то ни было, она без ума от Фляйшмана».

«От меня?» – Фляйшман поднял голову от бутылки, затем, медленно сту­пая, положил штопор на место, вернулся к столу и разлил вино по бокалам.

«Хороши же вы», – поддержал Гавела главврач. – «Все об этом знают, кроме вас. С тех пор, как вы появились в нашем отделении, с ней трудно сладить. Это продолжается уже около двух месяцев.»

Фляйшман посмотрел (продолжительно) на главврача и сказал: «Я дей­ствительно не знал». А затем добавил: «И к тому же это меня совсем не интересует».

«А как же ваши джентльменские речи? Это кваканье об уважении к женщине?» – Атаковал его Гавел. – «Вас не интересует, что вы причиняете Эльжбете боль?»

«Я чувствую сострадание к женщинам, и я не мог бы сознательно обижать их», – сказал Фляйшман. – «Но то, к чему я привел невольно, не интересует меня, поскольку я не имею на это влияния, и соответственно, не несу ответственности».

Тут в комнату вошла Эльжбета. Она определенно решила, что лучше забыть оскорбление и вести себя так, словно ничего не случилось, и поэтому стала вести себя крайне неестественно. Главврач придвинул ей стул и наполнил бокал: «Выпейте, Эльжбета, и забудьте все неприятности».

«Конечно», – Эльжбета послала ему широкую улыбку и опорожнила бокал.

А главврач снова повернулся к Фляйшману: «Если бы человек отвечал только за то, что ему известно, кретины были бы заранее освобождены от всякой ответственности. Только, дорогой Фляйшман, человек обязан знать. Человек ответственен за свое неведение. Неведение – грех. И поэтому ничто не освобождает вас от ответственности, и я заявляю, что вы грубы в отношениях с женщинами, даже если оспариваете это».

ВО СЛАВУ ПЛАТОНИЧЕСКОЙ ЛЮБВИ

«Интересно, нашли ли вы ту самую квартиру на съем для Клары, которую вы ей обещали?» – обратился Гавел к Фляйшману, напоминая последнему о его тщетных попытках завоевать сердце некоей студентки (известной всем присутствующим).

«Нет, еще нет, но я этим занимаюсь».

«Это доказывает, что Фляйшман ведет себя с женщинами как джентльмен. Наш коллега Фляйшман не водит женщин за нос», – заступилась за него докторша.

«Я не выношу жесткости к женщинам, потому что я их жалею», – повторил практикант.

«Все равно Клара вам не отдалась»,- сказала Эльжбета Фляйшману и расхохоталась самым непотребным образом, так что главврачу снова при­шлось вмешаться.

«Отдалась она, не отдалась – это совсем не так важно, как вы думаете, Эльжбета. Хорошо известно, что хотя Абеляра кастрировали, он и Элоиза тем не менее продолжали любить друг друга. Их любовь была бессмертной. Жорж Санд семь лет жила с Шопеном нетронутой девственницей, и у вас нет даже одного шанса на миллион, что вы можете сравниться с ними в любви. Я не хочу вводить в этот высокий контекст случай с девушкой, которая, от­вергнув меня, тем самым одарила меня высочайшей наградой любви, но за­помните хорошенько, Эльжбета: любовь отнюдь не так сильно связана с тем, о чем вы постоянно думаете. Безусловно, вы не сомневаетесь, что Клара лю­бит Фляйшмана! Она мила с ним, но, тем не менее, она его отвергает. Для вас это звучит нелогично, но любовь как раз и заключается в том, что нелогично».

«Что в этом нелогичного?» – Эльжбета снова непотребно расхохоталась. – «Клару интересует квартира. Вот почему она мила с Фляйшманом. Но она и не собирается спать с ним, может, потому, что спит с кем-нибудь другим, но тот парень не может найти ей квартиру».

В этот момент Фляйшман поднял голову и сказал: «Вы меня нервируете. Ведете себя как подросток. Что если стыд удерживает женщину? Это вам не понять, не так ли? Что если у нее есть какое-то заболевание, которое она скрывает от меня? Шрам после операции, уродующий ее? Женщины способ­ны страшно стесняться. Только вы, Эльжбета, ничего об этом не знаете».

«Или, когда Клара с глазу на глаз с Фляйшманом», – пришел ему на помощь главврач, – «она так переполнена любовной мукой, что не может заниматься с ним любовью. Вы, Эльжбета, не в силах себе представить, что можно кого-то так страшно любить, что именно из-за этого невозможно спать с ним?»

Эльжбета подтвердила, что не в силах.

СИГНАЛ

Здесь мы на время перестанем следить за беседой (они продолжали непрерывно обсуждать мелочи) и заметим, что все это время Фляйшман старался поймать взгляд докторши, так как он находил ее чертовски привлекательной с того момента (три месяца назад), как впервые ее увидел. Великолепие ее тридцати лет ослепило его. До сих пор он видел ее только на ходу, а сегодня впервые имел возможность находиться с ней в одной комнате. Ему казалось, что она отвечает на его взгляды, и это волновало его.

После одного такого обмена взглядами докторша без всякой причины встала, подошла к окну и сказала: «Как чудно. Полнолуние…» А потом снова бросила на Фляйшмана беглый взгляд.

Фляйшман не был слеп и сразу понял, что это сигнал – сигнал для него. Он почувствовал, что грудь его раздувает. Его грудь была тонким чувствительным инструментом, достойным мастерской Страдивари. Время от времени он чувствовал вышеупомянутое раздувание и каждый раз был уверен, что всякое раздувание несет в себе судьбоносное предсказание, возвещающее возникновение чего-то огромного и беспрецедентного, чего-то превосходящего все его мечты.

На этот раз он был частично парализован этим раздуванием, а частично (в том уголке сознания, на который паралич на распространился) изумлен. Как это его желание обладает такой силой, что заставляет реальность покорно и поспешно его исполнять? Продолжая дивиться своей силе, он был начеку, ловя момент, когда разговор накалится и спорящие забудут о его присутствии. Как только это произошло, он выскользнул из комнаты.

БЛАГОРОДНЫЙ ЮНОША СО СЛОЖЕННЫМИ РУКАМИ

Отделение, где происходил этот импровизированный симпозиум, находилось на первом этаже красивого павильона, расположенного (рядом с другими корпусами) в большом больничном саду. Фляйшман вошел в этот сад. Он прислонился к стволу высокого платана, закурил и уставился в небо. Было лето, воздух струил ароматы, и круглая луна была подвешена в черном небе.

Он пытался представить дальнейшее развитие событий: докторша, незадолго перед тем подавшая ему знак выйти, будет тянуть время, пока лысый не увлечется разговором больше, чем ею, а затем, возможно, она невзначай объявит, что маленькая приватная надобность заставляет ее на время покинуть общество.

А что еще случится? Он абсолютно ничего другого не хотел себе представлять. Его раздуваемая грудь возвещала ему любовное приключение, и этого было достаточно. Он верил в свое везение, верил в свою любовную звезду и верил в докторшу.

Испорченный самоуверенностью (самоуверенностью всегда несколько изумленною) он пребывал в пассивном довольстве. Кстати сказать, он всегда виделся себе привлекательным, преуспевающим, располагающим к себе мужчиной, и это позволяло ему ожидать любовного приключения сложа руки, так сказать. Он верил, что именно эта позиция провоцировала и женщин, и судьбу.

Возможно, в этой связи стоит упомянуть, что Фляйшман очень часто, если не непрерывно (и с любовью) видел себя; таким образом, его постоянно сопровождал двойник, что делало его одиночество весьма приятным. На этот раз он не только курил, прислонясь к платану, но одновременно наблюдал за собой с любовью. Он видел, как он стоит (славный и юный), прислонясь к платану, беззаботно куря. Некоторое время он услаждал себя этой картиной, пока, наконец, не услышал легкие шаги, приближающиеся от павильона. Он

специально не обернулся. Он еще раз затянулся сигаретой, выпустил дым и посмотрел в небо. Когда шаги приблизились, он сказал спокойным, уверенным голосом: «Я знал, что вы придете…»

МОЧЕИСПУСКАНИЕ

«Это было нетрудно вычислить», – ответил главврач. – «Я всегда предпочитаю отлить на природе, а не в грязных цивилизованных удобствах. Здесь мой маленький золотой фонтанчик чудесным образом не замедлит соединиться с травой, с почвой, с землей. Ибо, Фляйшман, из праха я был взят и теперь частично я вернусь в прах. Отливать на природе – религиозный обряд, исполняя который, мы обещаем земле, что в конце мы вернемся в нее целиком.»

Так как Фляйшман молчал, главврач спросил его: «А вы как же? Вы вы­шли полюбоваться луной?» И так как Фляйшман упорно продолжал молчать, главврач сказал: «Вы настоящий лунатик, Фляйшман. И я вас за это люблю.» Фляйшман счел замечание главврача издевательством и, желая не уронить себя, произнес сквозь зубы: «Оставьте луну в покое. Я тоже вышел пописать».

«Дорогой мой Фляйшман», – сказал главврач мягко. – «Я считаю, что с вашей стороны — это демонстрация исключительной доброты к стареющему шефу».

Затем они встали под платаном, исполняя действие, которое главврач с неутомимым восторгом и в вечно новых образах описал как богослужение.

2

БЛАГОРОДНЫЙ И САРКАСТИЧЕСКИЙ ЮНОША

Потом они шли обратно по длинному коридору, и главврач обнял практиканта по-братски за плечо. Практикант не сомневался, что лысый ревнивец уловил сигнал докторши и теперь дразнит его излияниями своей дружбы. Конечно, он не мог убрать руку своего шефа с плеча, но тем больше злости накапливалось в его сердце. Единственное, что утешало его, это то, что он не только был зол, но также немедленно увидел себя в этом сердитом состоянии и был доволен юношей, вернувшимся в ординаторскую, ко всеобщему удивлению, совсем другим человеком: едким, саркастичным, с агрессивным юмором, почти демоническим. Как раз, когда они вошли в ординаторскую, Эльжбета стояла в середине комнаты, ужасающе извиваясь и издавая какие-то певучие звуки низким голосом. Доктор Гавел смотрел в пол, а докторша, словно желая смягчить шок двоих новопри­бывших, объяснила: «Эльжбета танцует”.

«Она немного перебрала», – добавил Гавел.

Эльжбета, не переставая вращать бедрами, стала крутить торсом возле опущенной головы сидящего Гавела.

«Где это вы научились такому прекрасному танцу?” – Спросил главврач.

Фляйшман, брызжа сарказмом, демонстративно рассмеялся: «Ха-ха-ха! Пре­красный танец! Ха-ха-ха!»

«Я видела его на стриптизе в Вене”, – ответила Эльжбета.

«Ну, ну», – мягко пожурил ее главврач. – «С каких пор наши сестры посещают стриптиз?»

«Надеюсь, это не запрещено». Эльжбета начала крутить верхней частью своего тела возле главврача.

Желчь, переполнявшая Фляйшмана, рвалась наружу. Поэтому он сказал: «Вам следует принять брома, а не заниматься стриптизом. Не то мы станем бояться, что вы нас изнасилуете».

«Вам нечего бояться. Я не трогаю младенцев», – огрызнулась в ответ Эльжбета и стала крутить торсом возле Гавела.

«И понравился вам стриптиз?» – продолжал отечески спрашивать главврач.

«Да. Там была шведская девушка с гигантскими грудями, но, знаете: мои красивее» (с этими словами она погладила свои груди). «И еще там была девушка, которая изображала, что купается в мыльных пузырях в бумажной ванне, и цветная девушка, которая мастурбировала прямо перед публикой – это было лучше всего…»

«Ха-ха», – сказал Фляйшман на пределе сарказма. – «Мастурбация, это как раз для вас!»

СТРАДАНИЕ В ФОРМЕ ЗАДНИЦЫ

Эльжбета продолжала танцевать, но ее публика была, вероятно, гораздо хуже, чем на венском стриптизе: Гавел опустил голову, докторша наблюдала насмешливо, Фляйшман – осуждающе, а главврач – с отеческим долготерпением. И эльжбетин зад, обтянутый белым полотном халата, крутился по комнате подобно прекрасно очерченному, но угаснувшему солнцу (завернутому в белый саван), солнцу, обреченному на жалкое мельтешение перед безразличными глазами присутствующих врачей.

На мгновение, когда похоже было, что Эльжбета действительно начнет сбрасывать с себя одежды, главврач озабоченным голосом запротестовал: «Ну Эльжбета, дорогая! Я надеюсь, вы не хотите демонстрировать здесь для нас венское представление!»

«Чего вы боитесь? По крайней мере увидите, как должна выглядеть голая женщина!» – завопила Эльжбета и снова повернулась к Гавелу, угрожая ему грудями. – «Что с вами, Гавел, крошка? Вы ведете себя как на похоронах. Выше голову! Что, кто-нибудь у вас умер? Кто-нибудь у вас умер? Смотрите на меня! Я-то живая! Я не умираю! Я пока еще жива! Я жива!»

И при этих словах ее зад был уже не задом, но самим страданием, страданием прекрасной формы, танцующим по комнате.

«Вам нужно успокоиться, – Эльжбета», – сказал Гавел, уставившись в пол.

«Успокоиться? В конце концов, я танцую ради вас. А теперь я исполню для вас стриптиз! Великий стриптиз!» Она расстегнула халат и, пританцовывая, бросила его на письменный стол.

Главврач снова робко воспротивился: «Эльжбета, милая, было бы прекрасно, если бы вы исполнили ваш стриптиз для нас, но где-нибудь в другом месте. Поймите: здесь мы на рабочем месте».

ВЕЛИКИЙ СТРИПТИЗ

«Я знаю, сударь, что мне позволено!» – ответила Эльжбета. Теперь она была в бледно-голубой форме с белым воротничком и не переставала извиваться.

Потом она положила руки на бедра и провела ими по бокам. Потом пробежала правой рукой вдоль поднятой левой, а потом левой рукой – вдоль правой, затем обеими руками сделала резкое движение в сторону Фляйшмана. Тот от неожиданности вздрогнул. «Молокосос, ты его уронил!» – заорала она на него.

Затем она снова положила руки на бедра и на этот раз провела ими вниз по обеим ногам. Когда она совсем склонилась, то подняла сперва правую, а потом левую ногу. Потом, глядя на главврача, сделала резкое движение правой рукой. В тот же момент главврач вытянул руку с растопыренными пальцами и моментально сжал их в кулак. Затем он положил руку на колено, а другой рукой послал Эльжбете воздушный поцелуй.

После дополнительных извивов Эльжбета поднялась на цыпочки, согнула руки в локтях, заложила их за спину, стараясь достать пальцами как можно выше. Танцуя, она вытянула руки вперед, скользнула по левому плечу правой кистью, по правому – левой и снова сделала бросающее движение рукой, на этот раз в сторону Гавела. Тот тоже смущенно двинул рукой.

Теперь Эльжбета выпрямилась и стала величественно вышагивать по комнате; она подошла по очереди к четырем зрителям, простерев над каждым символическую наготу своего торса. Внезапно она остановилась напротив Гавела, снова начала вращать бедрами, и слегка наклоняясь, провела руками по бокам и снова, как раньше, подняла сперва одну, потом другую ногу. После этого она торжествующе выпрямилась, подняв правую руку со сложенными вместе большим и указательным пальцами. Этой рукой она снова плавно взмахнула в сторону Гавела.

Потом опять стала на цыпочки, позируя в полной красе своей воображаемой наготы. Она уже ни на кого не смотрела, даже на Гавела, но полузакрытыми глазами, полуопустив голову, наблюдала за собственным извивающимся телом.

Внезапно ее картинная поза сменилась расслабленностью, и Эльжбета опустилась на колено доктора Гавела. «Уморилась», – сказала она, зевая. Она протянула руку за стаканом Гавела, сделала глоток. «Доктор”, – сказала она, – У вас нет какой-нибудь стимулирующей пилюли, а? Я же ведь не собираюсь спать!»

«Все, что пожелаете, милая Эльжбета», – сказал Гавел. Он поднял ее со своих колен, усадил на стул и вышел в амбулаторию. Там он нашел в аптечке сильные снотворные таблетки и дал две Эльжбете.

«Это меня взбодрит?» – спросила она.

«Так же точно, как то, что меня зовут Гавел», – сказал Гавел.

СЛОВА ЭЛЬЖБЕТЫ ПРИ РАССТАВАНИИ

Проглотив две таблетки, Эльжбета снова хотела усесться Гавелу на колено, но Гавел отодвинул ноги в сторону, и она свалилась на пол.

Гавел тут же раскаялся, потому что он вовсе не хотел, чтобы Эльжбета упала, и то, что он отодвинул ноги, было лишь непроизвольным движе­нием, вызванным простым нежеланием дотрагиваться ими до эльжбетиного зада.

Поэтому он попытался ее поднять, но Эльжбета с жалобным упорством всем весом прижалась к полу.

В этот момент Фляйшман встал напротив нее и сказал: «Вы пьяны, отправляйтесь спать”.

Эльжбета устаилась на него с пола взглядом, полным безграничного презрения, и (смакуя мазохистский пафос пребывания на полу) сказала: «Скотина ты. Идиот». И снова: «Ты идиот».

Гавел снова попытался поднять ее, но она яростно вырвалась и начала всхлипывать. Никто не знал, что сказать, поэтому ее всхлипывание разносилось по комнате подобно солирующей скрипке. Только немного позже докторше пришло в голову начать спокойно насвистывать. Эльжбета тяжело поднялась, подошла к двери и, нащупывая дверную ручку, вполоборота произнесла: «Вы скоты. Вы скоты. Если б вы только знали. Вы ничего не знаете. Вы ничего не знаете».

ГЛАВВРАЧ ОСУЖДАЕТ ФЛЯЙШМАНА

После ее ухода воцарилась тишина, которую первым нарушил главврач: «Ну-с, Фляйшман, мой мальчик. Вы говорите, что жалеете женщин. Но если вы их жалеете, почему вы не жалеете Эльжбету?»

«Какое мне до нее дело?» – запротестовал Фляйшман.

«Не прикидывайтесь, что вам ничего не известно. Мы вам уже недавно говорили. Она сходит по вас с ума».

«Разве я могу с этим что-нибудь поделать?»

«Не можете», – сказал главврач. – «Но вы можете постараться не быть с ней грубым. Весь вечер ее страшно занимало, как вы себя поведете, посмотри­те ли на нее с улыбкой, скажете ли ей что-то. И что же вы ей сказали?»

«Я не сказал ничего страшного», – запротестовал Фляйшман, но голос его звучал как-то неуверенно.

«Ничего страшного, а? » – возразил главврач. – «Вы высмеяли ее танец, хотя она танцевала только для вас, вы посоветовали ей бром, вы заявили, что ей ничего не светит, кроме мастурбации. Ничего страшного? Когда она делала свой стриптиз, вы дали ее халату упасть на пол».

«Какому халату?» – протестовал Фляйшман.

«Ее халату. И не стройте из себя дурачка. Под конец вы отправили ее спать, хотя за минуту до того она приняла стимулятор».

«Но ведь она увивалась за Гавелом, а не за мной», – продолжал протестовать Фляйшман.

«Не увиливайте», – строго сказал главврач. – «Что ей было делать, если вы не обращали на нее внимания? Она пыталась вас провоцировать. И добивалась только капельки ревности с вашей стороны. Вот так джентльмен!”

«Не третируйте его больше», – сказала докторша. «Он жесток, но ведь он еще молод».

«Он – карающий архангел», – сказал Гавел.

МИФОЛОГИЧЕСКИЕ РОЛИ

«Да, именно», – сказала докторша. – «Гляньте на него: злой, благородный архангел».

«Мы – настоящая мифологическая группа», – сонно заметил главврач, – «потому что вы – Диана. Холодная, спортивная и язвительная.»

«А вы – сатир. Состарившийся, распутный и болтливый», – снова заговорила докторша. – «А Гавел – Дон Жуан. Не старый, но стареющий».

«Вовсе нет. Гавел – смерть», – возразил главврач, выдвигая свой старый тезис.

КОНЕЦ ДОН ЖУАНОВ

«Если бы мне пришлось выносить решение, Дон Жуан я или смерть, то должен, к несчастью, присоединиться к мнению главврача», – сказал Гавел, сделав большой глоток. – «Дон Жуан. Он, в конечном счете, был завоевателем. С большой буквы. Великий Завоеватель. Но скажите-ка, как можно быть завоевателем в области, где никто вам не отказывает, где все возможно и все позволено? Эра Дон Жуанов закончилась. Сегодня потомок Дон Жуана больше не завоевывает, а только коллекционирует. Фигура Великого Коллекционера заняла место Великого Завоевателя, только Коллекционер уже вовсе не Дон Жуан. Дон Жуан был трагической личностью. Он был отягощен своей виной. Он весело грешил и смеялся над Богом. Он был богохульником и кончил в аду.

Дон Жуан несет на плечах драматическую ношу, о которой Коллекционер даже не подозревает, ибо в его мире всякая ноша потеряла свой вес. Булыжники стали перьями. В мире Завоевателя один взгляд был важен, как десять лет самой пылкой сексуальной жизни в реальности Коллекционера.

Дон Жуан был господином, в то время как Коллекционер – раб. Дон Жуан бесстрашно нарушал законы и конвенции. В то время как Коллекционер послушно, в поте лица своего, исполняет законы и конвенции, ибо коллекционирование стало признаком хорошего тона, хорошей формы и почти обязанностью. В конце концов, если на мне и есть какое-то прегрешение, то это – исключительно отказ от Эльжбеты.

Великий Коллекционер не имеет представления ни о трагедии, ни о драме. Эротика, бывшая некогда поджигательницей великих катастроф, стала, благодаря ему, чем-то вроде завтраков и обедов, собирания марок или пинг-понга, если не поездкой за покупками. Он ввел ее в обычный распорядок вещей. Он вывел ее на сцену, с которой подлинная драма уже сошла.

Увы, друзья мои, мои любовные приключения (если их можно так назвать) – это сцена, на которой ничего не происходит.

Дорогая коллега и вы, милейший шеф, вы поместили Дон Жуана и смерть друг против друга. По чистой случайности, вы уловили самую суть вопроса. Смотрите, Дон Жуан боролся с невозможным. И это так по-человечески. Но в реальности Великого Коллекционера нет ничего невозможного, потому что это реальность смерти. Великий Коллекционер – это смерть, пришедшая, чтобы унести трагедию, драму и любовь, унести Дон Жуана. В пламени, куда Командор отправил его, Дон Жуан жив. Но в мире Великого Коллекционера, где чувства и страсти порхают в воздухе, как перья, – в этом мире он навсегда мертв.

Нет, вовсе нет, дорогая коллега, – сказал Гавел грустно, – Дон Жуан и я – вовсе нет! Чего бы я ни отдал, чтобы увидеть командора и почувствовать в сердце тяжесть его проклятья и величие трагедии, зреющей внутри меня. Но нет, коллега, я скорее комедийная фигура, и даже это я считаю не своей заслугой, а заслугой Дон Жуана, потому что только на историческом фоне его трагического веселья можно с натяжкой заметить комическое уныние моего волокитства, которое без этого эталона было бы не более, чем серая банальность в занудных декорациях.»

ДАЛЬНЕЙШИЕ СИГНАЛЫ

Гавел, утомленный длинной речью (в продолжение которой утомленный главврач дважды успел задремать) замолк. Только после подобающей эмоциональной паузы докторша нарушила тишину: «Не подозревала, доктор, что вы способны так складно говорить. Вы выставили себя комедийным персонажем, серым, скучным, сущим нулем. К несчастью, вы говорили слишком возвышенно. Вы чертовски хитры: называть себя нищим, но выбрать для этого такие роскошные слова, что в результате вы станете напоминать короля! Вы пройдоха, Гавел. Тщеславный даже в самоуничи­жении. Вы просто пройдоха!»

Фляйшман громко рассмеялся, так как вообразил, к собственному удовольствию, что в словах докторши он различает презрение к Гавелу. Ободренный ее насмешкой и собственным смехом, он подошел к окну и со значением сказал: «Что за ночь!»

«Да», – сказала докторша, – «чудесная ночь. А Гавел собирается играть смерть. Вы заметили, Гавел, какая прекрасная ночь?»

«Конечно, нет», – сказал Фляйшман, – «для Гавела одна женщина не отличается от другой, одна ночь – от другой, лето – все равно что зима. Доктор Гавел отказывается различать детали во всем».

«Вы видите меня насквозь», – сказал Гавел.

Фляйшман решил, что на этот раз его рандеву с докторшей будет успешным. Главврач изрядно выпил, и сонливость, одолевшая его в последние минуты, основательно ослабила его бдительность. В связи с этим, Фляйшман заметил: «О, мой пузырь!» и, бросив взгляд на докторшу, вышел за дверь.

ГАЗ

Проходя по коридору, он вспоминал, как в течение вечера докторша иронически высмеивала обоих, главврача и Гавела, которого она только что очень метко назвала пройдохой. Он снова был поражен происходящим: каждый раз, когда это случалось, он был заворожен вновь, хоть случалось это так часто. Он нравился женщинам, они предпочитали его опытным мужчинам (в случае с докторшей). Это был новый, великий и неожиданный триумф, потому что он был на редкость разборчив, умен и немного (но приятно) дерзок.

С этими приятными мыслями Фляйшман шел по длинному коридору к выходу. Находясь почти у самых дверей в сад, он вдруг почувствовал сильный запах газа. Запах шел от двери, ведущей в комнату медсестер. Внезапно Фляйшман почувствовал, что он ужасно напуган.

Сперва он хотел быстро бежать назад и привести Гавела и главврача, но потом решился взяться за ручку двери (возможно потому, что предполагал, что дверь будет если не забаррикадирована, то закрыта). Но неожиданно дверь оказалась открытой. В комнате горел яркий верхний свет, освещавший большое голое женское тело, лежавшее на кушетке. Фляйшман окинул комнату взглядом и поспешил к плите. Он выключил открытую газовую конфорку. Потом подбежал к окну и настежь распахнул его.

ЗАМЕЧАНИЕ В СКОБКАХ

(Можно сказать, что Фляйшман действовал собранно и с большим самообладанием. Но было, однако, нечто, что он не в состоянии был осознать хладнокровно. Действительно, он несколько мгновений стоял, уставившись на голое тело Эльжбеты, но шок владел им в такой степени, что он не понял того, что мы, имея преимущество отстраненности, можем оценить в полной мере.

Тело Эльжбеты было великолепно. Она лежала на спине, немного отвернув голову и слегка направив одно плечо к другому, так что ее красивые груди прижались одна к другой, демонстрируя свою форму. Одна ее нога была вытянута, а другая немного согнута в колене, так что можно было видеть замечательную полноту ее бедер и исключительно густую черноту волос на лобке).

ПРИЗЫВ К ПОМОЩИ

Раскрыв настежь окно и дверь, Фляйшман выбежал в коридор и начал кричать. Все, что происходило дальше, носило обыденный характер: искусственное дыхание, звонок в отделение реанимации, кровать на колесиках, доставка ее к дежурному врачу, еще искусственное дыхание, переливание крови и, наконец, глубокое пропаривание, в результате чего жизнь Эльжбеты была, вне всякого сомнения, спасена.

3

КТО ЧТО СКАЗАЛ

Когда четверо врачей вышли из реанимационного корпуса во двор, все они выглядели измученными.

Главврач сказал: «Бедняжка Эльжбета испортила наш симпозиум”. Докторша сказала: «Неудовлетворенные женщины всегда приносят несчастье».

Гавел сказал: «Странно. Ей пришлось открыть газ, чтобы мы обнаружили, что у нее такое красивое тело».

На это Фляйшман сказал, наградив Гавела долгим взглядом: «Я больше не расположен к краснобайству и остроумию. Спокойной ночи.» И пошел к выходу.

ТЕОРИЯ ФЛЯЙШМАНА

Слова коллег возмутили Фляйшмана. Он почувствовал в них бессердечие стареющих мужчин и женщин, жестокость их зрелых лет, выросшую, словно непреодолимый барьер, перед его юностью. Поэтому он рад был остаться один и нарочно пошел пешком, чтобы продлить переживание и насладиться возбуждением. С приятным ужасом он продолжал повторять, что Эльжбета побывала в объятиях смерти и что вина в этой смерти лежала бы на нем.

Конечно, он прекрасно знал, что у самоубийства не одна причина, но, как правило, целый ряд, однако, с другой стороны, он не мог отрицать, что одной (и, вероятно, решающей) причиной был он сам, частично благодаря простому факту собственного существования, частично благодаря его поведению этой ночью.

Теперь он трогательно обвинял себя. Он называл себя эгоистом, тщеславно увлеченным собственным любовным успехом. Он казнил себя за то, что поддался ослеплению, вызванному интересом докторши. Он обвинял себя в том, что превратил Эльжбету в неодушевленный предмет, в сосуд, в который он излил злость, когда ревнивый главврач сорвал его ночное свидание. По какому праву, по какому праву он вел себя так с невинным человеком?

Практикант, однако, не был примитивным существом. Каждое его душевное состояние состояло из диалектического единства тезы и антитезы, поэтому сейчас же его внутренний защитник начал возражать внутреннему обвинителю: Конечно, саркастические замечания по поводу Эльжбеты были неуместны, но они вряд ли имели бы столь трагические последствия, если бы она не любила его. Неужели можно винить Фляйшмана в том, что кто-то влюбился в него? Делается ли он в результате этого ответственным за все?

На этом вопросе он остановился. Ему казалось, что в нем содержится ключ к загадке человеческого существования. В конце концов, он собрался со всей серьезностью ответил себе: да, он был неправ, пытаясь убедить главврача, что он не несет ответственности за невольно вызванные чувства. Но можно ли сводить свою личность только к сфере сознательного и преднамеренного? В конце концов, то, что он вызвал ненамеренно, тоже относится к сфере его личности, и кто кроме него может нести за это ответственность? Да, это его вина, что Эльжбета любит его, это его вина, что он этого не знал, это его вина, что он не обращал на это внимания, во всем его вина. Еще немного – и он мог убить человеческое существо.

ТЕОРИЯ ГЛАВВРАЧА

Покуда Фляйшман был погружен в самокопание, главврач, Гавел и докторша вернулись в ординаторскую. Пить им больше не хотелось. Некоторое время царило молчание, а потом Гавел вздохнул: «Интересно, что это натолкнуло Эльжбету на такую безумную идею?»

«Пожалуйста, без сентиментальностей, доктор», – сказал главврач. «Когда кто-то ведет себя как осел, я отказываюсь сочувствовать. К тому же, если бы вы не упрямились и проделали с ней давным-давно то, что, не задумываясь, проделываете со всеми прочими, до этого бы не дошло». «Спасибо вам за то, что вы делаете меня причиной попытки к самоубийству», – сказал Гавел.

«Давайте-ка будем точны», – ответил главврач. – «Речь идет не о самоубийстве, а о демонстрации самоубийства, устроенной таким образом, чтобы несчастья не случилось. Дорогой доктор, когда хотят отравиться газом, для начала запирают дверь. И не только это – осторожненько затыкают щели, чтобы газ не был обнаружен как можно дольше. Только вот в случае Эльжбеты целью были вы, а не смерть.

Неизвестно сколько недель она ждала ночного дежурства с вами вместе, и с самого начала вечера настойчиво атаковала вас. Но вы были жестокосердны. И чем более жестокосердны вы были, тем больше она пила и тем более несносной становилась. Она молола чепуху, танцевала, собиралась устроить стриптиз…

Смотрите, возможно, в этом даже есть что-то трогательное. Не сумев привлечь ни ваши уши, ни ваши глаза, она поставила на ваше обоняние и включила газ. А перед этим разделась. Она знает, что у нее красивое тело, и она хотела заставить вас это обнаружить. Вспомните, как стоя в дверях она сказала: «Вы ничего не знаете. Вы ничего не знаете». Так вот, теперь вы знаете, что у Эльжбеты неказистое лицо, но красивое тело. Вы сами это признали. Видите, она совсем не так глупо рассуждала. Может быть, теперь вас, наконец, удастся убедить».

«Может быть», – Гавел пожал плечами.

«Конечно», – сказал главврач.

ТЕОРИЯ ГАВЕЛА

«То, что вы говорите, не лишено правдоподобия, но в ваших рассуждениях есть одно упущение. Вы переоцениваете мою роль в этой драме. Не во мне было дело. В конце концов, не я один отказывался спать с Эльжбетой. С Эльжбетой никто не хотел спать.

Когда раньше вы спросили меня, почему я не пожелал Эльжбету, я нес какую-то чепуху о прелести каприза и как я хотел отстоять свою свободу. Но это были лишь глупые шутки, которыми я прикрывал правду. Потому что правда прямо противоположна этому и отнюдь не лестна. Я отказывался от Эльжбеты, потому что не умел быть свободным. Не спать с Эльжбетой – это же мода. Никто с ней не спит, а если даже и спит, он никогда в этом не признается, потому что его все засмеют. Мода ужасно требовательна, и я рабски подчинился ей. В то же время Эльжбета – зрелая женщина, и это ее изводило. И, возможно, мой отказ изводил ее больше всего, ведь вам хорошо известно, что я беру все. Но мода была мне дороже, чем состояние Эльжбеты.

И вы правы, она знает, что у нее красивое тело, поэтому она считала свое положение чистым абсурдом и несправедливостью и протестовала против этого. Вспомните, как весь вечер она безостановочно вспоминала свое тело. Говоря о шведке в венском стриптизе, она погладила свою грудь и заявила, что та красивее, чем у шведки. Вспомните, как ее грудь и зад заполняли комнату весь вечер, словно толпа демонстрантов. На самом деле, это и была демонстрация!

А вспомните этот ее стриптиз, вспомните-ка, как она глубоко его переживала! Это был грустнейший стриптиз, который я когда-либо видел. Она страстно старалась раздеться и одновременно оставалась в ненавистном облачении медсестры. Она пыталась раздеться и не могла. И хотя она знала, что не разденется, она все же пыталась, потому что она хотела донести до нас свое отчаянное и неосуществимое желание раздеться. Сударь, она не раздевалась, она пела о раздевании, о невозможности отдаться, о невозможности жить! А мы этого даже не хотели слушать. Мы бесчувственно смотрели в пол».

«Романтический бабник! Вы и вправду верите, что она хотела умереть?» – закричал главврач.

«Вспомните», – сказал Гавел, – «как, танцуя, она продолжала говорить мне: «Я еще жива! Я пока еще жива!» Вы помните? Начав танцевать, она уже знала, что собирается сделать…»

«А почему она хотела умереть голой, а? Как вы это объясните?» «Она хотела прийти в объятья смерти, как приходят в объятия возлюбленного. Поэтому она разделась, причесалась…»

«И поэтому она оставила дверь незапертой, как с этим-то быть? Пожалуйста, не пытайтесь убедить себя, что она действительно хотела умереть!»

«Возможно, она сама точно не знала, чего хочет. Вот вы разве знаете, чего хотите? Кто из нас это знает? Она и хотела, и не хотела. Она искренне хотела умереть и в то же время (так же искренне) хотела продлить состояние, в котором находилась, вовлеченная в действие, ведущее к смерти, и любуясь собой, совершая его. Знаете, она не хотела, чтобы мы видели ее, когда она почернеет и станет дурно пахнущей и бесформенной. Она хотела, чтобы мы видели ее во всем великолепии, видели ее

удаляющейся в своем прекрасном, неоцененном теле на свидание со смертью. Мы были нужны ей, во всяком случае, в такой важный момент, чтобы ревновать это тело к смерти и мечтать о нем».

ТЕОРИЯ ДОКТОРШИ

«Дорогие господа», – возмутилась докторша, до сих пор молчавшая и вни­мательно слушавшая обоих докторов. – «Насколько я, женщина, могу судить, вы оба говорили логично. Сами по себе ваши теории убедительны и изумляют выказанным в них знанием жизни. Но они содержат одну маленькую ошибку.

В них нет ни на йоту правды. Дело в том, что Эльжбета не собиралась совершать самоубийство. Ни настоящее, ни разыгранное. Никакое.»

Мгновение докторша следила за эффектом от своих слов, а затем продолжила: «Дорогие господа, я замечаю, что у вас совесть нечиста. Когда мы возвращались из реанимации, вы избегали эльжбетиной комнатки. Вы не хотели больше видеть ее. Но я произвела тщательный осмотр, пока ей делали искусственное дыхание. Кастрюлька была на конфорке, Эльжбета готовила себе кофе и заснула. Вода вскипела и залила огонь».

Оба мужчины поспешили с докторшей в эльжбетину комнатку. И действительно, на плите стояла маленькая кастрюлька с ручкой, и в ней даже оставалось немного воды.

«Но почему она была голая?» – спросил главврач с удивлением.

«Смотрите!» Докторша указала на три угла комнаты: на полу под окном лежала бледно-голубая униформа, на белой аптечке висел лифчик, а в противоположном углу лежали белые трусики. «Эльжбета разбрасывала одежду в разные стороны, что доказывает ее желание хотя бы для себя сделать настоящий стриптиз. Это вы предусмотрительно предотвратили его.

Когда она разделась, то внезапно почувствовала усталость. Это ее не устраивало, так как она еще не потеряла надежду на эту ночь. Она знала, что мы все собираемся уходить, и Гавел останется один. Ясно, что именно поэтому она попросила стимулирующие таблетки. Она решила сварить кофе и поставила кастрюльку на огонь. Потом она снова увидела свое тело, и это возбудило ее. Дорогие мои, Эльжбета имела одно преимущество перед всеми вами. Она видела себя без головы. Поэтому для себя она была абсолютно красивой. Она возбудилась от этого и, полная страсти, улеглась на кушетку. Но сон сморил ее внезапно, прежде чем она успела насладиться”.

«Конечно», – вспомнил тогда Гавел, – » я ведь дал ей снотворное».

«Это очень похоже на вас», – сказала докторша. – «Что-нибудь еще неясно?»

«Да», – сказал Гавел. – «Вспомните, что она говорила. «Я еще не умираю! Я жива! Я пока еще жива!» И ее последние слова, которые она произнесла так патетично, словно это были слова прощания: «Если бы вы только знали. Вы ничего не знаете. Вы ничего не знаете».

«Но, Гавел,» – сказала докторша, – «будто вы не знаете, что девяносто девять процентов всех заявлений – чистая болтовня. Разве вы сами не говорите, в основном, ради самого говорения?»

Доктора еще некоторое время продолжали вести свой разговор, а потом все трое вышли из павильона. Главврач и докторша пожали Гавелу руку и ушли.

АРОМАТЫ, ПЛАВАЮЩИЕ В НОЧНОМ ВОЗДУХЕ

Фляйшман, наконец, добрался до пригорода, где жил с родителями в семейном доме, окруженном садом. Он открыл калитку, но не вошел в дом. Он сел на скамейку, над которой вились розы, заботливо обихаживаемые его мамой.

В летней ночи плавал аромат цветов, и слова «виновен”, «эгоизм», «возлюбленный», «смерть» поднимались в груди Фляйшмана, наполняя его возвышенным восторгом, так что он ощущал растущие из спины крылья.

С первой волной меланхолического счастья он осознал, что любим, как никогда прежде. Конечно, некоторые женщины выражали свою страсть к нему, но сейчас он будет абсолютно честен с собой: всегда ли это было любовью? Не поддавался ли он иногда иллюзиям? Не занимался ли иногда самообманом? Не была ли Клара, на самом деле, более расчетлива, чем влюблена? Не значила ли квартира, которую он ей подыскивал, больше, чем он сам? В свете поступка Эльжбеты все бледнело.

В воздухе плавали только важные слова, и Фляйшман сказал себе, что любовь имеет только одну меру – и это смерть. В конце истинной любви стоит смерть, и только любовь, кончающаяся смертью, – действительно любовь.

В воздухе плавали ароматы, и Фляйшман спросил себя: любил ли его кто-нибудь так, как эта уродливая женщина? Но что значат красота и уродство в сравнении с любовью? Что значит уродливое лицо в сравнении с чувством, в чьем величии отражается сам абсолют?

(Абсолют? Да. Это был юноша, только недавно вошедший во взрослый мир, полный неопределенностей. Как бы он ни гонялся за девушками, более всего он искал утешительное объятие, бесконечное и безбрежное, способное спасти его от адской относительности только что открытого мира).

4

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОКТОРШИ

Доктор Гавел некоторое время лежал на кушетке, прикрытый легким шерстяным одеялом, когда вдруг услышал стук в окно. В лунном свете он увидел лицо докторши. Он открыл окно и спросил: «Что случилось?»

«Впустите меня!» – сказала докторша и поспешила к входной двери. Гавел застегнул рубашку, вздохнул и вышел из комнаты.

Когда он открыл дверь ординаторской, докторша без всякого объяснения вбежала в комнату и, только усевшись в кресло напротив Гавела, стала объяснять, что не в силах была идти домой. Только сейчас, сказала она, ей стало понятно, как она расстроена. Она не могла заснуть и попросила Гавела поговорить с ней немного, чтобы она могла успокоиться.

Гавел не поверил ни слову из всего сказанного и был столь невоспитан (или невнимателен), что это явственно читалось в выражении его лица.

Поэтому докторша сказала: «Конечно, вы мне не верите, вы убеждены, что я пришла нарочно, чтобы спать с вами”.

Доктор сделал отрицательный жест, но докторша, прикурив и рассеянно выпустив струйку дыма, продолжала: «Бедный Дон Жуан, не пугайтесь, я пришла не для того, чтобы вас мучить. Вы совсем не похожи на смерть. Это только шуточка главврача. Вы не берете все, поскольку не каждая женщина позволяет себя взять. Я гарантирую, что я, например, вполне невосприимчива к вам».

«Вы пришли, чтобы сказать мне об этом?»

«Возможно. Я пришла утешить вас, сказав, что вы не похожи не смерть и что я не позволю себя взять.»

НРАВСТВЕННОСТЬ ГАВЕЛА

«Это мило с вашей стороны», – сказал Гавел. – «Мило, что вы не позволите себя взять и что пришли сообщить мне. Я действительно не похож на смерть. Я не только не возьму Эльжбету, но я не взял бы даже вас».

«Ого! » – изумилась докторша.

«Я не хочу этим сказать, что вы меня не привлекаете. Напротив».

«Это уже лучше», – сказала докторша.

«Да, вы меня очень привлекаете».

«Ну так почему же вы меня не возьмете? Потому, что вы меня не волнуете?»

«Нет, я думаю, это тут не при чем».

«Тогда в чем же дело?»

«Вы живете с главврачом».

«Ну, и?»

«Главврач ревнив. Это его расстроит».

«У вас есть моральные запреты?» – рассмеялась докторша.

«Знаете”, – сказал Гавел, – «в своей жизни я пережил достаточно любовных приключений с женщинами, чтобы научиться ценить мужскую дружбу. Эти отношения, не отягощенные идиотизмом эротики – единствен­ная ценность, которую я обнаружил в жизни».

«А вы считаете главврача другом?»

«Он очень много для меня сделал».

«Для меня, безусловно, больше», – возразила докторша.

«Возможно», – сказал Гавел. – «Но это, в сущности, не вопрос благо­дарности. Он просто мне нравится. Замечательный мужик. И он действительно печется о вас. Я считал бы себя настоящим негодяем, если бы начал увиваться за вами».

ЗЛОСЛОВИЕ О ГЛАВВРАЧЕ

«Я не предполагала», – сказала докторша, – «что услышу от вас столь сердечные оды дружбе. Вы преподносите мне, доктор, новый, неожиданный свой образ. Вы не только, вопреки всем ожиданиям, способны на чувство, вы изливаете его (и это трогательно) на старого, лысого, седого господина, примечательного лишь тем, насколько он смешон. Вы обратили на него внимание сегодня? Как он постоянно выпендривается? Он постоянно пытается доказать некоторые вещи, в которые никто не верит. Во-первых, он хочет доказать, что он остроумен. Вы заметили? Он непрерывно болтал чепуху, он развлекал общество, он острил:»доктор Гавел похож на смерть», он стряпал парадоксы о своем неудачном браке (как будто я не слышала этого уже пятьдесят раз), он из кожи вон лез, чтобы одурачить Фляйшмана (словно это требует какого-нибудь ума).

Во-вторых, он старается показать, что он дружелюбен. В действитель­ности, конечно, он не любит никого, у кого есть волосы на голове, но именно поэтому он старается изо всех сил. Он льстил вам, льстил мне, был по- отцовски добр к Эльжбете, и даже одурачил Фляйшмана так осторожно, чтобы тот ничего не заподозрил.

И в-третьих, и это главное, он пытается доказать, что он невероятно крут. Он отчаянно пытается спрятать свой нынешний вид за прежним. К несчастью, тот вид больше не существует, и никто из нас его не помнит. Вы, наверняка, заметили, как он ловко ввернул происшествие со шлюшкой, которая ему отказала, только потому, что это давало ему возможность воскресить его юное, неотразимое лицо, заставить нас забыть его жалобную лысину».

ЗАЩИТА ГЛАВВРАЧА

«Все, что вы говорите, достаточно справедливо, доктор», – ответил Гавел. – «Но все это дает еще больше поводов любить главврача, потому что все это ближе мне, чем вы подозреваете. Почему я должен насмехаться над лысиной, которой мне не избежать? Почему я должен смеяться над этими его честными усилиями не быть самим собой?

Старый человек или будет гордиться тем, чем стал – скорбной развалиной своего прежнего образа, либо не будет. Но что ему делать, если не гордиться этим? Ничего не остается, кроме как притворяться не тем, чем он является. Ничего не остается, кроме того, чтобы тщательно притворяясь, воссоздать то, что больше не существует, что утрачено: придумывать, изобретать и демонстрировать свое веселье, жизнелюбие и дружелюбие: пробудить свой прежний облик и постараться слиться с ним, заставить его заслонить то, чем он теперь стал. В притворстве главврача я вижу себя, свое будущее, – если, конечно, у меня хватит сил, чтобы сопротивляться покорности, которая, конечно, большее зло, чем это грустное притворство.

Возможно, вы поставили главврачу верный диагноз. Но поэтому он нравится мне даже больше, и я не могу обидеть его, из чего следует, что у нас с вами никогда ничего не выйдет».

ОТВЕТ ДОКТОРШИ

«Милый доктор», – ответила докторша, – «между нами меньше различий, чем вы предполагаете. Я, признаться, тоже люблю его. По крайней мере, я его жалею – совсем как вы. И у меня больше, чем у вас, оснований быть ему благодарной. Без него я не заняла бы такого положения. (Конечно же, вы это знаете, все это прекрасно знают.) Вы думаете, что я вожу его за нос? Что я обманываю его? Что у меня есть другие любовники? С каким наслаждением ему донесли бы об этом! Я не хочу обидеть ни его, ни себя, поэтому я гораздо более связана, чем вы воображаете. Но я рада, что мы теперь друг друга понимаем, потому что вы единственный мужчина, с которым я могу себе позволить измену главврачу. Вы его действительно любите и никогда не обидите. Вы будете все тщательно скрывать. Я могу на вас положиться. Я могу заниматься с вами любовью…» И она, усевшись Гавелу на колени, начала расстегивать пуговицы на его рубашке.

ЧТО СДЕЛАЛ ГАВЕЛ?

О, это вопрос…

5

В ВОДОВОРОТЕ БЛАГОРОДНЫХ ЧУВСТВ

За ночью пришел день, и Фляйшман отправился в садик, срезать немного цветов. Потом он взял такси до больницы.

Эльжбета находилась в отдельной палате. Фляйшман присел у ее постели, положил цветы на тумбочку и взял ее за руку, чтобы проверить пульс.

«Ну вот, вам лучше?» – спросил он.

«Конечно», – сказала Эльжбета.

И Фляйшман сказал сердечно: «Вам не следовало валять дурака, девочка моя».

«Ну конечно», – сказала Эльжбета. – «Но я заснула. Я поставила воду для кофе и заснула, как идиотка».

Фляйшман сидел, уставившись на Эльжбету, потому что не ожидал такого благородства. Эльжбета не хотела отягощать его угрызениями совести, не хотела отягощать его своей любовью, она от всего отрекалась.

Он погладил ее лицо и, переполненный чувством, нежно сказал ей: «Я все знаю. Вам не нужно лгать. Но я благодарен вам за ложь».

Он понял, что не найдет такой утонченности, преданности и понимания ни в какой другой женщине, и ужасное желание немедленно просить ее стать его женой овладело им. В последний момент, однако, он овладел собой (для брачного предложения всегда найдется время) и сказал только:

«Эльжбета, Эльжбета, девочка моя, я принес вам эти розы».

Эльжбета уставилась на Фляйшмана и спросила: «Мне?»

«Да, вам. Потому что я счастлив быть здесь, с вами. Потому, что я счастлив, что вы вообще существуете. Дорогая Эльжбета. Но, может быть, именно поэтому пусть лучше все остается как есть. Возможно, мужчина я женщина ближе друг другу, когда они не живут вместе, и когда знают друг о друге только то, что они существуют и знают друг о друге. И одного этого достаточно для счастья. Благодарю вас, дорогая Эльжбета, благодарю вас за то, что вы существуете».

Эльжбета ничего не поняла, но глупая, блаженная улыбка смутного счастья разлилась по ее лицу.

Потом Фляйшман встал, погладил эльжбетино плечо (в знак тайной, бескорыстной любви), повернулся и вышел.

НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ ВСЕГО СУЩЕГО

«Наша очаровательная коллега, сияющая сегодня молодостью, вероятно, предложила наиболее верную интерпретацию событий», – сказал главврач докторше и Гавелу, когда все трое встретились вновь. – «Эльжбета варила кофе и заснула. Это то, что она утверждает».

‘Вот видите», – сказала докторша.

«Я ничего не вижу», – возразил главврач. – «Между прочим, никто не знает, как это на самом деле было. Кастрюлька и раньше могла быть на плите. Если Эльжбета хотела открыть газ, зачем ей было снимать ка­стрюльку?»

«Но она сама так все объясняет!» – возмутилась докторша.

«После того, как она удачно все для нас разыграла и удачно нас напугала, почему бы ей не свалить все на кастрюльку? Не забывайте, что за попытку к самоубийству в этой стране отправляют в сумасшедший дом. Никто не хотел бы туда попасть».

«Самоубийства заморочили вам голову», – сказала докторша.

А главврач рассмеялся: «Хочу, чтобы на этот раз Гавела изрядно помучила совесть».

РАСКАЯНИЕ ГАВЕЛА

Нечистая совесть Гавела расслышала в словах главврача зашифрованный упрек, с помощью которого небеса посылали ему мистическое предостержение, и он сказал: «Главврач прав. Это не обязательно попытка к самоубийству, но могло бы и быть ею. Кроме того, откровенно говоря, я не стал бы обвинять в этом Эльжбету. Скажите, где та ценность, которая заставит нас считать само­убийство принципиально недопустимым? Любовь? Или дружба? Уверяю вас, что дружба не менее переменчива, чем любовь, и на ней ничего нельзя построить. Самолюбие? Хотел бы я так считать», – сказал Гавел почти страстно, и это прозвучало как покаяние, – «но, клянусь вам, я совсем не люблю себя».

«Дорогие господа», – улыбаясь, сказала докторша, – «если для вас от этого мир станет прекраснее и ваши души будут спасены, пожалуйста, согласимся, что Эльжбета действительно собиралась покончить с собой. Договорились?»

СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ

«Чепуха”, – махнул рукой главврач. – «Бросьте! Гавел, не загрязняйте вашими речами чудесное утро! Я вас старше на пятнадцать лет. Я несчастлив в браке, так как никогда не смогу развестись с моей безупречной супругой. И я несчастлив в любви, потому что женщина, которую я люблю, – это, к несчастью, вот этот доктор. И, тем не менее, мне нравится быть живым, вы, греховодник!»

«Верно, верно», – сказала докторша главврачу с необычайной теплотой, взяв его за руку. – «Мне тоже нравится быть живой».

В этот момент к докторскому трио подошел Фляйшман и сказал: «Я навещал Эльжбету. Она удивительно благородная женщина. Она все отрицает. Она все взяла на себя.”

«Вот видите», – рассмеялся главврач. – «А этот Гавел соблазняет нас всех самоубийством!»

«Конечно», – сказала докторша. И подошла к окну. «Снова будет чудный день. Небо какое голубое. Что вы на это скажете, милый Фляйшман?»

Всего секунду назад Фляйшман почти укорял себя за лукавство, когда свел все к букету роз и нескольким милым словам, но сейчас он был рад, что ни во что ни ввязался. Он услышал сигнал докторши и прекрасно его понял. Нить романа восстановилась там же, где была прервана вчера, когда газ помешал его встрече с докторшей. Он не мог сдержать улыбку даже в присутствии ревнивого главврача.

Итак, история продолжается с того места, где она закончилась вчера, и Фляйшману кажется, что он вступает в нее более взрослым и сильным мужчиной. Он узнал любовь сильную, как смерть. Его грудь раздувало, и это было прекраснейшее и сильнейшее раздувание из всех пережитых им до сих пор. Ибо то, что накачивало его так приятно, была смерть; его одарили смертью, великолепной и подкрепляющей смертью.

ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО: НЕКОД ЗИНГЕР