Резюме

Расскажу о себе молчанием:
если перестанут изменения имён в листовках
мутить воду
увидите дно истории –

там лежит моё классовое сознание
под чёрным нейлоном в тяжёлых сервантах
невольно принятое наследство
стоически терпевшее десятилетиями
откладывая жизнь и любовь
на светлое будущее в наземном рае 
сверкая чешским хрусталём
и глотая его осколки –

так же и кукольный дом из советчины
на моей новой родине
утешение для ссыльных
и для неритмичных красная камера
стопками рукописей и материалов собраний
привязанных к сердцу пуповиной
повис грузом на переездах
заверяя афганский синдром.

*

Βιογραφικό

Να περιαυτολογήσω σιωπώντας:
αν σταματήσουν οι αλλαγές ονομάτων στις προκηρύξεις
να θολώνουν τα νερά
θα προσέξετε το βυθό της ιστορίας –

εκεί η ταξική μου συνείδηση κείται
κάτω από μαύρο νάιλον στα βαριά σύνθετα
ακούσια αποδεκτή κληρονομιά
που υπέμενε στωικά δεκαετίες
αναβάλλοντας τη ζωή και την αγάπη
για το αίσιο μέλλον στον επίγειο παράδεισο
αστράφτοντας με κρύσταλλα Βοημίας
καταπίνοντας τα θραύσματά τους –

έτσι και το κουκλόσπιτο σοβιετίας
στη νέα μου πατρίδα
παρηγοριά για εξόριστους
και για άρρυθμους κόκκινο κελί
με στοίβες χειρόγραφα και πρακτικά
δεμένα στην καρδιά με ομφάλιο λώρο
βάρυνε τις μετακομίσεις
επικυρώνοντας το αφγανικό σύνδρομο.





Zay gezunt Е. И. (R.I.P.)

No more to say, and nothing to weep for 
but the Beings in the Dream, trapped in its disappearance 
– Allen Ginsberg , Kaddish

Глазами ты перешла пустыню 
в неизвестной тебе стране –
так было и ныне, и присно, и вовеки веков.
Пятнадцать процентов Харькова
и учительский забор из «почекайте»,
как ракеты взмывавшие в воздух
минареты Чимкента,
вавилонские башни советской Москвы,
и вот, наконец,
пути Александра,
в лабиринтах супермаркетов
византийские камни,
потребительский сад камней
чьей-то репатриации.
Тридцать лет
ты ждала в этой комнате
горсть земли Израилевой
на твою постель.
Спи, дочь Исаака,
здесь всё ещё пишут стихи.

*

Με τα μάτια σου διέσχισες την έρημο
σε μια άγνωστη σε σένα χώρα –
έτσι έγινε νυν, και αεί, και εις τους αιώνας των αιώνων.
Δεκαπέντε τοις εκατό του Χάρκοβο
κι ένας φράχτης δασκάλου από «pocekaite*»,
σαν πύραυλοι απογειώνονταν
του Σιμκέντ οι μιναρέδες,
οι βαβυλώνιοι πύργοι της σοβιετικής Μόσχας,
και επιτέλους,
οι δρόμοι του Αλεξάνδρου,
σε λαβυρίνθους των σουπερμάρκετ
βυζαντινές πέτρες,
ένας καταναλωτικός πέτρινος κήπος 
του επαναπατρισμού κάποιου άλλου.
Τριάντα χρόνια
περίμενες σε τούτη την κάμαρα
μια χούφτα χώμα του Ισραήλ
στο σκέπασμά σου.
Κοιμήσου, κόρη του Ισαάκ,
εδώ γράφουν ακόμη ποιήματα.
*ουκρ., πολ. «περιμένετε»




Hermanas

И вдруг, они познали слово «нет»:
репетируемое на тротуарах,
кровавящее стены краской,
передающееся с устройства на устройство
лесным пожаром,
поднимающее знамена,
разоблачающее имена.
Уши и рты
с готовностью открываются,
будто занавес.
Но там, в этой буре
украшенных гневом лиц,
глянцевых журналов 
и лозунгов –
сдавленные взгляды,
опущенный шепот,
которым не поверили
товарищи и товарки,
они ведь всполошили своим трауром
божественную литургию революции!
И вот теперь на цыпочках, точа
все свои жизни, блуждаем,
бездомные кошки
во всемирном дворе.

*

Και ξαφνικά, έμαθαν τη λέξη «όχι»:
προβάρεται στα πεζοδρόμια,
ματώνει τους τοίχους με χρώμα,
μεταδίδεται από συσκευή σε συσκευή
σαν δασική πυρκαγιά,
σηκώνει λάβαρα,
ξεσκεπάζει ονόματα.
Αυτιά και στόματα
ανοίγουν πρόθυμα,
σαν αυλαίες.
Μα εκεί μέσα στη θύελλα
των στολισμένων με οργή προσώπων,
των γυαλιστερών περιοδικών
και συνθημάτων,
πνιγμένα βλέμματα,
κατεβασμένοι ψίθυροι
που δεν τους πίστεψαν
σύντροφοι και συντρόφισσες –
θορύβησαν με το θρήνο τους
τη Θεία Λειτουργία της επανάστασης!
Κι έτσι, πατώντας στις μύτες κι ακονίζοντας
όλες τις ψυχές μας, τριγυρνάμε
οι αδέσποτες γάτες
στην παγκόσμια γειτονιά.





***

Из дома никаких вестей,
И море небу равно,
Никто не ждёт своих гостей,
А прочих – и подавно.

Глубоководный телефон,
Пыль времени и улиц –
Башни песочной рос наклон,
И вот, соприкоснулись.

Вдруг злой барвинок разгромит
Библиотеку рьяно,
Взрыдает солнце-динамит
На старом фортепьяно.

*

Από το σπίτι είδηση καμιά,
Θάλασσα κι ουρανός έγιναν ένα,
Οικείους κανείς δεν περιμένει πια,
Πόσο μάλλον τον άγνωστο καθένα.

Τηλέφωνο απ’ τα βαθιά νερά,
Του χρόνου σκόνη και των δρόμων θα ‘ναι:
Ο πύργος έκλινε όλο πιο χαμηλά
Στην άμμο, και τώρα όλα ακουμπάνε.

Θα βανδαλίσει η βίγκα αγριωπά 
Τη βιβλιοθήκη στη στιγμή επάνω,
Με ήλιο δυναμίτη να ξεσπά
Σε κλάματα με το παλιό μας πιάνο.




Ностальгия

Только память-звезда в сердце бездны жива,
Свет пустынный в пути: теплотрассы во мгле,
Что заводов остовы, панель-острова
Завели в никуда, как китов на земле.

Там военный наш мир, зелены поезда,
Сквозь морозный туман в космос снег бороздят –
Провожают домой... провода, провода
Чей-то голос несут через памяти ряд.

Горизонт ею ранен, заря временит –
Не увидеть бы день наш на лоне зимы.
Осыпаются вечности сталь и гранит
Кровяной мишурой, и остались лишь мы.

*

Νοσταλγία

Ζει της θύμησης άστρο σε αβύσσου καρδιά
Θαρρείς έρημος φάρος·στην αχλή, θέρμανσης κεντρικής αγωγοί
Σκελετούς - εργοστάσια και μπλοκ - νησιά
Έβγαλαν στο πουθενά, σαν θαλάσσια κύτη στη γη.

Η εμπόλεμη ειρήνη μας κείται εκεί, πράσινοι οι συρμοί,
Με κατεύθυνση τα ουράνια σώματα, χιόνι χαράσσοντας σε καταχνιά παγερή,
Σπίτι μας οδηγούν… κι από ΄κει, σύρματα σπιθαμή προς σπιθαμή
Περνούν μνήμης ακολουθίες, μεταφέροντας κάποια φωνή.

Απ’ τη μνήμη ο ορίζοντας μάτωσε και αργεί η αυγή,
Να μη δούμε τη μέρα μας μεσ΄ στου χειμώνα αγκαλιά.
Του αιωνίου γρανίτης κι ατσάλι ρήμαξαν αυτοστιγμεί
Σαν αιμάτινες πούλιες, και μείναμε ‘μεις μοναχά.




Обсессии

Теперь чирикает окошко в ванной,
все 144 вида птиц нашего леса
приветствуют весну,
издали гул машин напоминает дачу
и тишину, ушедшую навечно,
но плесень на стене цветёт,
а ты мне говоришь,
такого наказания никто не заслужил,
а я только ребёнок чёрно-белый с фото,
и гложут изнутри меня
родителей проклятые мечты,
твоими ранами наружу проступая.

*

Εμμονές 

Παράθυρο στο μπάνιο τιτιβίζει,
τα 144 είδη πουλιών του δάσους μας
την άνοιξη προϋπαντούν,
από μακριά του δρόμου η βουή εξοχικό θυμίζει
και τη σιγή που απωλέστηκε για πάντα,
στον τοίχο η μούχλα πάραυτα ανθίζει,
κι εσύ μου λες,
κανένας δεν αξίζει τέτοια τιμωρία,
μα είμαι μόνο ένα ασπρόμαυρο παιδί φωτογραφίας,
με ροκανίζουν εκ των έσω
γονέων όνειρα καταραμένα
και αναδύονται με τις δικές σου τις πληγές.





***
А на улице столько весны,
что хочется закрыть глаза.
Жизнь моя, перекати-поле,
куда ты несёшься,
в какие проклятые небеса?
Оторвалась белокрылая птица
от земли, от земли ничьей,
как сердце, которым мне не напиться,
сколько ни пей...

2008


*

Με τόση άνοιξη εκεί έξω
τα βλέφαρα πάει να σφαλίσει ο νους.
Ζωή μου ξερόχορτο,
που πηγαίνεις,
σε ποιους καταραμένους ουρανούς;
Πουλί λευκόπτερο, πουλί ατίθασο
πάνω απ’ την γη του κανενός, 
σαν μια καρδιά που δεν με ξεδίψασε,
όσο κι αν ήπια, με φως…





Алгофобия

«Unser Verhältnis zum Schmerz verrät, in welcher Gesellschaft wir leben. »
Byung-Chul Han, “Palliativgesellschaft”

после дождя
снаружи маски
цветут померанцевые деревья 
изо всех сил источая аромат
ни для кого

летят по воздуху
почтовыми конвертами
стихи знакомых поэтов
в глянцевых обложках
престижных издательств
красиво пустые

кот трётся об ноги
мурлычет косясь 
на сумку с продуктами
смакует запах
здесь нет больше боли
здесь не влюбляются
здесь умирают одни
я открываю дверь ключом
не знаю куда

наступает ночь
без пощады
без поэзии

наступает день
без солнечного леса
без вороньих заклинаний
катится 
как полный шума
целлофановый пакет

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

Русский, греческий.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Русский – родной, на греческом говорю и пишу с 14 лет, со времени переезда в Грецию. Поскольку в повседневной жизни и на работе общаюсь в основном на греческом, он у меня почти как второй родной.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

Ещё в дошкольном возрасте я сочиняла истории-страшилки, а классе наверное в пятом начала писать стихи, что поощрялось на школьных олимпиадах. После переезда я решила попытаться переложить свои мысли на изучаемый язык в том числе в стихах, чтобы «поселиться» в нём. И в первом, и во втором случае это было создание какого-то своего угла, своего коммуникационного пространства.

4.Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

С того момента, как в Греции у меня появилась настоящая семья (я отношусь к поколению 90-х, выращенному дедушкой и бабушкой), я поверила, что это – мой дом, и язык, на котором здесь говорят – тоже мой, наряду с родным.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Всё зависит от аудитории, от темы, от затрагиваемых пластов памяти, от вызываемых эмоций, от особенностей восприятия текста. Например, в мои богатые активизмом студенческие годы  я писала и публиковалась на греческом, которым жила. Признаюсь, это привело меня к своеобразному языковому голоданию, и теперь я постепенно навёрстываю упущенное.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Несомненно отличается. Одно и то же понятие в разных «системах значимости» по Соссюру видится совершенно иначе, а структура понятий, составляющая текст – тем более, соответственно, и создаются эти структуры по-разному. И если перевод требует «вжиться» в язык перевода, то написание авторского текста связано с личной и исторической памятью, относящейся к языку, на котором этот текст пишется. Тем не менее, я чувствую, что по мере созревания моя русскоязычная и грекоязычная составляющие всё больше сближаются. 

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Да, это неизбежно при попытке соединить две различные реальности. Вальтер Беньямин пишет, что «языки несовершенны, потому что их множество, и среди них нет наивысшего, воплощающего абсолютную истину». Поэтому мы вынуждены вывести речь на некое более обширное, нейтральное пространство, где наиболее отчётливо слышно «эхо языка оригинала», чтобы передать смысл (а не прямое отражение слов).

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Да, переключение между языками позволяет взглянуть на описываемый предмет более отдалённо, что в итоге делает взгляд объективнее. Как у Бродского: «от куска земли горизонт волна / не забудет, видать, набегая на.»

9.Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Иногда, в зависимости от того, что видится необходимым проговорить. В последнее время всё чаще.

10.Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

За редкими исключениями – нет. Я считаю, что такое смешение может увеличивать и без того избыточный в наше время смысловой и визуальный шум, сбивающий читателя с толку. Хотя, конечно, внедрение другого языка может быть и гармоничным, выполнять некую важную функцию в тексте, нужно только сделать её достаточно ясной.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

В первую очередь, это греко-русский поэт, переводчик и романист Арис Александру. Также Иосиф Бродский, отчасти Франц Кафка («Письма Милене» – для меня отдельная категория), Алехандра Писарник (билингвальность в её творчестве выражена косвенно, но уникально).

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Влияет собственный опыт, наблюдения, переживания, непременно чтение, но ещё больше – переводы, которыми я занимаюсь с 16 лет. Я перевожу в основном с русского и с греческого, иногда – с английского, довелось также переводить с идиша и бенгальского, и все эти языковые традиции оставили на мне свой след. Процесс перевода развивает в нас способность к сопереживанию и разностороннему видению мира, более внимательному изучению текста и заимствованию заключённого в нём опыта, отделению сути от «словесной руды». Всё это помогает мне развиваться как автору.