Сокрытое присутствие Бога в различных посвященных Ему храмах не пробуждает одинаковых чувств в душах богомольцев.

Афиши уведомляют о существовании паломнических круизов и организующих их агентств.
Я приветствую, почитаю, люблю сие рвение святых пилигримов к познанию Бога в его множественных обличиях. Я не хочу видеть в них лишь сластолюбцев, завсегдатаев и гурманов переживания, как не вижу таковых в ученом перед истиной, в исследователе перед целиной. Воистину!

В божеском питомнике встречаются замечательные натуры… Я их знавал… Да и теперь знаком… В дьяволовом тоже… Быть может!.. Странно… Я не говорю о тех, сильных духом, кого надежда приблизиться к оку или сердцу Господа Нашего переносит за тридевять земель, в Испанию, в Италию. Я тем более не хочу говорить об усердных наших участниках католических праздников, что узнают друг друга, не здороваясь, в Сент -Женевьев третьего января, в Сакре-Кер на Монмартре в известные воскресенья, в Нотр – Дам де Виктуар во все времена. Я хочу поговорить лишь об одном – единственном паломнике, паломнике уединенных парижских церквей, я хочу о нем рассказать, потому что ‘больше никому это ни за что не придет в голову.
Он так невелик, у него так мало тела, что его совершенно не замечают. Он так конопат, краснолиц, его черты так заурядны, так округлы, так бесцветны, что кажется, их нет вовсе. У него нет ни волос, ни усов, ни возраста. Есть ли у него имя? «Он бывает здесь каждый день, – говорит мне привратник, у которого я осведомился о нем – слишком оживленно он обращался к священнику, называя его «месье», извиняясь, бубня. – О! Очень хороший человек, очень дающий. Ага! Вон он, в часовне святой Терезы, сейчас заплачет. И так он по всем церквям Парижа!»

Я смотрел на него: у него тонкий и злой рот, безжизненные глаза. Его костюм элегантен, но поношен. Серая шляпа, должно быть, стоила когда-то дорого, но она не его; пальто все еще великолепно, но ему не идет. Вот он говорит с привратником, пробует силы в лести: он улыбается; это филантроп. Право, он не похож на других. Я назвал бы его – маленький церковный человечек. Таков герой истории, которую мне рассказали.

Мелкими скорыми шагами он обходит неф церкви в предместье; он не молится; он суров и надменен. Он ищет ризницу, она перед ним, он все ищет, он близорук. Ризница — а! Вот она! Он все еще колеблется – входит – останавливается – ждет, пока его заметят.

– Это свадьба?.. Крестины… Похороны? – Церковный человечек елейно, почтительно вопрошает. – Я… это… нет… по сути… не так важно… простите… небольшую услугу… не могли бы вы… О! Прошу прощения… у меня в записной книжке… это не требник… А! А! А! Памятники Парижа… В моей книжке упоминаются только Сен – Жан де Бельвиль и церковь Сен – Жозеф де Менильмонтан. Есть ли здесь еще и другие?
– Есть бульвар де ла Билетт, капелла де ла Вьерж в типографии; улица Баньоле, фламандская церковь возле канала Сен – Мартен.
– Я ее знаю, знаю, знаю ее, о! Я так… Я безутешен… Но все равно!.. Не надо провожать меня, месье… отец мой…
Священник принял его за иностранца, а может, если увидел, как он заплакал при выходе, – за сумасшедшего.

С тех пор, как люди не связаны более военными обязательствами, они все чаще задумываются над обязательствами брачными, и таких, кто обращается к Богу с просьбой освятить свой союз, больше, чем можно было бы предположить.
В одну из суббот, около полудня, смешной церковный человечек вошел в Сен-Жан де Менильмонтан, новый, но уже замаранный толпами, как приходская школа, храм. Свадебных кортежей было больше, чем священников, которые должны были совершать обряд, и меньше, чем приделов в этой большой церкви.

(Молитва). «Крестная Богоматерь, – говорил церковный человечек, преклонив колена на ступенях часовни, – благослови всех христиан, пришедших сюда, чтобы приобщиться к таинству брака. Святой Иоанн, одели меня капелькой разума, и сегодня на завтрак я буду есть одни овощи, капелькой разума, потому что я ничего не понимаю. Святой Иосиф, внуши мне целомудренные помыслы, ибо скверна в глазах моих, в ушах моих, в голове и на губах моих. Святое Сердце Иисусово, внуши мне любовь к человечеству, ибо веселит меня несчастие его и жестокосердие. Истекаю я злобой, как фонтан водою. А! Господи, ведь становишься лицемерным, мечтая исправиться и не достигая этого.»

Так повторял он в половине часовен, пред половиной чтимых святых; он собирался поклониться и другим, но был остановлен свадебными кортежами. Тогда, стоя позади каждой новой четы, он размышлял о возможных ее несчастьях, моля Бога их отвратить.

Молясь и плача, он очутился у большой и закрытой двери, возле темной часовни с пыльными окнами. Две ступеньки вели в этот грот без чуда, едва освещаемый двумя зажженными свечами. Здесь трое несчастных ожидали священника. Он вошел без всякой торжественности, держа в руках книгу; за ним следовал черный служка, пригодный сопровождать скорее мертвых, чем живых. О! Вот жалкая свадьба! Ни стульев! Ни друзей! Один – единственный свидетель – горбун, присевший на скамеечку для молящихся, косоглазый и белобрысый.

Священник принимается очень быстро и тихо читать: «Бог Израиля… святость брачных уз… верной женой… Ребекка… праотцы… Иисус Христос… без насилия… всеблагий отче… дети…»
Смешной церковный человечек не слушает: сквозь слезы взирает он на скорбное человечество. Шляпка и платье – свадебный наряд, который эта служанка, следуя моде по мере сил, сшила сама; официант в воскресном костюме, простодушный и робкий.

– Положите правую руку на руку вашей жены. Вы соединены перед Богом, – говорит священник.
– Мои молитвы ценнее молитв равнодушных мирян, – думает смешной церковный человечек. – Дети мои, дети бедняков из Менильмонтан, мои молитвы сильнее, чем молитвы безбожников (гордыня, грех гордыни). На вашей свадьбе был друг, дети мои! Нет! То не была обедня для нищих; с вами были мои молитвы! Благослови их! Господи.

– Обождите меня здесь, – быстро говорит священник, – я схожу в ризницу за метрической книгой. Вы сумеете подписаться? В добрый час! Я не сказал о кольцах… Хм?.. Обождите, это дело нескольких минут.
Тогда супруг говорит пред Богом:
– Он давно уже к нам привязался, этот старый хрен – ты его, вроде, знаешь, а? Ага! Ты хорошо его знаешь, я тебе говорю! Ты их всегда, стариков, любила. Плачет, вроде? Ну-ка, ну-ка! Понятно! Это потому, что ты выходишь замуж.
– Ты же обещал, что перестанешь уже после свадьбы!
– А ты клялась, что у тебя никого еще не было! Сказала, поженимся в церкви, чтобы доказать. Со священником, чтобы я доказал, что я не гад. Ты десять раз гадина, паскуда!

Горбатый, косоглазый и белобрысый свидетель кладет пальцы в нос. Это сапожник с улицы Тлемсем, променявший утренние заказы и выручку на обещанные ему завтрак и аперитив.

«И всю свою жизнь я буду молиться за них; Господь осыпет их щедротами своими, а меня они так и не увидят. Они будут обязаны мне счастьем, и никто, кроме Бога, не будет этого знать. Святой Иосиф не был богат, когда взял Марию в жены… пред Богом… пред Богом… пред Богом…»

Так думал церковный человечек. Невзирая на свое горячее желание, он так и не осмелился подписаться, как это сделал белобрысый горбун, в книге, принесенной священником.

Часом позже, в окружении покорных судьбе и шумных рабочих, церковный человечек предавался грезам перед прибором из железа, столиком белого мрамора, тарелкой розовой фасоли и графином с водой. Он не видел стоящего у столика новобрачного, не слышал слов, которые тот произносил:

– Так мадам вас интересует? Можете с ней посидеть, если вы ее знаете, а мы сейчас пойдем пожрать. А, Шарль?
– Дети мои, бедные дети!
– Брось его, тебе говорят, Альфред! Не видишь, что это свихнутый?
– Не люблю, когда на меня плюют. Пусть идет к чертям со своим старикашкой. Пойдем, я тебя познакомлю с парой ребят.

Церковный человечек не осмеливался ни закончить свой скудный обед, ни бросить его, ни ответить на униженный взгляд одинокой новобрачной. Он смутно чувствовал, что всякое объяснение будет излишним, всякое вмешательство – вредным. Страх соблазна заставлял его потуплять глаза. Человеческое несчастье, исторгавшее слезы из-под его век, чертило на его тонких губах злобную или радостную усмешку. Первый шаг к святости — внутреннее спокойствие; считая это спокойствие утерянным, он безуспешно пытался вновь его обрести.

Тем же вечером, в номере гостиницы на улице Амандье, официант из кафе снимал рабочую форму.

«Я тебя заставлю сказать, паскуда! Я так тебе врежу, что ты сразу заговоришь! Придется тебе сказать, так я тебе врежу».

И в ночи слышался жалкий голос, исходивший из-под простыней: «Не с этим! Правда, Альфред! Не с этим!»

Церковный же человечек сосредоточенно рассматривает происшествие, всесторонне его оценивая.

«Там нет греха, где нет намерения сделать дурно», – шепчет ему его ангел – хранитель.

«Благоразумие и скромность суть христианские добродетели», – говорит ему его совесть.

Но Сатана, ужасный Сатана, который никогда не дремлет, ужасный Сатана усмехался где-то: «Она была совсем недурна, эта служаночка».

И маленький церковный человечек вытянулся на своей монастырской койке, тихо плача о человечестве, о его грехах и о своем одиночестве пред Богом, пред Богом, пред Богом!

ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО: СЕРГЕЙ ШАРГОРОДСКИЙ, РУТ ЛЕВИН