5

– Идем колядовать, – сказала как отрубила.
– Если не будет ветра – пойдем по бабам.
А крупные хлопья снега залепляли Святой Град, не оставляя надежды на просветление.
– Это чудо? – спросила.
– Мужайтесь, и да укрепляется сердце ваше, надеющееся на Господа, – пропелся тридцатый псалом. Чистый голос отразился от стен и пошел гулять по комнате, разгоняя пригревшихся под плинтусом тараканов. Они заметались – от плиты к кухонному шкафу; один вдруг, крупный, с черной спинкой и серыми усиками на полдороге застыл. Посмотрел, прислушался и свернул к окну.
– Там холодно? – крикнула.
– Иду подыхать, – ответил за него.
А снегу навалило уже до первого этажа. Тамошние жильцы пооткрывали двери и возопили о помощи. Потом крики превратились в хрипы, а двери разом хлопнули.
–Боюсь, – по щеке покатилась капля и успокоилась в ложбинке рта.
– Градинка, люблю, – другая капля тяжело взобралась на вершину пухлой щеки и сорвалась вниз. В ложбинке стало мокро и солоно, – люблю, сладко.
Сказал и посмотрел на снег. Он завалил жильцов второго этажа.
– Боюсь, – шептала.
– Если так будет продолжаться, то… – и вздохнул. Отвернулся, почувство¬вал боль и откинулся на подушку.
А в сознании запечатлелся образ зыбкий и прекрасный: тонко очерчено задумчивое лицо, замирающие пальцы еще манят своим жарким прикосно¬вением, в глазах – печаль, и губы сложены для поцелуя.
В дверь постучали. – Открыто. – Ворвался сосед; полоснуло колючим сквозняком. – Закрой скорее дверь! – крикнул.
– Все бегут, а куда бежать? сосед задыхался.
– К тараканам, – сказал, не открывая глаз.
– Куда? – спросил, очумело глянул и выбежал. Снова сквозняк пронял, колыхнул и плавно опустил покрывало на смуглые плечи.
– … тараканы бессмертны, – продолжил.
А снег занес в Святом Граде дороги, остановил автобусы, закрыл магазины, облепил детей. Он уже взошел до третьего этажа, но продолжал сыпать большими звездами. Из-под пола пробивались глухие голоса. Они рвались к свету и теплу. Неожиданно кровать заходила ходуном, в комнате погасли свечи. Мутная белизна снега заглянула в окно, явила голые стены, черные проёмы дверей и грязные пятна на потолке.
– Падаю, – охнула.
– Прижмись, – попросил.
– Боюсь, – повторила.
– Когда снег будет на уровне окна… – подумал, прижался и не ответил. Озноб прекратился.
Оставались считанные минуты, посему пришлось приподняться и открыть глаза. Образ стерся в мозгу и стал явью. Испуганные глазенки были прикованы к окну, руки уцепились за край одеяла. На стекло устало вползал давешний таракан, в поисках дырочки наружу.
– Пора, – сказал он и подошел к таракану. Из окна видны были крыши домов.
Невероятно: Святой Град лежал под снегом. Он притягивал и звал окунуться в чистоту бесконечного покоя. Таракан встрепенулся, вытянул усики и стал быстро-быстро перебирать ножками. И, действительно, в оконной раме была малюсенькая щель. Вдруг большой, прокуренный палец преградил ему путь.
– Подожди, дружище, – обернулся к кровати, а дорогого образа не было.
– Боюсь, – шептало покрывало.
– Чего?
– Боюсь таракана, – истерично взвизгнула.
– … – смех пробрал. И резким рывком распахнул окно.
Пошли, дружище, – и, крепко зажав таракана в кулак, перешагнул оконную раму и мягко ступил в снежную перину.
Последняя снежинка влетела в комнату, покружилась и упала на покрывало. Быстро оттаивал Святой Град, уносилась мощным потоком вся накопившаяся за две тысячи лет гадость. Звуки тридцатого псалма заполнял обновленные улицы. Было хорошо и радостно.
– Хочу колядовать, – несмело произнесла и повторила уже окрепшим голосом, – хочу колядовать.
И пошла.

8

Томочка хороша.
Томочка хороша и любима.
Томочка бесконечно хороша и вечно любима.
Томочка бесконечно хороша и вечно любима, нежна и прелестна.
Томочка бесконечно хороша и вечно любима, нежна ее ласка и прелестна улыбка ее.
Томочка бесконечно хороша и вечно любима, нежна ее ласка и прелестна улыбка ее. Она мила до умопомрачения, и томен ее взгляд.
Томочка бесконечно хороша и вечно любима, нежна ее ласка и прелестна улыбка ее. Она мила до умопомрачения, и томен ее взгляд, и грациозна, и величава.
Томочка бесконечно хороша и вечно любима, нежна ее ласка и прелестна улыбка ее. Она мила до умопомрачения, и томен ее взгляд, и грациозна поступь, и величава красота. Изумительна она и притягательна.
Томочка бесконечно хороша и вечно любима, нежна ее ласка и прелестна улыбка ее. Она мила до умопомрачения, и томен ее взгляд, и грациозна поступь, и величава красота. Изумительна она настолько, что дух захватывает, и притягательна сила ее очарования.
Томочка бесконечно хороша и вечно любима, нежна ее ласка и прелестна улыбка ее. Она мила до умопомрачения, и томен ее взгляд, и грациозна поступь, и величава красота. Изумительна настолько, что дух захватывает, и притягательна сила ее очарования. Сколь много прекрасного в этой женщине! Но кто достоин быть сможет ее?!

10

Пусть это будет самая короткая повесть о любви, достоинстве и человеческой подлости.
И начнем ее словами: мело, мело по всей земле, во все пределы света, свеча горела на столе. А юная особа лет двадцати стояла перед зеркалом и в отсветах желтого пламени разглядывала свое молодое и здоровое тело. Ее круглое лицо с ярким румянцем во всю щеку светилось счастьем. «Я любима, я счастлива, я красива», – кружилась и пела она.
Но мы не зря начали это повествование словами известного поэта – ибо за окном буйствовала природа, закручивая в вихре вырванные с корнем деревья, чугунные ограды, каменные изваяния идолов и одиноких путников, затерянных среди разбитых временем домов.
Град, снег, колючий ветер сбивали нашего героя с пути, кидали его из стороны в сторону и били о стены. Но он был упрям и шел вперед. Туда, где, как он надеялся, его ждала обнаженная красавица.
Здесь мы вынуждены остановить наш рассказ и, отдавшись потоку свободного течения мысли, поразглагольствовать о тех невидимых нитях судьбы, связывающих в единый узел сумрак, надутые губки, увядший цветок левкоя и заливистый лай собаки. Ярко выраженный семантический дифференциал, возразит эрудированный читатель, а где гармония чувств, стану возражать я ему. И у нас пойдет легкий и грациозный разговор со сменой настроения и упоминаем про вещих мойр, расчетливого Тойнби и безумного Маркузе. Разумеется, кто-нибудь из нас процитирует: «Святость – не достоинство, а принуждение свыше». А все же оппонент мой прав – случайный выбор объектов диктуется в подсознании особым правилом единства, дифференциирован по какому-нибудь одному признаку. И внима¬тельный читатель сразу уловит связь между красотой, буйством и упрям¬ством. Недаром бытует в языке выражение — оголенное чувство.
Однако, пора нам последовать за утомившимся героем, присевшим отдохнуть на деревянных ступеньках внутри шикарного арочного подъезда большого дома, всего в нескольких кварталах от ее покосившегося жилища. Он достал сигарету, затянулся и задумался о превратностях судьбы, толкающей его в объятья совсем незнакомой ему девушки.
Они познакомились три ночи тому назад на праздновании Дня Благолепия. Тогда еще стояла прекрасная осенняя погода, выпадающая в этих местах раз в несколько лет. Взрывались петарды, тихие увертюры сливались с шумом разноцветных фонтанов и стайки бесноватых девиц мелькали в просветах листвы. Она выпорхнула неожиданно прямо на него, отряхнула платьице и уселась на пенек напротив. «Я знаю, вы маска добродетели, скрывающая самые большие достоинства, которые когда-либо существовали на земле, – щебетала она, – вы демон добра, и я хочу преклоняться перед вами». Но он был глух к ее мольбам, глух и слеп. Он взял ее руку, и она повела его, словно поводырь слепого, к залам дворца. По чистоте кожи и нежности дыхания он понял, что она юна и прекрасна.

А сейчас лютый ураган выгнал его из дома и погнал на поиски. Чутье подсказывало, а любовь вела по безлюдным улицам ночного города.

Только до каких пор можно любоваться плавными изгибами и наливающимися формами прекрасного тела?

Читатель опытный скажет – похоть всегда безудержна. Эх вы, похотливая поросль, зачем же вам стремиться к возвышенному, если с самого начала вы обрекаете себя на одно лишь чувствование! Мой друг, эрудит, наверняка поддержит меня. Эстетика разбаланса, горестно произнесет он. Та же мощность, но за счет высоких напряжений и с микроамперами тока, стану вторить я ему. Мы поймем друг друга и опрокинем стаканчик в честь этого.

А что же наш герой? Он пьет горячий чай в гостиной знаменитой куртизанки и наслаждается теплом и покоем. Меж тем горничные готовят будуар. Меняют подушки в спальне и греют ванну.

Что за метаморфоза? – спросите вы.

Ничего особенного, логика жизни, логика пути – которой не подвластны переплетения судьбы. Она строга и холодна, и ее закон – нет части жизни, которая была бы целой жизнью. Человек идет, не ведая пути, лишь в фантазиях своих он достигает цели.

Злобный фокстерьер, привыкший к ночным визитерам, даже не взглянул на него. Он упивался голосом своей хозяйки, сочным и грудным, пахнущим молоком и мясом. Да, этот пес ревновал ее, и всегда его свирепый лай звучал в одно мгновение с истошным воплем кончающей хозяйки.

Теперь ваша очередь, читатели, строить предположения. Не будь пурги, нашел бы он дорогу к ней? Ведь знаменитость города не осталась бы тогда одна в эту ночь и не вышла бы, скучающая, на лестничную клетку, где курил он. И не завлекла бы его на чай.

А после чая они уединились в спальне, оставив грустного фокса стоять на страже.

Где-то поник левкой. Затухла свеча. Ветер угомонился и дал снегу свободно посыпать землю белым нарядом. В углу каморки притулилась моя милая героиня, обиженно надув губки. Она уже не ждала, а снова мечтала о своем добродетельном принце.

Так кто же победил – красота, буйство или упрямство? Мораль сего мадригала проста: любовь – фантазия, достоинство – глухо и слепо, а подлость – порождение скуки. Вот и судите меня, друзья-эрудиты и читатели, обладающие большим житейским опытом.