ЦАПЕЛЬНЫЙ ПОЕЗД 
(Джейкоб Левин, военный инженер)

<…>
Сирена умолкала, когда птицы отправлялись на ночлег. Джейкоб возвращал ручку в чернильницу, выходил на улицу, смотрел, запрокинув голову, как птичьи стаи тянутся на северо-восток – к речным заводям. Птицы летели нестройными клиньями – здесь, у земли, предзакатный ветер только начинал ощущаться: легко касался лба и скул, а наверху уже мчались редкие облака. Лучи солнца рассеивались в клубившейся над землей дымке, преломлялись в воздушных течениях; было невозможно уловить момент, когда каждый из клиньев возникает в поле зрения – он появлялся над соединением двух долин; птичьи тела, если смотреть на них снизу, казались струящимися. Спустя считанные минуты клин скрывался из виду, и над долинами сразу же появлялся новый. В те недели бессонница мучила Джейкоба особенно сильно, он замечал, что не сразу может сообразить, какое сейчас время года. Возникало слово «ноябрь», разрасталось серой спиралью, заполняло пространство между горами игольчатым клубнем. «Ноябрь, а птицы летят на север. Неужели в этом механизме, поднимающем в воздух одновременно десятки тысяч стай, держащем их над землей, ведущем на другие континенты, возможен сбой?». Движение застопорилось, Джейкобу казалось, что он видит, где это случилось, - его хватало на считанные секунды – небо над долинами проворачивалось полупрозрачным треугольником; птицы летели вспять, река под ними продолжала свое течение на юг. Отяжелевшее красное солнце касалось горы Гильбоа, тени становились плотными и округлыми – будто выступали из земли. «Ничего не сбилось, это - вечер». 

В начале зимы 1939 года на станции Бейсан (Бейт Шеан) Хиджазской железной дороги потребовалась помощь инженера. Место имело стратегическое значение: Иорданская долина уводила на юг, к Иерусалиму и Красному морю, а Изреельская – на запад, к морю Средиземному. На крыше водонапорной башни установили новую радиоантенну – она была выше предыдущей. Вероятно, дело было в расположении перекладин, либо же птицы принимали круглую металлическую крышу за водоем. Так или иначе, новая антенна стала привлекать их к себе. Сначала это были зимородки, и антенна, если подъезжать к ней с востока, несколько раз пугала пассажиров: они были уверены, что у них на пути - шаровая молния. Зимородков сменили бакланы, и тем, кто приезжал на поезде с запада, причалив на корабле в порту Хайфы, казалось, что над Бейсаном висит плотное черное облако. Уже тогда у начальника станции Тарека Аль-Халили возникли опасения, поскольку бакланы – птицы довольно крупные, и под их весом антенна покачивалась, приводя к помехам в радиосвязи. Ситуация стала критической, когда антенна привлекла внимание цапель. В первый же день под их весом обломились несколько перекладин. Бейсан исчез из радиоэфира. Джейкоб прибыл на место происшествия через два дня. Ночью он починил антенну, но утром цапли снова на ней расселись – не поместившись на перекладинах, некоторые птицы срывались вниз, а потом рухнула и вся конструкция. Стремясь отпугнуть птиц, начальник станции выхватил из кобуры револьвер и выстрелил в воздух. Цапли взлетели, поднялись над станцией, кричали, кружили. Рядом с антенной установили сирену и включали ее сразу после рассвета. В дни, когда птиц был больше обычного, охранявшие станцию солдаты взрывали петарды. Такой была для Джейкоба станция Бейсан – непрерывный вой сирены, дым пороховых хлопушек и кружащие над долинами, к северу от хребта Гильбоа, огромные белые птицы. Ночью, когда сирена молчала, Джейкоб закрывал глаза, видел, как темноту испещряют тысячи белых вспышек, и не мог заснуть. 

Цапли научились ездить на крыше поезда. Возможно, с высоты он казался им сверкающей длинной рыбой. Они опускались на вагоны под вечер, когда поезд покидал Бейсан, двигаясь в направлении Галилейского озера. Солнце светило Джейкобу в спину, и он видел, как на крыше вагона цапли вытягивают вверх длинные шеи, спускаясь в долину. Возможно тогда, в 1939 году, и возникло уже довольно редко встречающееся в этих краях выражение «Уехать на цапельном поезде» - то есть, стать действующим лицом в истории, где изначально твое участие никак не подразумевалась, ты не был частью ничьего плана, и, сам того не пожелав и не заметив, однажды сыграл в чужой жизни решающую роль.


<...>


ДЖЕК


Деньги кончились, и я съехал из квартиры, можно сказать, в никуда. Помню, как пройдя примерно полквартала, я сунул руку в карман джинсов: запирая дверь, я часто клал туда ключ, а потом спохватывался: прорвет же карманную ткань, выпадет, вот тебе и сюрприз. Я доставал его и перекладывал в рюкзак. Ткань была цела; ключа не было. Я и шел пока что по привычке, в сторону центра, как будто участвовал в исследовании: что происходит, когда что-то прекращается. Первым исчезает объект, потом маленькие каждодневные ритуалы, которыми он оброс, как корпус корабля ниже ватерлинии – ракушками. Я обнаружил, что почти сразу же забыл расположение комнат в квартире, и вообще, забывал ее, в прямом смысле, с каждым шагом – стены растворялись в воздухе, воздух был матовым, а потом будто свет выключили.
Взгляд ограничен физическими возможностями смотрящего и упирается в горизонт. Но, получалось, горизонт создавало что-то еще: точка, куда ты возвращался или, по крайней мере, мог вернуться, дом. Теперь, когда дома не было, взглядов становилось два: один, устремившись вперед, вдоль каменных фасадов, сразу же достигал конца возможной траектории и рассеивался, охватывая пространство; другой длился – линии стремились в бесконечность. Боковым зрением я заметил непропорционально вытянутый темный промежуток между светящимися окнами. Гостиница «Эден». Я прошел еще несколько шагов и остановился. Поднявшийся к ночи ветер был такой же температуры, как мое тело. Дышишь, и будто ничего не происходит: не чувствуешь, как воздух заполняет легкие, но жить продолжаешь; видишь, как фонари освещают мясистые листья фикусов, слышишь, как стрекочут цикады и шуршат шины машин. Идти мне было некуда. Я закурил, потом растоптал окурок и свернул во двор, когда-то украшенный фонтаном. Теперь в бывшем фонтане валялась бесхозная одежда, сорванная ветром с бельевых веревок, обесцвеченная зимними дождями и песком. Из узкого козырька пробивалось дерево – ясень. Я щелкнул зажигалкой и двигался медленно, стараясь не оступиться, и, главное, не порезать пальцы ног разбитым стеклом. Глаза привыкли к темноте, да, впрочем, полной темноты не было изначально: с улицы проникал свет фонарей. Я не уверен, что это была именно гостиница, и что она когда-то называлась «Эден». Но так, во всяком случае, утверждал лотерейщик из оранжевого киоска на перекрестке. По его словам, когда-то здесь был пансион, потом у здания сменился владелец и решил продолжить дело под новой вывеской, но что-то пошло не так, или, наоборот, всё хорошо складывалось, но владелиц умер, и наследники до сих пор вели за здание тяжбы между собой. Я шел, заглядывая в комнаты. Одна из них каким-то чудом оказалась не замусоренной. Пол даже был как будто подметенный, во всяком случае, под подошвами сандалий стекло там не хрустело. Нижнюю половину окна загораживали заросли олеандра. По стене медленно проплыл отблеск фар машины. Шум ее двигателя доносился все слабее, потом стало совсем тихо. Я выбрал самый освещенный угол, достал из рюкзака полотенце, расстелил его на полу, лег, успел подумать: «Завтра обязательно что-нибудь придумаю» и уснул.

***
Меня разбудил запах кофе. Я не сразу смог вспомнить, где нахожусь. Стена напротив меня была в черных подпалинах. На штукатурке кто-то острым, обнажая бетон, выскреб: «Взвешено, отм». «Отвлеклись, наверное», – подумал я и снова закрыл глаза. Просыпаться не хотелось.

– «Добро пожаловать» не говорю, обойдешься. Кофе хочешь?

Так я познакомился с Джеком.
Утром Джек варил в джезве кофе на полу нашей комнаты. В темное время суток огонь было лучше не разводить: нас мог заметить полицейский патруль. Дни шли, но в них трудно было уловить движение – как на задержанном вдохе: ветер треплет волосы, в небе облака и рябая птица, кажется, мир сейчас лопнет изнутри, и ты выдыхаешь. Первое время я просыпался с мыслью о том, что необходимо что-то предпринять. Наверное, так и продолжалось, я просто постепенно перестал обращать на это внимание. Затемно мы с Джеком шли на улицу Яффо, на рынок, и собирали в рюкзак некондиционные овощи и фрукты, которые лавочники оставляли в картонных коробках у прилавков. Одежду брали на складе для нуждающихся. Часто нам удавалось украсть в супермаркетах колбасу и арак. Мыться мы ходили по очереди в спортклуб ИМКИ – по чужому абонементу, который Джек нашел на улице. Там мы старались не выделяться и не привлекать к себе внимание. Однажды я заметил в зеркале душевой свое отражение – мое лицо было точно таким же, как у физкультурников вокруг: торжественным и сосредоточенным.

В один из вечеров я почувствовал, что воздух стал другим: пока что таким же теплым, но уже чувствовалась будущая прохлада, сама ее возможность. Джек тоже это заметил, я увидел, что он ежится, хотя летней одежды для такой погоды пока еще вполне хватало. Он сказал: «Зимой тут не очень»
– Ага, – ответил я.
Никаким Джеком он, конечно, не был. Да я и сам был непонятно, кем.
Джек сказал: «Нужны деньги, и дофига».
– Ага, – согласился я.
Джек сказал: «Идем грабить банк»
«Так себе шутка», – подумал я. И почти сразу понял, что Джек не шутит.
– Ограбим банк и заживем, – сказал он, – перезимуем по высшему разряду.

Оказалось, у него уже был план: в отделении Национального банка в нескольких кварталах от нас работает охранник-пенсионер. «Гипертоник. Я видел, как он таблетки глотает чуть ли ни горстями. Далось ему с нами связываться. Подъедем на мопеде – это я беру на себя, – забежим туда, я пару раз выстрелю в потолок, начнется паника, все побегут, кто куда, а ты в это время – к кассам и сгребай всё в рюкзак. Несколько секунд, и – он обвел взглядом комнату – прощай, гостиница «Эден».

Я сказал: «Хорошо». Потом спохватился: «А оружие-то где найдем?»

– А ничего не надо искать! Джек засунул руку под груду футболок и полотенец, служившую ему постелью, и достал оттуда сверток. Развернул: я увидел пистолет, явно не современный – с плоским прямоугольным корпусом и длинным узким дулом.

– Откуда это у тебя?
– Обнаружил, – пожал плечами Джек, – вместе с пулями. Там таких несколько было, но все ржавые, я их не тронул. А этот, видимо, перед тем, как спрятать, смазали более тщательно.

Решили действовать. На следующий вечер, ближе к закрытию банков – чтобы денег в кассе больше было, – объяснил Джек, – я услышал снаружи стрекот мотора. Схватив пустой рюкзак, я вышел и сел на мопед позади Джека. Мы подъехали к самому входу в банк. Сквозь стеклянные двери я увидел, что внутри было довольно много посетителей. Это оказалось минусом вечернего ограбления, хотя, возможно, и наоборот: больше народу, больше паники и неразберихи. Я шел чуть впереди Джека и, обернувшись к нему, увидел его лицо. Его рот был полуоткрыт, глаза округлились – как у ребенка, которого сейчас впервые в жизни посадят на самую настоящую лошадь, или разрешат коснуться удава, или повезут на поезде, а впереди – целые сутки дороги. Я почувствовал себя обманутым. Все вокруг сделалось серым, шло крапчатой волной, подрагивало, только лицо Джека я продолжал видеть четко, во всех мельчайших деталях, четче не бывает. «Что мы тут делаем?!» – успел подумать я, но тут Джек резко втянул воздух, выхватил из кармана ветровки лыжную маску – мы смастерили их, пустив в дело две майки, – в несколько быстрых неловких движений натянул ее на лицо, выхватил из-за пазухи пистолет и ринулся внутрь здания. Я натянул свою маску и вбежал за ним. «Внимание! Ограбление!» – крикнул Джек. Он вытянул вверх руку с пистолетом, собираясь выстрелить. В банковском зале стало очень тихо. Все замерли и повернули головы к Джеку, как осколки, летящие от разрывающейся бомбы, только – в обратном направлении. Старушка рядом со мной зажала руками уши, не отводя от Джека взгляда.
Это выглядело так, будто к дулу пистолета была привязана невидимая веревочка, и кто-то легко за нее потянул. Джек на мгновение вытянулся вверх, будто следуя за собственной рукой, и сразу же обрушился на пол; пистолет упал рядом с ним. Послышался вопль ужаса и, действительно, началась неразбериха. Один из посетителей заорал: «Ограбление!», потом послышались крики «Ему плохо!». Какая-то женщина, приблизившись к Джеку гусиным шагом, протягивала к нему руку и отдергивала ее несколько раз, будто опасалась, что Джек неожиданно на нее набросится. Наконец, она решилась и двумя пальцами стянула маску с его головы. Кто-то призывал вызвать Скорую. Охранник стал делать Джеку массаж сердца. Про меня в этой суматохе забыли, я стянул с головы маску, спрятал ее в карман, попятился к входной двери и, оказавшись на улице, побежал прочь.

На следующее утро я прочитал в газете, оставленной кем-то на автобусной остановке: «Неудачная попытка ограбления Национального банка. Правонарушитель скончался на месте от сердечного приступа. Очевидцы расходятся в показаниях». Там называли Джека другим именем.

Я пришел на могилу Джека на кладбище на западном въезде в Иерусалим. Я долго плутал, потеряв направление, пока, наконец, не нашел нужный участок, и не опознал могилу по другому имени на воткнутой в землю металлической табличке. Все дни после того злосчастного ограбления я пытался понять, что происходит при сердечном приступе. Я вспоминал мгновенное, едва заметное вытяжение вверх, предшествовавшее потере сознания и падению. Это то, что видели мы, но что ощущал сам Джек? Внезапно замкнувшееся болевое кольцо, лишающее возможности выдоха. Воздух распирает легкие, становится таким плотным, что нет разницы между тем, что внутри, и тем, что снаружи, ты и есть весь мир, и вы нигде не помещаетесь, приближаетесь к стратосфере, становитесь и ею тоже, а потом разлетаетесь вдребезги.

Я подобрал несколько относительно крупных камней. Один был особенно удачным, ровным, явно прежде кем-то обтесанным и служившим частью какого-то здания. Одну из его поверхностей испещрили трещины. Если долго всматриваться, начинало казаться, что некоторые из них вместе образуют имя «Давид». Пригодился мой давнишний опыт работы на стройке. Я высмотрел в городе стройплощадку, где экономили на ночном стороже, позаимствовал в супермаркете тележку, погрузил в нее камни, и пробрался туда. Сбив замок с пластикового сарая, я, как и ожидал, обнаружил внутри станок для раскола камней. Я расколол камни на относительно ровные кубики, погрузил их в тележку, туда же поставил немного цемента в ведре и отправился на кладбище. Над могилой Джека я соорудил что-то вроде пирамиды из каменных кубиков. Они стояли не вплотную друг к другу; в промежутках, если заглядывать в них под разными углами, можно было видеть то шоссе внизу, то холмы с покачивавшимися на ветру темными деревьями, то огни в долинах, то просто ничего – белое тело другого камня. Я закончил работу и собрался уходить, но услышал звук, которого прежде не было – довольно странный свист. Я обернулся в поисках источника звука, и обнаружил, что свист исходит из построенного мной надгробья. Участок кладбища, где был похоронен Джек, находился почти у вершины холма. Я случайно расположил камни так, что при порывах ветра получался такой звуковой эффект.

Спустя примерно неделю я обнаружил, что надгробье разломано. Кубики были сложены недалеко от тропинки – их, видимо, должны были увезти. То ли администрация кладбища не согласилась с самоуправством, то ли родственники усопших жаловались на свист, то ли причина была в чем-то другом. Я вернулся с тележкой и цементом, погрузил в нее камни, отвез их к краю кладбища, и снова выстроил из них пирамиду. Но и там она долго не простояла. Кто ее разрушил, не имею понятия. А, может, никто ее и не разламывал, а это я нарушил пропорции песка, замешивая цемент.

Я опять положил камни в тележку. Пока толкал ее, вспомнил, как когда-то пытался подработать на раскопках. Среди забракованных, предназначенных на выброс керамических осколков, я случайно заметил черепок с отпечатком пальца гончара. Я спросил археолога, могу ли взять его себе. Она сказала: «Забирай на здоровье», но что-то ее беспокоило. Она уточнила: «Забирай, но возле дома не бросай, если что».

Я пересек шоссе и, найдя тропинку, стал толкать тележку к вершине холма. До нее я не добрался, так как по дороге заметил каменистую, обдуваемую ветром площадку. Она была относительно малодоступной, но мне удалось перетащить туда камни и в точности восстановить конструкцию из кубиков. Там она стоит и по сей день.

<…>



НИНА ХЕЙМЕЦ:

писатель, гид; родилась в Москве, живет в Иерусалиме с 1994 года. Окончила Еврейский университет в Иерусалиме и Бар-Иланский университет, где изучала социологию и лингвистику. Автор книг «Клуб любителей диафильмов» (АСТ, 2015) и «Перекресток пропавших без вести» (АСТ, 2021). С 2008 по 2011 годы была постоянным участником проекта ФРАМ. Публиковалась в сборниках проекта textus (АСТ / Времена) «Прокотиков», «Авиамодельный кружок при школе № 6», «Так (не) бывает», «Nада», «Новая чайная книга» и «Новая кофейная книга», в журналах «Гвидеон» и «Урал», а также в сетевых изданиях «Двоеточие:», «Идiотъ», «Артикуляция», «Сноб» (рубрика Ильи Данишевского), «Открытый дом» и «Этажи».