***
Марина Абрамович,
недолюбленная сербская баба
сумела облечь войну в плоть,
а, точнее, в кость.

В венецианском подвале
она целыми днями мыла щеткой
гниющие говяжьи голяшки.
(их была целая груда)

Голяшку за голяшкой,
голяшку за голяшкой,
голяшку за голяшкой.

Но их была целая груда. Даже гора.
Невыносимо много.
(Это ж сколько бычков забили?)
Но она мыла их, бесконечно, как мама - раму,
из любви к Родине.
Если тебя недолюбили, ты любишь за двоих, неважно, человека или Родину, лишь бы любить.

А вокруг уже давно договорились, что это — искусство, и попивали красное из пластиковых стаканчиков.

Я не Марина Абрамович.
Моя груда гниющих голяшек
не лежит спокойно в венецианском подвале (что было бы проще).

Моя груда, вернее гора, сложена из сухих черепов,
как на известной картине.
Культурная привязка, иной контекст, апофеоз войны,
травма поколений, привычка, вторая натура,
классика живописи, академическая традиция, можем повторить, солдатушки, бравы ребятушки, далее везде.

Сухонькая старушка-смотрительница внимательно следит, чтобы в зале не шумели.
Как будто гора черепов может от малейшего звука обвалиться и со стуком раскатиться по паркету. 



***
Marina Abramovic,
Alirakastettu serbilaismuija
osasi pukea sodan lihaan,
tarkemmin sanottuna, luihin.

Päivät pitkät 
hän pesi mätäneviä potkaluita
eräässä venetsialaisessa kellarissa.
(potkaluita oli melkoinen kasa)

Potkaluu toisensa jälkeen,
potkaluu toisensa jälkeen,
potkaluu toisensa jälkeen.

Mutta niitä oli melkoinen kasa. Jopa vuoren verran.
Kestämättömän paljon.
(Ja paljonko karjaa meni teurastamoon?)
Mutta hän pesi niitä ja pesi, loputtomasti, kuin piika pirtin pöytää,
pelkästä rakkaudesta Isänmaahan.
Kun olet alirakastettu, rakastat itse kahden edestä, ei väliä, ketään ihmistä vai Isänmaata, kunhan vaan rakastat.

Ja muut ovat jo ajat sitten sopineet tämän olevan taidetta, ja lipittivät punkkua muovikupeista.

Marina Abramovic en ole.
Minulle kuuluva mätänevien potkaluiden kasa
ei lepää rauhassa venetsialaisissa kellarissa (mikä olisi helpompi tilanne).

Minun kasani, tai tarkemmin vuoreni on kasattu kuivuneista pääkalloista,
kuten kuuluisassa venäläisessä maalauksessa.
Kulttuurisidonnaisuus, toinen konteksti, sodan apoteoosi, 
sukupolvien siirtyvä trauma, tottumus, toinen luonne, 
taidemaalauksen klassikko, akateeminen perinne, voidaan toistaa, ota meidät vastaan, senkin kaunotar, ja näin eespäin. 

Kuivakka intendentti-mummeli valvoo tarkkaan ettei kuka metelöisi näyttelysalissa. Ikään kuin koko pääkallovuori voi pelkän kuiskauksen johdosta romahtaa ja levitä kopistellen parkettia pitkin.



***
Жить на черте, на прямой, в одном измерении,
не пересекаясь ни одной точкой, ни в одной точке ни с кем из других насельников этой черты.

Жить на черте,
не понимая, что это вообще за черта,
и уж подавно безо всякого представления о том,
кто ее провел, зачем,
между чем и чем,
чем,
по какой поверхности,
где,
откуда и куда.

Жить, каждой точкой в своей точке одномерного пространства,
точкой среди бесконечного множества других точек,
точкой, не имеющей ничего, кроме себя.

Точкой, без которой черта распадется надвое,
станет пунктиром,
превратится в линию отрыва,
лишится математического значения,
геометрического смысла,
непрерывности,
и своей сути.



***
Elää viivalla, suoralla viivalla, sen ainoassa ulottuvuudessa,
millään pisteellä koskematta, missään pisteessä risteytymättä mikään toisen viivan asukaan kanssa.

Elää viivalla, 
tajuamatta, mikä viiva se on,
ilman minkälaista käsitystä siitä,
kuka piirsi viivan, mitä varten,
mitä yhdistäen, 
millä,
millä pinnalla,
missä,
mistä ja mihin.

Elää joka piste erikseen yksiulotteisessa tilassa,
pisteenä muiden pisteiden loputtomassa joukossa,
pisteenä, jolla ei ole mitään kuin se itse.

Pisteenä, minkä ilman viiva murtuu kahteen,
muuttuu pisteviivaksi
muuttuu perforointilinjaksi
menettää matemaattisen merkityksen sekä
geometrisen sisällönsä,
jatkuuvuutensa ja
itsensä.



***
Vapaa aika on pelottava, kuin
valpaana vapattava tuli,
voimista viheltävä tuuli
valjaasti levittäyneet vedet,
vaisusti makaava maa.

Jopa varovainen vapaan ajan käyttö
kasvattaa epävarmuutta käyttöoikeuksista.
Epävarmuus peitetään ajan hyväksikäytöllä,
pahimmassa tapauksessa ottamalla aikaa väiksin,
jopa ajan tapolla.

Tapon jälkeen aika paloitellaan 
lukemattomiin palasiin;
Palaset nimitetään tunneiksi 
ja täytetään lukujärjestyksessä 
lukemattomilla teoilla niin,
että jokainen tunti pullistuu 
kuin kuplamuovin kupla.

Mutta jos se ajanvietteeksi poksautetaan, 
kuten tapana on,
siinä on tyhjää, mutta ei ole tilaa. 
Aika on sama kuin tila.
Jos aika on käytetty, niin 
mistä löydetään tilaa?

Vapaa aika on pelottava, koska
katsomme sitä aina ulkopuolelta, kuin tulta, tuulta, vettä ja maata sen sijaan,
että eläisimme ajassa vapaina, kuin aika itse.



***
Свободное время страшит, подобно
биению бдительного пламени,
свистящему от избытка сил ветру,
вольно раскинувшимся водам,
тихо покоящейся тверди.

Даже бережное использование свободного времени
вызывает растущую неуверенность в праве пользователя.
Чтобы скрыть неуверенность, временем злоупотребляют,
а в худшем случае — отнимают,
и даже убивают.

После убийства время расчленяют
на множество кусочков;
их называют ”часами”
и начиняют многочисленными делами так,
что каждый раздувается,
как пузырек воздушно-пузырьковой пленки.

Но если, как это принято, ради забавы 
раздавить его пальцами
внутри будет не пустое пространство, а пустота.
Время — то же самое, что пространство.
Если потрачено время,
откуда взяться пространству?

Свободное время страшит, ведь мы
всегда смотрим на него извне, как на пламя, ветер, воды и землю, хотя могли бы
жить в этом времени свободными, как и само время.



SOKEUS

Katse on ruumiinosamme. 
Kahdesta pupillista yhdeksi ulokkeeksi kasvava läpikuultava lonkero, joka etsiytyy maailman uomiin, ajankulun kiemuroihin ja toisten ihmisten silmiin. 
Katseen liikumattomuus tarkoittaa sokeutta.
Sokeuden esiaste on näköalattomuus.
Katse jähmettyy lähimaisemiin, eikä kutita taivaanrantaa. Mikä siellä? Optinen harha. Todiste siitä, että maapallo on ympärikierettävää, eikä sen päälle jää mitään näkemätöntä.
Katse jäykistyy lähipäiviin, vaivalla ulottuu jopa ensi kesään. Mitä sitten? Pitkittyvät syksyt, lumettomat talvet, viivästyvät keväät vierivät vuodesta vuoteen. 
Katse tarttuu läheisiin, jotka asuttavat nähtävän maailman ja tutuilla touhuilla täyttävät päivät.
Sokeus ei aina ole se valkoisen kepin varassa vaeltaminen.
Usein riittää, ettei näkemisen tarvetta ole.



СЛЕПОТА

Взгляд — часть нашего тела.
Единое прозрачное щупальце, растущее из двух зрачков, взыскует закоулков мира, излучин течения времени, глаз другого человека.
Неподвижность взгляда есть признак слепоты.
Начальная стадия слепоты называется ”недальновидностью”.
Взгляд не покидает знакомой местности, не щекочет горизонта. Что там такого? Только оптический обман. Доказательство того, что Землю можно обойти по кругу, и ничего невиданного на ней не останется.
Взгляд вязнет в ближайшем будущем, едва досягая до следующего лета. А что потом? Затяжные осени, бесснежные зимы и запоздалые весны, год за годом.
Взгляд цепляется за ближних, населяющих видимый мир, наполняющих дни привычными хлопотами. 
Слепота — не всегда странствие с белой тростью.
Нередко это отсутствие необходимости видеть. 

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

Стихи — на финском и русском.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Я начала учить финский с нуля в возрасте 26 лет.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

На русском языке пишу с детства, точнее — лет с 9, но долгое время это было, что называется, ”элегантным хобби”, лет, наверное, до 22-23. Потом я стала сближаться с ”Новой камерой хранения”, и поняла, что стихи — это способ вести некую важную и всегда бывшую для меня важной работу по описанию и постижению мира. Очень высокопарно сформулировано, но по сути, так.

Году в 2011 стихи на русском языке стали как бы иссякать. А в 2014 совершенно неожиданно пришел в голову текст на финском языке, от имени старого медведя, который размышляет, не последнюю ли весну он живет.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Тесная, теплая и необъяснимая эмоциональная связь, которая с годами образовалась со вторым языком. Можно сказать, финский меня ”удочерил”.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Сначала складывается идея, образ стихотворения. Дальше я обычно делаю черновики подряд на финском и русском. Но иногда этот порядок меняется. Потом работаю над ними параллельно, потому что они начинают ”разговаривать”, коммуницировать друг с другом.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Нет, я себя ощущаю очень цельно.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Нет, потому что вначале в сознании возникает ”образ” стихотворения, поэтому понятия, мемы и пр. для его воплощения в разных языках подбираются легко.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Нет.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Я ”перекладываю” на финский свои более ранние стихотворения. Но они имеют совсем иную структуру, нежели нынешние, они значительно более ”языковые”, поэтому, конечно, это род вольного перевода.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Нет.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Меня вдохновляет и радует само наличие этого опыта у разных авторов.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Сложный вопрос. Мои билингвальные стихи — нерифмованные, в этом смысле легко можно подумать, что культурное наследие финского языка влияет на них больше. Но культурное наследие русского языка явно проступает в концентрированной эмоциональности и в стремлении вывести ”ударную строчку” в конце.