THE CITY In the beginning was the snowstorm, And the snowstorm was turning us And them And you Into small back points appearing out of nowhere, Disappearing to nowhere, Tearing the words into parts, Tearing the i love you from the good night, And like grim death The city roars, As if dinosaurs Gulping something gross, Like a wisewoman haws In the empty halls, And, you know, she knows That you fleed like the last breath after long Cheyne-Stokes Like those dinosaurs, Like the unstable eye – shadows shadows shadows. And at the top of lungs The city growls, The city haws The city hums, like we hummed, unable To set the words Free from the jail of wrongs, To set the sounds free from the jail of deaths And the jail of sense, And your hands Covered with age spots and scars, Birth (or probably death) marks Four nails even and one ragged I remember only by touch, and it’s ok It’s the best of the things that can be remembered. Covered with age spots, love spots, and is wound around, As the skein of yarn, With the city with traffic and lights and all With the ozone hole, And with always at least one soul At home NOT A SOUL The city growls, the city shakes, The city heatedly vibrates, The city cries For its amputated arms, It is broken, betrayed, savage To return to the empty cage. The city blubs, Now when it collapsed It will never be the same city. The city bursts, ripped apart, changes, The city screams, On the city streets Are none but strangers BLOODY GOD DAMN STRANGERS And they are certainly not to blame for The life, for being not at all aware That you ever lived, that there’s a coat behind the door, which has for more than two years noone to wear. In the beginning was the snowstorm, And the snowstorm was turning us into total strangers, vague, random, sporadic, unknown In the city that did not notice that there’s been any changes. ГОРОД Было так. Закутываясь в метель, метеорами мчатся чёрные точки прохожих, вырывая важное из нигде, вырывая люблю из спокойной ночи, и что есть мочи город гудит, гудит как гад, как гадалка надвое расколола твой образ в стакан, и N дней назад он сошёл, покачнувшись, к чертям с престола, стек, как тушь с лица, как стеклянный пар: "мы закрыты, зайдите после обеда", нервно вытек весь, как белок яйца, уничтоженного яйцеедом, и тут же следом город мычит, мычит как мы мычали когда-то, пытаясь звуки вызволять из словесной тюрьмы из тьмы смыслов и бед и смертей и руки твои в пятнах от старости, шрам (ожог), четыре неровных и один ровный ноготь помню только на ощупь. и хорошо это лучшее, что можно помнить. в пятнах от старости, от любви, а вокруг, как пряжа, намотан комом город: движение, фонари, провода, и кто-то всегда есть дома. НЕТ ДОМА город ревет дрожит, кричит, город унесли, предали, разломали, город взбешён, и вернув ключи, ночует бомжом на жд вокзале. город ревет плачет хрипит разбившись уже, тем, что был, не будет в городе на каждой улице, в доме, на этаже чужие люди ЧУЖИЕ К ЧЕРТЯМ ЛЮДИ и им не будет ничего за это, за жизнь, за то что они ничего о тебе не знают, за то, что за дверью два года висит пальто, и никто его не надевает. Было так. Закутываясь в метель, в никуда ниоткуда тянулась нить незнакомых абстрактных чужих людей в городе, который продолжил жить YVON there'll be another life, don't cry, Yvon, please, there'll be new kids, not these... new parents, loving, not those that forgot to pick you up from the school not once new ones there there Yvon there'll be another love of your life, not that one there'll be someone who'd make much of you and even more worship mutually and forevermore there'll be new cities new towns don't grieve Yvon a new apartment, beautiful, spacious and affordable - not this one with the new furniture - not from the streets or ebay don't cry, dear Yvon, hey, I know now it looks tough, but in a new life there'll be a beautiful sunlight coming through the air dust, and someone else will clean it up, not you someone else will suffer. there'll be new words that will make new sense on the new news there'll be new kids - nice and clean and easy to use new parents – pleasant and healthy and living forever there'll be new weather, no climate change no pollution ocean tidy and clean no poverty no slavery no mean people shouting at you on the bike path no worries, Yvon, there'll be a new true love real true, not that one it will never betray and cheat on you and ghost ever and of course not too feminist just a bit to the right level to have your strong masculinity pleased but still at the level of splitting bills there there Yvon there'll be a new one much better, much higher life be patient just for a while don't cry ПЕТЯ будет новая жизнь, не горюй, петя, держись, будут новые дети, новые родители в этой жизни (любящие, а не те, что забыли первого сентября забрать те- бя из школы). будут другие приколы, другая любовь всей жизни – настоящая, а не та, та, что будет тебя ценить, а не эта, взаимная и навсегда. будут новые города, новые числа и сроки, не горюй, петя, квартиры новые – с потолками высокими, а не эти, с настоящим ведром для мусора с крышкой, с посудомойкой (хотя это уже слишком), с солнечным лучом сквозь пыль комнаты, и кто-то другой будет ее протирать, не ты, кто-то другой будет страдать. будут новые слова изо рта, новые мысли выходить, будут новые страны и города, а не эти, в которых выживать, а не жить, с садами фруктовыми и солнцем, а не этим серым небом. не горюй, петя, будет то, чего не было. будет новая жизнь, новые дети, правильные и удобные, а не эти, новые родители, живые здоровые бесконечно. не горюй, петя, говорю тебе - будут новые вещи вокруг. новые предметы и люди, то, чего не было, то будет. там получишь любовь всей жизни – настоящую, а не ту, эта не предаст, не уйдет к другому или – еще круче – к другой, не будет ругать за невымытую плиту, не наскучит. будут снова вкусные коржики в киоске на остановке, да такие огромные, что не коржики, а коржи, новые квартиры с потолками высокими, так что, петенька, даже не пережи жи 1 ПОЦЕЛУЙ сирена навзрыд мне в окно рыдала: снова где-то кому-то больно, снова кто-то умер, и я от устало- сти умираю в школе. ко мне нависает сосед по парте (имя, пожалуйста, придумай сам), говорит: пойдем в пионерский садик – покажу тебе мертвого пса. и вот мы стоим над рваным те- лом пса, надо плакать, наверное, а я смотрю, как в разодранном животе его восстает вселенная: шевелится жизнью утроба, даже живее, чем он мог быть когда-то, на наши шершавые лица влажно стекает рана заката. было бы сложно придумать лу- чше момента соседу, чтобы сделать шаг в мой залитый закатом рот – поцелуй над собачьим гниющим телом. разлагается пес, первые фонари нас засветят, и мне не верится, но под курткой и под школьной формой совсем внутри начинается новое сердце. а снаружи до хрипа сирена кричала – снова где-то кому-то станет так плохо, что он умрет, и начнет сначала существование, или не начнет – в девяностые в два ночи нет концов и начал, и вообще: говорят, никакая жизнь ничем не закончи- тся, а точнее закончится ничем. прошла сотня лет, а я бы все повторил, если б смог, но сердце давно не бьется: вселенная в мертвом псе сворачивается в клубок и больше не развернется. 1ST KISS the sirens were crying loud in my open window: someone's in pain, someone's probably dead, and here am I dying of boredom at school somewhen in mid-May. my classmate hangs over me (his breath smells of chocolate, milk and smoke): have you even seen death? let's go I'll show you a nice dead dog. there we stand above the ragged dog body, and one should probably cry. but I am staring at how in his ruptured belly new universes ari- se. there stirs fussily fractured womb and now it's more alive than in olden days, humidly falls the wound of sundown to our spasmodic face- s. swarming party in dog's utero hiss- es, his abdomen is really crowded, when I am getting in my sunsetted lips my first kiss over the rotting dog body. classmate is giving me that very grip, the dog putrefies under the first lights, under my jacket and school uniform deep inside a new heart rise- s. outside the siren is singing flat: someone's irretrievably sick which is meaning that he'll eventually start from scrat- ch his being. or he won't cause in nineties at 2 am there're no starts or ends, and any life will end after all quite the same – inanely. it's been thousand years since, and I'd re-act, but the heart is no longer on. the dead dog universe collapses to black hole, and won't return. ПРЕДБАННИК на город упал неминуемый мокрый вечер, когда со мной происходили действительно странные вещи в предбаннике двух (или большего кол-ва) миров, и описать их невозможно – ни в одном языке слов на них нет, и лампочка коротит – свет мне за веки осколочно падает, заползая в дыру глазниц. я думал, такого не повторится (я даже тайком молился), но повторилось три раза, и будет повторяться еще. предбанник стал мягче, зарос плющом, лестница задеревенела и повела на веранду дачи, где кто-то кричал "не надо" испуганно, а второй не учитывал этот важный фидбек, и человека насиловал удивительно, но тоже человек. и крики еще какое-то время звенели в пустом саду, а потом резко стихло. в окна веранды заглядывала (и можно было срывать) облепиха. предбанник опять трансформировался, стал трястись, как вагон, запахло несвежей одеждой, курицей, табаком, пивом, отовсюду торчали голые пятки-ноги, и когда отключили свет на ночь, кто-то спустился с верхней полки, и она почувствовала как дышат ей на лицо (курица, табак, пиво) и с тех пор больше никогда не ощущала себя красивой. за окном тряслась и тряслась и тряслась внешнего мира лента. она теперь, если ездит, то только в купе с аварийным светом. предбанник превратился в магазин, автобус, пляж, лес, "я не сделаю тебе больно", "потрогай меня здесь", "хочешь пятерку в четверти?", "это такая особенная игра", "если расскажешь взрослым, я вернусь и останусь тут до утра". в кабинет физики, приемную врача, детский сад, переодевалку (физ-ра), (им было по 10, когда два милиционера прижали в угол двора, угрожая наручниками и арестом). предбанник вздрагивает в последний раз и превращается в любое место. THE ROOM the imminent night slips on the street wet, when erratic erotic things happen to me in a room joining two realities (the pain can always grow worse), impossible to explain – no words were invented for that, noone ever spoke it. the lights dance mad – short circuit falls beyond the eyelids and creeps into the eyepit hole (I am all made of scraps, I am no longer whole at all) I hoped it wouldn't come back, but it came several (three) times, and will come again. room 1 bird-cherry the room woodened softly, grew over with devil's guts, and one of the doors opened up to the summer house, and there was July 96, and there was a scream: please no, and there was someone else, who did not care. and it's freaky to say but there was a human fractured by another – no way! – human. and the screams were jingling on for some time in an airy garden, and then died away (calm is cruci- al). one could extend the hand in the window and pick the bird-cherry from the bush. room 2 abort lights the room transformed again and started shaking smelling stale (sweat) and sour (tobacco) and inevitably bitter (vodka), unshaved and shaved bare feet were all over. Someone slipped down from the top shelf, when the lights eventually went dark for a night and rubbed his scored face next to hers tight breathing avoidless (stale, sour, bitter), and she never felt beautiful since then. outside-the-window-world was quacking and shacking and fainting... she knew: there's a cabin with abort lights, which're never fading. room 3 cuffs The room turned into the grocery store, woods, U-bahn: "I won't hurt you!", "Touch me here and we're done", "This is an adult game", "You're so soft and white", "Just tell anyone – I'll come and stay overnight". Into a classroom, doctor's office, changing room (PE), (we've been 10 when two cops cornered us on the street, threatening with their cuffs, hands deep in the pocket- s). The room turned again. Noone ever spoke it.
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:
- На каких языках вы пишете?
Русский, английский, татарский.
- Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?
Английский выученный, татарским и русским владею с детства.
- Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?
Сначала на русском, татарском, в детстве, на английском после переезда в Берлин.
- Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?
Мысли постепенно начали приходить на разных языках, как и формы текста.
- Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?
Обычно это русский, как дефолт, но поддавшись впечатлению прочитанных текстов или для описания событий, для которых больше подходит татарский, потому что они были прожиты на нем.
- Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?
Отличается форма, отличается выбор слов, и в том числе ощущаю себя уже не той, что пишет обычно.
- Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?
Конечно, на всех трех языках случается.
- Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?
Наверное, все же нет, либо не могу сейчас вспомнить.
- Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?
Да, переведенные и написанные сразу на языке тексты – совсем разные. Перевожу, потому что некоторые тексты приходят не на том языке на котором потом их нужно напечатать.
- Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?
Часто совмещаю все три языка плюс немецкий, на котором живу сейчас.
- Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?
Нет.
- В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?
В первую очередь татарское культурное наследие влияет в наибольшей степени, русское и английское в наименьшей.
:
