«And a grin of bitterness swept thereby like an ominous bird a-wing.»

As the run of letters comes to a stop
I raise my eyes
To peer through a pane of glass
And a vast wall occluding the air
Beyond and painted light-blue somehow
With a single dent off-centre pierced by a tiny presence
Rotates around it as it would I think
Rotate
Around an axis
Till suddenly sounds change and the wall slaps shut
And scatters wildly against the train with a rain of bricks and rails
And hollows and gaps swing past with a rhythmic wail
While the train routinely passes through and shakes me off.
That’s how I remember you. That’s
The way you should think of me now.

(Would you like to know what happened next?
There were clouds moving fast and no walls at last,
And the weather was turning every way,
So that there would be for instance some rain
And then some wind, and then rain again,
And another day, and all through this
I kept moving moving my legs and lips,
And could even think for an instant that this
And everything else never never stops.)

Kurfürstenstraße

Early in the morning, accosted by prostitutes in Kurfürstenstrasse,
my mouth dirty with sweet poppyseed, I become foregrounded against
Azealia Banks’ ample moonshine and
Kylie’s moist oral apparatus, my ears
stomped with «blasen» and «ficken» and also “lecken”.
A parking lot behind
my back and the fleshy billboard
is strewn with condoms (that save,
according to the dictum stencilled on the pavement) and occupied
by the «Agent 47» film crew.
Whatever I offer by way of an answer
sounds irreparably stupid,
gets stupider every morning. 

Lego™ pieces

As I stumble across the silent room, the soles of my feet, in convolute agony, speak gently
to Lego™ pieces scattered in nether darkness.
//
The doc told me I had to pass the prick test, and I grew
uneasy, I had my doubts.
I tried to voice the anlaut in an ungerman way,
hypercorrecting to «brick test», and
the nurse showed me
her beastly teeth, warning, and
they stayed firm about the prick test, and
I went in and bled and thought furtively did I pass the test, and
refrained from asking the nurse to tickle me and did not laugh. And
now spring is coming and was it all in vain.
//
I went out and bought a sled, a hammer drill, and some rope,
Whereupon: immediate changes in perception of snow, of walls, and of human condition.
Incidentally, I also acquired a power amplifier.
But it seems to be slow on perception change, particularly so without loudspeakers. 

[From a lost original]

All the arguments for the untranslatability of poems I have taken seriously.
None of the arguments against the assumption that poetry cannot be translated were such
that I haven’t found them too ridiculous to even consider.
The questions of exactitude vs. approximation etc. have never been able to enter my thought.
The issue of necessity is as far from my mind as ever.
Whichever way the wind blows I will smell my farts. 

The Shaft

Through the tall tilted window from a nook in my kitchen
I oversee the shaft of the backyard framing
Four pine-trees, a pair of magpies, a hop-bush climbing
An angle iron and still some skies in the panes of glass
The tea clouds darken in the sultry pot
I watch the neighbors go about or stay put

I rubberneck to watch the convertible blond
Hoover her balcony turn around hoover it again
She put on some flesh over winter
And lost her perennial pink apparel so now
She wears slack black-and-whites
(And wouldn’t step out in a slip to pinch the linen)

I look in on the brooding next-door in her study
Wearing the glow of her laptop like a facial mask
Her features recede into a sad dense darkness
Half an hour later small figures are running and hurling something
On the morbid TV in another window in dismal silence
(I saw her howl then go limp in a chaise with a magazine)

A saggy-eyed shorty who never says hello unless he’s high
Standing young and hog-naked blowing sweet weedy smoke
His red bandanna half-mast on his neck and stiff with grime
He’s mischievous, bellicose like a blow-up gargoyle
Bracketing the sill with crimson fists on pink pale beams,
(Persons unknown scurry behind his billowing bulk)

Higher above me a child’s head wafts into a room full of clothes
Higher still a girl framed with garlands holds out her hand
An old woman all flowers and frills wields a watering can
Downstairs a clanking bike is dragged out through a door
A disturbed dustbin belches, the door is shut, the hand is drawn in
The day is failing now, the water has darkened and is tea

Slightly below myself a blackbird perched on the hops
Gives pause
And nothing can be as painful as the blackbird
There is no more pain but what the shaft contains
It lingers and flutters and the twig starts upwards
Slightly off-centre, not quite at the bottom of the shaft 

Say it with flowers

Below the knuckles of my face
Grey daisies crawl.
I drizzle when it smells like leek.

You are a sprinkle of lemon
On my forehead, flaccid
Tassels of forget-me-nots
Laid on the slope below my lips.

You walk like a ladybird
Sulking
On the lichen of my scowl. 

Gender

I never suckled,
For that
My gender disallows.

Instead,
She listens to my stories
Torturing a wart
Below the nipple.

Little fingers
Twisting,
Pinching pensively.
The stories do not
Amount to much.

In winter,
Wart is covered.
Snow falling.
No stories.

Eyelashes beating,
Heaving silence.
Heads floating,
Hollow breathing.

Two dents in darkness:
Attention
Swells willing summer.
The story wart will out.

Poems
I do too:
This poem is spring. 

Эгзеги

Я появился на свет для написания сложнейших психологических романов;
для нанесения на бумагу ранее оговоренных букв и знаков;
для группировки знаков и букв с целью способствовать
возникновенью различных смыслов.
Для воссозданья заведомо ложных версий,
для неубедительных и нерешительных действий,
вредных влияний и перечней самообманов.
Мучительных мыслей и поучительных сожалений,
душевных увечий и непростительной страсти.
Нелепых нежностей и помрачительных озлоблений
и, наконец, физической боли и бесконечных духовных несчастий.
И все это с помощью букв и знаков,
преимущественно одинаковых.
Не каждый на это способен,
но выхода кажется нет.
Вот, я появился на свет.

 
Это про тебя, это про меня

Все начнётся снова.
Светлый день и тихий вечер,
Плечи, руки, грудь, колени,
Чай и лень.
И мои ладони.
Ты, кажется, к этому не готова.

Все сначала.
Наши вещи, ты так любишь
Эту юбку, этот шарфик.
Общий ящик.
И мои рубашки.
Ты говорила со мной или со мной молчала.

Хотя бы дважды.
Зеркало, застёжка, запах,
Одевайся, мы забыли.
Ключи я взяла.
И твои обиды.
Это уже неважно.

Все начнётся с ними.
Мне так жаль, нельзя иначе,
Я не плачу, уезжаю,
Уезжай.
Кто первый
Меня отнимет, кто тебя обнимет.

Вскрыть

Чужие люди ведут постоянный поиск в моей голове.
Я чувствую руки, их как минимум две.
Я вижу руки, они заслоняют мне свет.
Тёмные пятна мне закрывают свет.

Я очень боюсь, что на моей сетчатке
Они оставят жирные отпечатки.
Хоть бы надели перчатки.

Я боюсь, что они повредят мои перепонки.
Они ведь могут задеть, пускай случайно, пускай легонько,
А перепонки со временем станут местами
Залапаны и жирны, а местами тонки,
Протёрты и очень тонки.

Если бы только поиск, пусть делают что хотят, но
На всех вещах, хочешь того или нет, остаются пятна.
От этих рук в моей голове останутся пятна.
Мне это неприятно.

Моё восприятие больше не будет кристально чистым.
Мир станет тогда до крайности неказистым,
И даже музыка мне покажется просто свистом,
Негромким свистом.

Вопросы к ясеню

В складки ладони капли дождя
как несколько минут ждать
каждая
от меня до неба дольше дня

На скулы и брови на веки руки
в раковинах ветер
накапливает звуки
месяц
другой третий
под пальцами на изнанках
век возникают знаки
как навсегда встретить

песок на щеках на руках
ресницы
ощупывают пальцы
как засыпать и сниться
коснуться и просыпаться
сквозь веки и пальцы как горсть
песка искать
привыкать не искать
вместо лица лица

В светлой ладони солнечный
снег как несколько десятков лет
след по небу по земле