המדליה של סבתא קלרה

(pdf להוריד)

БАБУШКИН ДИПЛОМ

Отрывок из книги «Любовь Онегина к бабушке Кларе»

Я люблю ночевать у бабушки с дедушкой и уже привык к этому. Бабушка стелет мне на тахте в маленькой комнате, на стенах которой висят картины и старые фотографии разных незнакомых мне людей. Там же висит фотография бабушкиной и дедушкиной свадьбы.

Мама говорила мне, что в России не праздновали свадьбы в банкетных залах, не приглашали ди-джея, не заказывали кейтеринг, да и свадебный марш тоже не играли. Праздновали дома и приглашали только самых близких друзей и родственников. Даже платье невесты не всегда было белым! Однако на женихе всегда был костюм, ведь в России у любого мужчины есть по крайней мере один костюм. Это я уже знаю по бабушкиным и дедушкиным гостям: на первых порах, мужчины всегда приходят в пиджаках, даже летом, а через некоторое время снимают пиджаки и остаются в рубашках с воротничками и на пуговицах. И только потом, когда они находят работу, то приходят уже одетыми в джинсы и футболки.

Я лежал в постели и смотрел на свадебную фотографию бабушки и дедушки. Ночная лампа бросала на неё световые блики, и мне казалось, что юноша и девушка на фотографии делают шаг вперёд и выходят ко мне из рамки, как из-под свадебного балдахина. Они смотрели прямо на меня, чужие и незнакомые, но такие симпатичные и радостные. На самом деле, ничего не указывало на то, что это свадьба. Они выглядели такими реальными и живыми, но вместе с тем в них была какая-то загадка. Не только на юноше был тёмный пиджак, но и на девушке тоже. Его плечо плотно прилегало к её плечу, и взгляды обоих, ясные и радостные, были устремлены вперёд, словно они точно знали, что их ожидает и к какой цели они идут.

Мягкий овал её лица дышал свежестью, а взгляд юноши был тёплым и вдохновлённым, таким знакомым мне дедушкиным взглядом.

Я знаю, что после окончания учёбы бабушке пришлось уехать далеко от Москвы. Она была самой лучшей студенткой во всём университете, и все знали, что Клара Данциг получит диплом с отличием. Но в конце концов что-то произошло и учёный совет выдал бабушкин особенный диплом кому-то другому, а бабушке Кларе пришлось уехать из Москвы.

Вокруг стояла тишина. Доносился только гул машин с улицы. Несколько мальчишек собрались внизу под соседскими окнами. Они тихо переговаривались с соседом и звали его спуститься на улицу. Только они и нарушали монотонный шум улицы.

– Бобик, я тушу? – бабушка неожиданно заглянула в комнату и оторвала меня от моих мыслей. На ней была широкая ночная рубашка, расходившаяся от груди воланом, и бабушка выглядела в ней большой и круглой.

– Сколько мне тут ещё осталось? – спросил я. Почему спросил – сам не знаю, ведь на самом деле я совсем не соскучился.

– А что, тебе плохо у дедушки с бабушкой?  – спросила бабушка с напускной обидой, но в глазах у неё играла улыбка. – Ещё несколько дней. Они быстро пролетят, – успокоила она меня.

Мне не хотелось, чтобы она погасила свет и пара в костюмах исчезла. Вообще-то, я хотел, чтобы она рассказала мне о своем переезде в далёкий город Чинск и о том, как ей жилось там без дедушки. Но моя бабушка, в отличие от дедушки, так запросто не рассказывает историй. Наверное, чтобы как-то её задобрить, я и притворился, что скучаю по маме с папой.

– Бабушка, – обратился я к ней, стараясь выиграть время: я не знал, как начать.

Она шагнула вглубь комнаты и наклонилась ко мне всем телом.

– Спать пора, – сказала она. Но мне сразу же стало ясно, что она уже поняла, что я хочу выпросить у неё немного ласки и кое-что выведать.

– Завтра нет школы, бабушка, – напомнил я ей со всей нежностью, на которую был способен. – Я хотел тебя спросить, – добавил я, слегка подвигаясь к стенке и тем самым приглашая ее присесть на кровать рядом со мной.

– О чём ты хотел меня спросить? – спросила бабушка, недовольно повернув голову. Ей все это не нравилось, но пока она решила мне немного уступить.

– Про твой диплом…

– Ах, про красный диплом? – удивлённо воскликнула бабушка Клара. Она сейчас же поняла, какой диплом я имею в виду. – Ладно, только на минутку, – сказала она и присела.

Я видел близко её шею и грудь в вырезе рубашки. Кожа лежала над воротом тонкими складками, образуя линии, будто начерченные у неё на шее и груди карандашом сильной и твёрдой рукой. Но глаза за стёклами очков светились и блестели, как у той девушки на фотографии. Она положила руку мне на бок и стала тихонько похлопывать меня, как ребёнка, который не может заснуть. Так она делала когда-то, когда я был маленьким, и сейчас, хотя я уже вырос, я люблю, когда она так мягко и размеренно похлопывает меня, когда я лежу в постели. Её теплая рука лежит на моем боку, я чувствую весь её вес, и это ещё приятней, чем тогда, когда она меня обнимает по-настоящему.

– Почему же они не дали тебе этот самый красный диплом? – спросил я.

Бабушка не замешкалась ни на минуту. Она тут же погрузилась в свою историю, такую живую для нее, хотя все это случилось уже давно. Она забыла о том, что я пытаюсь выпросить у неё поблажку и что мне пора спать, воинственно тряхнула головой, как молодая кобылка гривой, будто сейчас не поздний вечер и она не старая женщина, а молодая девушка, которая как раз заканчивает учёбу в университете.

– Ха! – воскликнула она с хрипотцой. – Почему? Потому что в России нельзя, чтобы еврейка получила диплом с отличием! Красный – это потому, что у него корочка была красного цвета, понимаешь, Бобик?

– Как это так? – переспросил я. До корочки мне не было дела. – Но ты же его заслужила?

– Конечно! Ещё как! – уверенно подтвердила бабушка. Её спина сейчас же выпрямилась, и вся она уже не казалась такой бесформенной и круглой.

– Так как же? – повторил я, чтобы заставить её рассказывать дальше, хотя этого уже и не требовалось.

– Такова Россия, милый мой Бобик! – сказала она. – Они меня даже не предупредили! Просто я пришла на торжественную церемонию вручения дипломов в полной уверенности, что мне будет вручён мой долгожданный красный диплом и вдруг… все изменилось. Оказалось, что жизнь моя не будет такой, как я предполагала.

– Да, обидно, – растерянно сказал я. Мне хотелось добавить, что это нечестно, и что если бы я был на её месте, то я бы раскричался и полез в драку. Но я ничего не сказал. Я ждал продолжения.

– Да, – пояснила она как-то особенно весело. Когда дедушка рассказывает о чём-то очень грустном, он тоже иногда делает это с напускной весёлостью.

– Это было первое моё взрослое открытие, – добавила бабушка задумчиво. – Я поняла, что это за мир – тот мир, в котором я живу.

Она порывисто отвернулась – в повороте её головы мне привиделась грусть – и посмотрела на пол. Я проследил за её взглядом и увидел на полу Онегина. Он сидел напряжённо и тихо на кромке ковра и ожидал окончания бабушкиного рассказа, чтобы, когда бабушка ляжет, забраться на своё место к ней на одеяло. Но бабушка позабыла о сне. Она сидела и молчала.

– А почему было так важно получить этот вот диплом? – спросил я. Я испугался, что она больше не будет рассказывать. Потому что на самом деле это была очень грустная история.

– Что ж, приятно быть самой лучшей, –сказала бабушка. – Но диплом с отличием московского мединститута мог обеспечить студенту место в Кремлёвской больнице, например, или в Боткинской, где работали все наши учителя. А без хорошего места в России, это не то, что блажь или баловство… трудно, очень трудно выжить… Ты понимаешь, милый мой Бобик?

Она посмотрела на меня и снова замолчала, но глаза её уже не светились как прежде. Напускная весёлость исчезла с её лица и все оно как-то съёжилось, стало напряжённым и жёстким. Это было немного странно: моя бабушка обычно веселая. Иногда, когда очень рассердится, она поднимает голос, но даже когда кричит, видно, что это только на минутку. В такие моменты дедушка иногда посмеивается над ней.

Но сейчас в её лице было что-то другое, оно вдруг изменилось и на нем появилось какое-то тихое и нехорошее выражение. Она наткнулась взглядом на Онегина, но не обратила на него внимания, будто его и не было в комнате.

– У нас не было отдельной квартиры, – продолжала она. – Ты же знаешь, в России не у каждой семьи есть квартира… Не у каждой семьи есть комната! Понимаешь, Бобик? – переспросила она, будто все это время не была уверена, что я слушаю и понимаю, и я подумал, что в отличие от дедушки, она не полностью погружается в свой рассказ. Он, когда рассказывает, не обращает внимания, слежу я за ним или нет. Он путешествует себе там, в гуще своих воспоминаний, и совсем забывает обо мне, как будто находится не здесь, в Тель-Авиве, а там, где снега и ветры, под низким небом грязного цвета, в огромном городе, застроенном хмурыми высотными зданиями.

– Все мы жили в одной комнате: я, мама с папой и тётя Берта. Каждый вечер, возвращаясь из института, я доставала раскладушку, которая стояла в холщовом чехле за дверью, раскрывала её и ставила между столом и шкафом. Утром я должна была встать первой, иначе в комнате нельзя было пройти.

Тут она прервалась, и я почувствовал, как она удаляется от меня и погружается в свою историю.

– Поэтому я так жаждала этого необыкновенного диплома… – быстрым движением руки бабушка отбросила прядь волос со лба, будто та мешала ей, не давая разглядеть что-то там, в её прошлом повествования.

– Ну, как тебе сказать, Бобик, это не совсем так, –  вдруг она снова вернулась ко мне, – твоя бабушка всю жизнь любила свою профессию. Я училась не для диплома. Мне всегда было интересно. Но я знала, что с красным дипломом у меня появится шанс жить в комнате, в которой я буду спать у стенки и в выходной вставать последней, а не вскакивать с постели, как одержимая, с утра пораньше, чтобы не мешать моим домашним. А ты же знаешь, что у твоей бабушки утро наступает медленно…

Это так и есть. Утром бабушка бродит по квартире сонная, как лунатик, и ей продолжают сниться сны, даже когда она уже на ногах.

– Спать у стенки было моей сладкой мечтой, – она закинула голову, будто увидев что-то там в воздухе нашей маленькой комнаты, – Что за счастье – повернуться лицом к стенке… Бывало, ночью я просыпалась от того, что дверца шкафа заскрипела и открылась, а с другой стороны бахрома тяжёлой скатерти стола задела моё лицо, а отвернувшись, в ужасе натыкалась на ножку стола… понимаешь, мой милый Бобик?

Я кивнул, представляя себе грузную бабушкину фигуру с тёплым и мягким животом, в который я люблю иногда утыкаться, как этот живот свешивается между пружинами и натянутой тканью раскладушки – я видел такую у Киры в Иерусалиме, она привезла её из России.  Пружины скрипят и возмущаются, а массивные ножки стола окружают бабушку Клару, как солдаты с ружьями наперевес, и следят, чтобы её сон на раскладушке не был слишком безмятежным.

Бабушка Клара снова умолкла, и я подумал, что это всё, что это конец. Мне хотелось узнать, что было дальше, про то, как она уехала в Чинск, и про их странную свадьбу на фотографии, но вообще-то всё это уже было не важно. Мне было грустно за мою бабушку, которую русские так бесчестно обманули, отказав ей в дипломе с отличием, который она заслужила.

– Бабушка, скажи, а ты плакала? – осторожно спросил я.

– Ой, как я плакала! – ответила она, и мне показалась, что она снова повеселела. Она почему-то приободрилась от моего вопроса, и её голос снова зазвучал бодро и энергично:

– Я выбежала из актового зала, где на торжественную церемонию собрались все наши преподаватели и студенты, и там, на холодном ветру, без пальто и без шапки, я разрыдалась. Потом, вернувшись домой, я рассказала все бабе Мане и деду Давиду, твоим прадедушке и прабабушке, и они утешали меня, как могли. Папа сказал мне: «Клерхен, – так он звал меня на идиш, – знай, Клерхен! Такова уж эта Россия!» Но для мамы это не было настоящим сюрпризом. Видимо она о чём-то догадывалась. Она смотрела на жизнь более трезво. Папа не мог себе представить, что официальный советский антисемитизм может быть направлен против его любимой Клерхен. Он думал, что живёт в стране, в которой царит равенство и справедливость. И вот… – она не закончила фразу. – Он страшно переживал, может быть, даже больше меня… – добавила она, и мне показалось, что она задумалась ещё над чем-то, другим, там, в прошлом своего рассказа.

– Вот так-то, – сказала она, как будто поставила точку, хлопнув меня немножко сильнее, чтобы дать мне понять, что это всё. Но мне не хотелось, чтобы рассказ заканчивался тут, ведь это же было только начало чего-то нового и хорошего.

Онегин поднялся со своего места и подошёл к бортику кровати. Он, видимо, почувствовал, что рассказ подошёл к концу, и хотел поторопить бабушку, чтобы улечься наконец клубочком в тепле её одеяла. Вокруг стояла тишина, из окна доносился только шум улицы, машины ехали по мостовой, ещё не высохшей от дождя. А тут стоял особый запах, запах комнаты, в которой никто не живёт, ведь только я иногда ночую в ней, а так, в другие дни она служит бабушке Кларе подсобкой, где хранятся утюг, пылесос и старый телевизор, который стоит просто так, потому что не нашёлся никто, кто бы захотел его забрать. От одеяла пахло овечьей шерстью, и оно было немного кусачим, даже через пододеяльник.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

Я пишу на иврите и сама перевожу свои тексты на русский.
А также перевожу других с иврита на русский и с русского на иврит.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Один из них является выученным в детстве.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

Достаточно поздно. Сам опыт изучения языка привел меня к этому.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Наверное, необходимость.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Если я нахожусь там, где окружающие используют этот язык, я начинаю на нем писать.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\писателем, при переходе с языка на язык?

Процесс не отличается, но совершенно положительно чувствую себя другим человеком. Во мне живут моя ивритская, русская и французская личности.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Да. Некоторые слова или выражения особо любимы и иногда их не хватает в том или ином языке.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка, на котором вы о нем думаете\пишете?

Определенно, ведь это взгляд другого человека.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Да.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Очень редко.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Затрудняюсь. Может быть, Цветаева.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Вероятно влияет, но затрудняюсь указать как.