Сколько лет прошло с тех пор, как я забросил свои записи?
Книга с зеркальными страницами – не книга ли это книг?
Что я хочу сказать, когда обращаюсь к себе на ты? А ведь я это делаю каждый раз, когда говорю сам с собой. Только в этих записях мне удается называть себя я.
Время лечит, не правда ли? Нет. Да. Нет.
Так или приблизительно так я начинал в уме свое возвращение к белому листу Ворда. Каждый раз, все варианты проговаривались почти одновременно, стирая друг друга, уничтожая друг друга, оставляя белое белым. Росло число пропущенных лет. Ответ на последний вопрос менялся с отрицательного на утвердительный и обратно.
Ответов на два других – как не было, так и нет.
Прошло восемь лет с тех пор, как я отдал The Brief History of Longing в «Двоеточие», пообещав прислать окончание в следующий номер. По моим подсчетам, к тому времени должен был сбыться один из сорока шести снов, один из двух, оставленных для финала моей истории. Как нетрудно догадаться, я ошибся и в подсчетах, и в ожиданиях. Сон остался сном, недописанная история осталась недописанной. Приблизительно раз в год я порывался за нее взяться.
«Сколько лет прошло с тех пор, как я забросил свои записи? Неужели уже год?
Книга с зеркальными страницами – не книга ли это книг?
Что я хочу сказать, когда обращаюсь к себе на ты? А ведь я это делаю каждый раз, когда говорю сам с собой. Только в этих записях мне удается называть себя я.
Время лечит, не правда ли? Нет».
Сперва я чувствовал, что как бы то ни было, я обязан дописать этот текст. Ведь я обещал! Если не в следующий номер, то хотя бы в номер после него. Если не в него, то хотя бы в следующий за ним. Но боль была непереносимой и не желала укладываться в слова.
«Сколько лет прошло с тех пор, как я забросил свои записи? Неужели уже три года?
Книга с зеркальными страницами – не книга ли это книг?
Что я хочу сказать, когда обращаюсь к себе на ты? А ведь я это делаю каждый раз, когда говорю сам с собой. Только в этих записях мне удается называть себя я.
Время лечит, не правда ли? Да».
Правда, не знаю, время ли? Или внезапное осознание его нехватки? Близости его конца. Бессмысленности любой попытки его убивать. Ведь вскорости его не станет, как не станет и тебя, зануда.
Как ты ни сопротивлялся, как ни старался сохранить свою «вечную любовь» хотя бы до конца своего невечного быстротечного времени, она ускользнула, исчезла, испарилась, будто и не бывало ее никогда. То, что отзывалось болью – все твое существо, по сути – молчит. Немотствует. Не существует. Стало быть, и ты не существуешь, зануда, мой недруг. И тебя не стало.
А ведь прежде – помнишь? – ты был всем, на чем останавливался твой взгляд, твоя мысль, всеми, кто встречался на пути. Всякий клочок бумаги, любой обрывок чужой фразы, каждая буква граффити становились частью твоей истории.
«Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; текел — ты взвешен на весах и найден очень легким: перес — разделено царство твое…»
Все выстраивалось причудливым орнаментом вокруг одной единственной болевой точки. Ты был этой болью и вот, тебя уже нет. Как нет и тех, кто рвал ту записку, обрывал ту фразу, писал и замазывал «мене, текел, упарсин» на стене. Теперь даже если и вспомнишь о них, не поймешь кто они такие. А раньше они были тобой. И ты собирался написать о них, о себе. А теперь вас нет и писать не для кого.
Но кто-то еще упорно держит зеркало у твоих губ, в надежде поймать мутное облачко дыхания. Ондржих, друг.

Сколько лет прошло с тех пор, как я забросил свои записи? Пять.
Уже пять лет, как недописана The Brief History of Longing. В этом (2017) году некто Джи Хокинс (держу пари, это псевдоним) написала роман под таким названием. Странно, что для жанра romance не нашлось перевода точнее.
«Джи пишет сладкий и пряный современный лесбийский роман. Если любовь побеждает все, ей хотелось бы верить, что однажды ее героини смогут править миром. В числе ее личных пристрастий осень, уютные свитера, горячий шоколад и Симс 3», что бы это ни значило.
«Всем нам знаком тот единственный — тот, кого мы желали, но не смогли заполучить. Лучший друг.
Гвен была влюблена в своего лучшего друга со средней школы, но теперь, когда они повзрослели, она задается вопросом, не пришло ли время поискать в другом месте и дружбу, и любовь. Даже не сознавая этого, Гвен повествует о своем двадцатилетнем стремлении набросками, открывающими перед ней карьеру художника комиксов, о которой она всегда мечтала.
В этой истории о любви и верности дружба проверяется, разбивается и восстанавливается. Взрослея Гвен понимает, что невозможно забыть о того первого человека, который породил в тебе желание и разочарование, меланхолию и любовь.
Невозможно отказаться от надежды, что когда-нибудь они снова обретут друг друга. Но иногда приходится рисковать разбитым сердцем, чтобы найти свою настоящую любовь».
Отзыв одной из читательниц: «Я продолжала читать эту историю в надежде, что Гвен перестанет быть такой дурой из-за Хизер. Я была абсолютно разочарована тем, что ей потребовалось так много времени, чтобы понять свою любовь к Ким».
Книга с зеркальными страницами – не книга ли это книг? Особенно, если все зеркала в ней кривые.
Что я хочу сказать, когда обращаюсь к себе на ты? А ведь я это делаю каждый раз, когда говорю сам с собой. Только в этих записях мне удается называть себя я.
Время лечит, не правда ли? Нет, не правда.
Время только калечит. Оно не лечит ни тебя, ни твое Ка. Если оно и умеряет боль, то лишь потому, что умирает твоя способность эту боль воспринимать, умирает вместе с иными способностями к восприятию. Ты исчезаешь по частям, и мир перестает быть частью твоей истории, мельчайшие подробности, наполнявшие прежде ощущением взаимосвязанности всего со всем, рассыпаются, как сухой рис по полу коммунальной кухни. Даже если сметешь все рисинки, то лишь для того, чтоб вытряхнуть их в мусорное ведро. Ни на одной из них не выгравировано твое имя. И его имя тоже не выгравировано ни на одной из них. Даже имени Мао на них нет, они чисты и совершенны, их ждет ведро.
Все, что случается, все, что происходит с тобой, в тебе или вокруг тебя, больше всего напоминает связку старых почтовых открыток, которую я когда-то подобрал на помойке. Теперь странно вспомнить тот трепет, с которым я разбирал обрывки предложений на нескольких мало знакомых мне языках. Каждое слово было моим. Стоило только прочесть и понять его, как оно начинало говорить обо мне и со мною. Не знаю, зачем я сохранил эту связку. Иногда я беру ее в руки, перебираю открытки и силюсь понять или хотя бы припомнить, о чем говорили мне вежливые фразы, упоминания имен незнакомых мне людей и шаблонные туристические восторги на обороте фотографий Сент-Албанского аббатства и Сент-Джеймского парка, репродукций «Кофейного садика» Лу Альберт-Лазар, ландшафта с березами Паулы Модерзон-Бекер, тициановского «Динария кесаря» и австралийского пейзажа Глена Барнета, написанного ртом и изданного израильским объединением художников, пишущих ртом и ногами, светотипий площади Согласия 1931 года и Лазурного берега 1937 года (почему-то отправленной из Граца!), изображений зимнего города Берна и летнего города Фрайбурга, рыбного рынка в Бергене, Постсдамской площади в Берлине, венского Грабена, оксфордского колледжа Магдалины или, наконец, черно-белого вида Фьезоле с надписью Poezia di Fiezole, трижды переведенной на изнанке карточки: Poésie de Fiesole, Poesy at Fiesole, Fiesole-Vergnügen. Каждый раз я вчитываюсь в эти словосочетания в надежде раскрыть какую-то тайну, которая сможет объяснить мне, почему поэзия на итальянском, французском и английском оказывается наслаждением на немецком, кто и почему выбрал архаичное слово Poesy и почему предлоги di и de, выражающие связи родительного падежа и принадлежность заменили на предлог места at? Каждый раз я понимаю, что такого рода размышления лучше всего передает современный глагол «тупить».

Droga nasza Genia, nigdy nie zapominamy o tobie.
(Nelson’s dockyard from Clarence House.
Antigua, W.I. Colour by Larry Witt
Another outlandish place for you.)

Quai Voltaire P. 25.XI.31
Hotel du Quai Voltaire
На марке – французский химик и политик Marcelin Berthelot
Отправлена на Shillerstrasse 26, Graz, Austria

Таллин 12.04.61
Дорогие, золотые.
Сижу в приемной министра Эст.ССР и жду приема. Приехал послом от нашего министра вести серьезные переговоры. Вчера программу выполнил. Надеюсь сегодня все закончу и вечером выеду. Завтра утром буду докладывать своему министру. Вот пока все. Целую крепко.
Ваш папик.
Вниз головой приписка: Министр хорошо
меня принял. Задерживаюсь
до 14.04.60(1?) Целую. Хелик (?)
Латвийская ССР
гор.Резекне.
ул. Дарзу 26а
кВ 21
Пауль О.С.
(овальная надпечатка: ДОПЛАТИТЬ РЕЗЕКНЕ
двухкопеечная марка
Таллин. Вид на город. Foto E. Fridrihsons)

Dear Miriam, your letter has been forwarded. I hope you are in a better [?]
Everyone has his ups and downs and if one has to re-live the years again, one would make surely other mistakes.
(Stankelt Road, Silverdale, две марки с королевой Елизаветой, 4 ½ и ½ шиллинга).

Dear Ida and Chaim,
we hope that by now you feel well dear Ida and you forget the trouble you had. We try to do our best to have a good rest though the weather is not so good, but it changes. I also hope that you do not suffer from the heat in Jerusalem and wish you all the best.
(BAD RAGAZ, Kurpark
Две марки: одна с ослом, другая с сен-бернаром.
От руки: Hotel Landi
OH 7310, BAD RAGAZ
Switzeland,
12/7, 1989)

Dear Zandlers, how are you? I expected to hear from you the last week, but
didn’t. Could be you’re on the trips? I made a wonderful one half day to the famous old cathedral

PARIS ET SES MERVEILLES
Monmartre. La Place du Tertre eet le dome de la basilique du Sacre-Coeur
שלום רב לך מירים
פריס עיר יותר יפה ממה שחשבתי