1. Что такое «плохие» стихи, я не знаю. Равно как и не знаю, что такое «хорошие» стихи. Меня учили, что правильно записывать стихи на песке на берегу моря между приливом и отливом волны — так, чтобы набегающая волна смывала все, что написано — и снова писать между отливом и приливом.
2. Конечно, все стихи лишь слабый отблеск чего-то большего. Попытки. Стихи — это от слова «стихия», которая выше и больше, которая вокруг, как водится, в огне, воде, воздухе, земле — все эти саламандры и корни, и цвет растений как звук, древесные шепота и прозрачность и шелест вод, — стихии-стихия, которая ведет и пронизывает.
3. «Плохие» стихи — те, которые не соответствуют своим критериям, которые напечатали, но…» — это условие и задача. Если следовать этим критериям, то, наверное, песни, тексты песен, пишутся совершенно иначе, нежели стихи. Почему? — потому что тут другая ведущая стихия — музыкальная, и слова звучат в голове одновременно с мелодией, выпеваются, поддерживаются инструментом и только потом записываются — на бумаге, в записи.
4. Ну, и второе условие. Те стихи, которые не публиковала. Юношеские. Детские. И потомошние. Которыми думала и через которые что-то понимала. Которые записывались как дневник, описательные, без «основной идеи», с «неточными» рифмами, которые ни к чему не призывали, но складывались сами собой. Впрочем, я и сейчас так пишу.
5. А, да, ну еще, о которых не позитивные, а непоймикакие. Туда же. О которых “мои плохие». Мои несладкие. Мои горькие-горестные, о которых насмешливо и надменно говорят иногда «аааа, вот все это женские причитания и всхлипы о том, что нетинет или естьиесть», а ведь надо радостное и позитивное. И с идеей. Ага. Я знаю. Всем и так плохо, куда еще совсем в какие-то бездны отправлять, тем более, что.
Да-да, те, которые не совпадают с сегодня, конечно, плохие. Те, которые вызывают двусмысленную улыбку. Какие еще? Которые про личного героя и лирику, и чудовищные романтизм, а надо совсем по-другому, отстраненно. Эти стихи не про то, как проходит жизнь, как все взрослеют-умнеют, и умудренно-иронично покачивают головами. Это о том, как невозможно, но, на самом деле, только это и возможно, потому что в этом вся жизнь. Ничего придуманного.
Да, надо отпускать и не зависать, и жить дальше, но все пишется само собой, и кто знает, почему, и удача ли это или совсем наоборот — тоже вопрос.
В общем, какие стихи — такое и предисловие. Так получилось.
Например, такое.

Одной медлительной прогулкой
легко печалимся невместе.
В пустынном гулком переулке
жених с невестою — не вместе.
Во Львове столик столь условен
для белого листа страницы,
что лег не стих — его подобье
на чуть замеченные лица.
И несомненным стало дело,
и невозможным славословье,
и одиночества неделя —
вот главное для нас условье.
Во Львове утром обручальным
пройдем без света и без лени,
прилежно позабыв вначале
несложный опыт говоренья.
Разруки развязали руки:
какое счастье — мы невместе,
друзья, припрячте ваши луки
для дней других в надежном месте.
И мы с тобой в пустом и гулком
(твоя расплата, ангел мести!)
одной медлительной прогулкой
идем — но Боже мой! — невместе!..

ПЕСНЯ

Восторженный мальчик. Встевоженный стражник.
Божественный пальчик снимает нагар со свечи.
Измучанный странник прекрасен и странен,
тоски вечный данник весь день по приезде молчит.
Звенят клавикорды. Короткие споры.
На лошаль — и в шпоры! — ликующий быстрый полет.
Отъезд а нашем праве. В итоге все правы.
Успешкой отравлен в прощаньи целующий рот.
Летит паутина. Пути середина.
Какая пучина гусару готови конец?
а, впрочем, неважно — гусар ведь отважен,
и дело тут даже не в паре венчальных колец.
Мы едем по кругу. Мы пишем с испугом.
И пулею друга убиты хотя бы на миг.
Несчастье — лишь повод. Болтается повод.
И мерно подковы затопчут молчания вскрик.

***
Чудный парус напрягая
Лодка между берегами
Шла — но берега молчали,
Лодки той не замечая.

КАРМЕН

Зал. Свет кровавый.
Рассвет. Идет репетиция.
Плеть бьет: — Дьявол!..
Из смуглой бумаги лица
Испанцы. Снова и снова
фламенко по кругу балетному:
— Встали, девочки, встали! Новый
шаг за мной следом!
И
  в ла-
    дони
        ритм,
И
  вслед
    ритму
         шаг:
Что
  та-
    кое
         жизнь? —
слева
  свет,
    справа
        мрак.
Что
  та-
    кое
        смерть?
Я бы
   жизнь
    смотрел
        на тебя.
Снова
   вверх
    и вниз
        плеть:
Кар-
  мен,
    кровь
        моя.
Упала на пол. Сил нет.
Но надо, надо, надо
сметь
встать —
  и
    под плеть
        ритма!
Девочка!
Моя молитва!
Ну, еще мой последний шанс!
Видишь, уже расходятся все…
Ушел твой партнер напомаженный.
Остался я. Режиссер. Хосе.
… Любимая, как я тебя просил
выжить наш танец неравный.
Играй смерть, Пако де Лусия.
Репетиция.
Свет кровавый.

***
Когда соединит игла
безудержного волка — с бегом,
с гортанным клекотом — орла
и Рождество — с глубоким снегом,
капризным взглядом, юный царь,
ты связываешь страсть и вечность,
и просветленного лица
не отвести от красной речи, —
но путается нить. И вдруг
узор переменился странно:
все тот же шелк, все тот же труд —
но в полотне дымится рана.
Смотри: разорванный полет
орла — снега марает кровью.
Смотри: печальный Ирод шлет
волхвов — по следу — за любовью.
Срок высветлен стальной звездой,
хлопочут флаги над младенцем,
и замер полный голос твой
на высоте пустого сердца.
Уже не распороть стежки.
Уже не выполнить урока.
Молчать? Бежать в ученики?
Смириться? Спорить? Ждать пророка?
… И в ночь заходит не спеша
в молчаньи полном, с блеском чудным
тебе знакомая душа
с лицом неузнанным и смуглым.

***
С детства чужая поджарой охоте,
пенному хрипу собак, даже снегу,
с детства родная безмолвным походам:
к вечеру звезды, а прочее — небыль.

В грязных котлах варят кашу солдаты:
что же ты, тело, под жаркой телегой
веточкой, пьяной от сна и досады,
бьешься на рваном полотнище снега?

Что же ты плачешь? — тебе ли неведом
холод походов по этой планете,
ропот солдат, горький шелест победы
и равнодушного знамени ветер?

Что до охоты — смешон пылкий ловчий,
волчья и птичья рассыпана свита, —
встретит ли нас хоть случайная роща,
коль за кострами и неба не видно?

Звезды ли вспомнятся ковриком узким? —
мимо, все мимо: охота да холод.
Нет, не одарят ни страстью, ни грустью
тихие воины славных походов.

***
О гордыня моя, одинокая девочка-вруша,
С ярким ветром на пару ты дудочку вертишь в руках…
Все-то кажется: ангелом слабым — ан музыка в душу.
Все-то верится: кожа тонка — ан всю жизнь в облаках.

***
Они отбиты, неуклюжи, холодны и беспощадны,
и ничуть не говорят по-синегальски.
Они в чужую жизнь не лезут и в свою не запускают,
у них крупны горы-мышцы вместо сердца.
Они режут, убывают, безутешно выгоняют,
в одиночестве кочуют.
Они выполнят работу.
Их нахмуренные брови — только! —
выдают породу,
но друг друга они чуют.

***
Жить при дворе императора.
Выстроены облака
над серыми водами моря
правильно и легко.
Собаки спят на причале. Пора
не задавать вопросы на «к»:
«какой», «куда», «кой черт» и т.п.,
вглядываясь далеко.

Молчать, моя радость. слаще.
Горы всегда одни.
В тени половина склона —
другая (условно) светлее.
Где же сам император? — плачет,
почему-то считая дни.
— Где домочадцы? — ловят
оленей внутри аллеи.
Посмотрев на луну, что будет
не знай, умоляю, не знай.
Стань, любовь моя тем, что получится —
тем дороже дышать
тобою.
Тени
императорского двора
кладут на бумагу «тень»,
случайно сказав «шар» —
звездный, ночной, земной,
небесный и, ясно, «под»
(девушки, драгоценности, рыбки в сандальях, смех).
Не принимай решений, дыша половиной пор,
а когда они все открыты, решений и вовсе нет.

НАСЛЕДНИЦА

Наследница музЫк, ты нынче в город!
Вздыхают кровно парки и соборы.
Внутри небес, без видимой опоры
задерживаешься – флейтистка хора!

Гора в цвету, как балерина в пачке,
Дымится, брызжет, крУжится смертельно.
Вот так же ты – угрюмо и отдельно –
«другие не прельстят!» — манжет запачкав.

Попасть в зрачок не целясь так бесценно,
как продержаться вслух, на листьях лежа.
— Наследница, бездельница, принцесса,
преступница! – сказал один Сережа.

О, упирайся, древнее растенье! –
трапеции воды, квадраты пыли
тебя спасли от службы и от денег
и сохранили след и дом фамильный.

По шахматной доске беги, бегунья,
«другие не прельстят» — ты снова будешь.
В открытых клетках комнат в дудки дунет
Звериный мир – ты выдумаешь буквы!

Переступай по сердцу крон апрельских,
лети, как рыба, распускайся слева!
Ты вся – в огне музЫк и тонких рейсов! –
Но и тогда Душа сквозь рай взрослела.