Я поняла, какое оно, только услышав его в своем исполнении.

Кажется, мне было 18. Кажется, это было лито. Или литературный семинар… Но чей? Кажется – скорее всего – меня отвел туда Володя Друк, добрый человек.

Это было на метро Ждановская, и там был в гостях Булат Окуджава. И молодые поэты принесли свои новые стихи, чтобы прочитать их – и услышать, что думает о них Б. Ш.

А у меня не было новых стихов, у меня был очередной творческий кризис и новый голос, способный передать драму моей жизни, только прорезывался, ну или я на это надеялась. Но не пойти из-за этого на встречу с Окуджавой было как-то глупо, поэтому я села сочинять.

Главное, надо говорить своим голосом. Да-а-а. Это иногда трудно и неприятно, ведь свой голос может оказаться ватным, или деревянно-скрипучим, или вялым, как сосиска… Но мой голос был не такой. Он был…

Нет, не так. Сначала я поехала туда, на встречу с Окуджавой. Кроме творческого кризиса у меня была еще и большая человеческая грусть, поэтому я не смогла переодеться – поехала в серой пижамной фуфайке с пятном на животе, из-за чего чувствовала себя очень глупо. Там было много молодых поэтов разного возраста, но я запомнила только одного мальчика лет 16. Он был очень толстый и, наверное, язык у него был распухший – ему было трудно говорить. Его стихотворение называлось «Рябина», оно начиналось так:

Рябина, рябина,
Ты стоишь у дороги,
Под тобой зеленеет трава,
У тебя коричневые ноги
И красная голова.

Молодые поэты шевелились от досады и превосходства, Окуджава сдержанно улыбался.

Потом очередь дошла до меня и мой новый голос сказал:

— Есть у меня три бабки-еврейки,
Они мне дарят каждая по копейке…

Я не помню, что еще они делали в моем произведении, но, как только я это услышала, мне стало очень противно. Ну зачем, зачем было их приплетать!

Во-первых и во-вторых и в-третьих, я никогда не называла их бабками, только бабушками: бабушка Соня, бабушка Феня и бабушка Роза. Они были сестрами дедушки Бори и я их всех нежно любила. Соня дружила со мной – на даче мы играли в дурачка, а мои куколки спали в пачках от «Столичных», которые она курила с утра до ночи. Феня умерла, когда мне было 6 лет, но я помнила, какие у нее были смешные усики и круглые глаза. Бабушку Розу я знала меньше всех, но все равно любила – на всякий случай. И вот, ради красного словца… Мой новый голос оказался мелким хамом, а это стихотворение было мелким предательством. Хорошо, что я не запомнила его целиком.

Я дочитала его и стяжала аплодисменты. Только умный Б.Ш. смотрел в стол и нехорошо улыбался, сжав губы. Или так мне показалось.

Больше я туда не ходила.