«Бред лежит на больной поверхности, а имитация лежит на здоровой, искусственно помятой», – пишет Роман Михайлов в книге «Равинагар»[1].  Попробуйте руками помять шифер так, чтобы получились волны. Так делается неомодернистский текст. Но сначала надо найти рабочие перчатки. Вы обнаружите, что они спрятаны или продаются по завышенной цене. А вот другие, приличные люди с детства знают, где что лежит: одним родители сказали, другие родились на пороге волшебной мастерской, где по знакомству раздают железные наладонники, с виду неотличимые от обычного кожного слоя.

К чему я это? Вспоминается другая цитата: «Иногда ты видишь свой путь, знаешь, куда он ведёт, но пройти по нему не суждено». Представьте, что это не трагическая история, как у Джуда Незаметного, а оборванный в самом начале анекдот об одной из ваших предполагаемых и одобряемых мещанами дорог — честное слово, лучше делать дороги из бензедрина, — «призвании» поэта-традиционалиста, например.

Обернувшись на свои двадцать два года, я сначала не совсем поняла, зачем девушке, которая в шестнадцать писала верлибры без знаков препинания, а в девятнадцать, за исключением романа «Место для шага вперёд», модернистскую прозу (впоследствии почти полностью уничтоженную), воспроизводить набор стереотипов. Арт-терапия? Я не из тех, кто колется грязным шприцем, а литература-как-автотерапия — и есть грязный шприц, при условии, что  на первом месте стоит освобождение от проблемы, а не стилистика. Этот сомнительный экзерсис — ответ любителям проштемпелёванной силлабо-тоники, любящим покричать, что все эксперименты — от неумения грамотно писать, рифмовать, выражаться «понятно», сочинять детективы. Я умею, это легко. Но зачем? В двадцать шесть я выкинула из этого стихотворения строфу, уже не помню, какую. Пускай оно каменеет в своей восхитительной нарочито-графоманской беспомощности. Это перепощивали барышни с li.ru и diary, где у меня никогда не было дневников.

Потом в моду вошла «популярная поэзия вконтакта». Мы не завидуем, как бы говорит этот текст, точнее, спрятанные в его шкуре голоса, мы знаем, как это сбивается — как масло лягушачьими лапками; мы даже способны мутировать обратно, а зачем? Ради двух тысяч стипендиальных рублей, платимых Союзом писателей России? Ради собирания залов? «Славу я проем…» — такую только проесть можно.

Кто-то спрашивал, причём тут бог. При том, что бог — мёртв, а нарочитое графоманство строится на смерти, но не той, которую мы видели на улицах девяностых, а глянцевой, припудренной — на неё разрешают смотреть детям: она как бы живая. Осознание бога как фантома человеческого сознания а не всесильного существа стало для меня счастьем, после этого я прочно забыла остатки арамейского, который выучила, чтоб эпиграфы разбирать: древний язык выполнил свою функцию в моей голове, и дверь в него закрылась. Никто не призывает запрещать красивые старые здания и чайные клубы (религия, если не секта — чайный клуб), но полезно знать, открывая суперкнигу, чем рискует твоя психика.

Штампы тащат за собой неправду, вот она: я видела всякое дерьмо, но была уверена, что выберусь, а умолять какого-то Христа, чтобы он что-то дал — инфантильная чепуха. Ничего он не даст — сама стань Христой и возьми. Не отдадут — можно на митинг пойти, например. Прослушал я молодых исполнителей, пишет Кирилл Рыбьяков на заблокированном сайте, и сил моих больше нет — все просят невесть кого им что-то дать, как младенцы.

Впрочем, это, наверно, правда в небольшой степени арт-терапия (правда в небольшой степени). Если ты не из порядочной столичной семьи, чучело традиционалиста висит над тобой, как тот самый меч. Сказала бы я, как что, если бы меня не останавливал внутренний цензор — а если мы обсуждаем цензурированную (почти любая силлабо-тоника цензурирована, ибо выжата до предела — тут, без всяких бенкендорфов, система начинает себя воспроизводить) поэзию, его фигура вырастает в свободном углу. Так вот, говорит твоё подсознание, давайте я побуду традиционалистом, раз уж на то пошло. Не для стипендии берёзового союза, а так. Помню, были у меня суицидальные мысли — идёшь по мосту и хочешь броситься, осознавая иррациональность этого желания. После этого я, отлично зная, на каком автобусе доехать до Королёва и выйти рядом с М8, несколько раз садилась на другой транспорт до Холмогорской улицы, переходила автостраду там, где, собственно, её  переходить не надо, и только потом стопила фуры. Всё прошло; не привыкли к спорту — не повторяйте.

Где нет рифмованной молитвы, там человек способен скрутить литературный язык, словно банкноту для вдыхания спидов, потому что верит в собственные руки. Или отключить страх перед наказанием божьим и съесть марку, позволив химии показать ему что-то сложное. Иногда совсем простое. Намного проще силлабо-тоники, что и хорошо. Марка — всего лишь метафора: не привыкли к таким оборотам — не повторяйте.



Приложение:

***
Дай мне пожить одной, Боже, без советчиков и врачей,
без соседей, мешающих делать всё, без начальства и стукачей,

без тех, кто уже никогда не придёт, без тех, что недавно пришли.
дай мне дом на краю всей Твоей земли, на краю всей Твоей земли.

Сегодня чужой видит весь мой дом, все четыре угла.
Другой сочиняет дурацкий роман на тему «с кем я спала».

Приятели жалуются, почему им здесь не хотят налить.
Оставь меня, Боже, вдали от них, на краю всей Твоей земли.

Дай мне лодку без вёсел, дай мне дым без огня,
дай мне пройти сквозь любые слова, дай деревьям расти сквозь меня.

Я не нуждаюсь ни в людях, ни в вёслах, ни в словах, а, должно быть, в петле:
ведь я знаю, что край всей Твоей земли находится не на земле.

                    2002, 2006.



 
Между тем, свою вторую квартиру я в нулевые годы купила на краю земли божьей, России. Самый западный областной центр. Удивительные пророчества плохих стихов.

[1]             http://krot.me/article/ravinagar