СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ

СЛАВА, КРАЖА СО ВЗЛОМОМ ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ

Мы прибыли на возвышенность в коляске; леса — оптика заката: замок, колоннада под гнетом герани. Здесь должны играть синтетическую пьесу из всего Шекспира. Какие места, стены, башенки! все эти господа в пенсне, которых я повстречал на верхушке башни! эти ювелирные выставки! эти дамы! (одеваются здесь лучше, чем в Париже). Наконец наступает вечер. Зала в Ланкаширском замке — род Версаля и набита битком. Дамы, полу-Офелии, полу-мещанки; вот пирог с паштетом по-страсбургски, в обличии Ромео — это я! Были и Муне-Сюлли в утренних мятых простынях. Назавтра в стеклянные двери столовой залы ломились друзья; пировали весь день; слуги должны были быть начеку, чтобы они не ворвались. Что это — слава? Кража со взломом или революция?

ДЬЯВОЛЬСКАЯ НОЧЬ

Что-то ужасно холодное падает мне на плечи. Что-то липкое цепляется за мою шею. С неба доносится голос: «Чудовище!», и я не знаю, говорится ли обо мне и моих пороках, или то указывают мне на клейкое существо, цепляющееся за меня.

КОЛОНИАЛЬНАЯ ВЫСТАВКА

Сейсмограф! сейсмограф для измерения колебаний земли.
Моя одежда на стуле была паяцем, мертвым паяцем.

ФАНТОМАС

На дверном молотке потемневшего серебра, грязном от времени, в пыли веков — чеканная голова, подобие Будды, с очень высоким лбом, висячими ушами, на манер матроса или гориллы: Фантомас. Он тянет за два шнура, втаскивая наверх что-то, уж не знаю что. Его нога скользит; его жизнь в опасности; нужно дотянуться до крыши звонка, опередить крысу с ее острыми зубами. Но может, все это лишь чеканное серебро дверного молотка.

ЕЩЕ ФАНТОМАС

Господин и дама, большие гурманы, были вдобавок и очень горды. Когда шеф-повар, с колпаком в руке, приблизился к ним в первый раз и спросил: «Прошу прощения, всем ли довольны месье и мадам?», ему ответили: «Мы сообщим вам через метрдотеля.» На второй раз — ему не ответили. На третий они намеревались было выставить его за дверь, но не решились — ведь то был уникальный шеф-повар. Когда же он подошел в четвертый раз (мой Бог, они жили в Порт-де-Пари, все время одни, скучали ужасно!), они наконец заговорили: «Соус из каперсов восхитителен, но пирог с куропаткой несколько жестковат.» После перешли на разговор о спорте, политике, религии. Этого-то и хотел шеф-повар — ни кто иной как Фантомас.

ПЕРИСКОП МЕНТАНЫ

Перископ Ментаны — подземный грот: изящный прямоугольник в обрамлении скал. В эту рамку попадает и озеро китайских чернил; два ангела, черных лицом, покачивают головами направо, и налево, и наискосок; с краю, у подножия каменной колонны и на уступе скалы — бюрократ в пиджаке, уступающем своим величием природе, почесывает лысый череп. Все это отдает витриной; таков перископ Ментаны.

ПЕТУХ И ЖЕМЧУГ

Пожар, роза на развернутом хвосте павлина.
Большие плоды на карликовом дереве, слишком большие для него. Дворец на утесе крошечного острова. Искусство, слишком чистое для народа.
В Андах на Кордильерах, во хмелю растет виноград, никто его не видит.
Чтобы отомстить писателю, герои, им созданные, прячут его перо.
Поверженный архангел успел лишь распустить свой галстук, а то сказали бы: он еще молится.
Туман, звезда паука.
Ты ошибаешься, добрый мой ангел, зачем эти слова утешения: я плакал от радости.
Так много людей, любящих меня, ждут на палубе корабля, но как туда взобраться?
Перед рассветом собака лает, ангелы начинают шептаться.
Балет, сведенный к реальности: колесницы на алых колесах, боевые пушки, толпа, но превыше всего — небо! небо! настоящее небо! реальность, сведенная к балету.
Тайна в этой жизни, действительность — в другой; если вы меня любите, если вы меня любите, я покажу вам действительность.
Увиденный против света или по-другому, я не существую, и все-таки я дерево.
Пятна на потолках домов суть символы жизни их обитателей: вот два медведя, читающие газету у огня.
Я привел к вам двух своих сыновей, сказал старый акробат Деве на Скалах, игравшей на мандолине. Младший, в хорошеньком костюмчике, преклонил колена; другой нес, на конце палки, рыбу.

КЕНТАВР

Да! Я встретил Кентавра! Это было на дороге, в Бретани: по склону рассыпаны круглые деревья. Он цвета кофе с молоком; у него похотливые глаза и круп, напоминающий скорее змеиный хвост, чем тело коня. Я был слишком утомлен, чтобы с ним разговаривать; мои домашние смотрели на нас издали, напуганные больше, чем я. Солнце! Какие загадки освещаешь ты своими лучами!

В БЕЗМОЛВНОМ ЛЕСУ (отрывок)

В безмолвном лесу не плещет больше волнами, кружится обмелевший ручей.
В безмолвном лесу есть дерево, черное, как сама чернота, и позади дерева — куст, похожий на голову и горящий, и полыхающий пламенем крови и золота.
В безмолвном лесу, куда уже не вернутся Дриады, есть три вороных коня, это кони волхвов — и нет всадников ни на конях, ни где-нибудь еще, и кони те разговаривают человечьими голосами.

ПОЭМА ЛУНЫ

В ночи — три гриба, и они луна. Столь же внезапно, как кричит кукушка в часах, они выстраиваются по-иному в полночь, каждый месяц. В саду — редкие цветы, и они лежат, маленькие человечки, сотнями отблесков зеркала, В темной моей комнате — светлый челнок, качается, ходит, потом два… сияющие аэростаты, отблески зеркала. В голове моей — пчела, говорит, говорит.

БИБЛИОФИЛ

Книжный переплет — золоченая решетка тюрьмы, где тысячецветные какаду, корабли, чьи паруса — почтовые марки, султанши, надевающие райские уборы, пыль своего богатства. Книга — тюрьма для очень бедных героинь, черных пароходов и жалких серых воробьев. Автор — голова, узница большой белой стены (я намекаю на его манишку).

БЕЛИ-БЕРДА

Японский генерал производит смотр армиям Европы. Его длинные рейтузы штопором завиваются к башмакам. В центре войск епископ, в кружевном стихаре, у кухонного стола. Епископ тучен, у него несколько волос на подбородке и налитые водой глаза. Японец проклинает епископа, но вдруг догадывается, что уже встречал его где-то на свете; смотрит на него, отдает честь и проходит.

УЛИЦА РАВИНЬЯН

«Нельзя дважды войти в одну и ту же реку», — сказал философ Гераклит. Однако, выходят-то из реки все те же! В одни и те же часы проходят они мимо, веселые и грустные. Всем вам, прохожие улицы Равиньян, я дал имена знаменитых покойников истории! Вот Агамемнон! вот мадам Ханска! Одиссей — это молочник! Патрокл уже там, в конце улицы, Фараон уже поравнялся со мной. Кастор и Полидевк — дамы с пятого этажа. Но ты, старый тряпичник, ты, приходящий волшебным утром собирать объедки, в тот час, когда я гашу свою добрую большую лампу, ты, которого я не знаю, таинственный, жалкий тряпичник, тебя, тряпичник, назвал я именем прославленным и благородным, я назвал тебя — Достоевский.

БЕЗ НАЗВАНИЯ

Стеклянный ларчик был выкрашен в розовый цвет, да так, что казалось — он красного дерева. Украшения, в нем находившиеся, были украдены, потом возвращены — но кем? «Что ты об этом думаешь?» — говорит мне мать. Я смотрю на драгоценности: несколько аграфов, украшенных одни — камнями, другие — акварельками. Думаю, что вор был просто оскорблен! Он вернул нам драгоценности, потому что они ничего не стоят. Я сам поступил бы с ними точно так же.
— Этот вор честный человек, говорит моя мать, тогда как ты…

МАЛЕНЬКАЯ ПОЭМА

Я вспоминаю свою детскую. Занавески на окнах — муслин, исчерканный узорами; я силился найти там азбуку и, узнавая буквы, превращал их в разные рисунки. Н — сидящий человек. В — арка моста над рекой. В комнате несколько сундуков и цветы, тонко вырезанные по дереву. Но я предпочитал два лепных шарика, скрытые занавесками: я принимал их за головы арлекинов, с которыми не разрешалось играть.

МЕХАНИЧЕСКАЯ МУЗЫКА В БИСТРО

У ворона Эдгара По — нимб, который он иногда гасит.
Бедняк рассматривает плащ святого Мартина и спрашивает: «Без карманов?»
Адам и Ева родились в Кимпере.
У лосося розовое мясо, потому что он питается креветками.

СТРАХ

Они спускаются с горы, ухмыляясь страшно, крича. Они выглядят пьяными, но не пьяны. Я пытаюсь бежать, хотя и знаю, что это невозможно. Тем хуже! конец всему! эти черные люди в масках! Последняя казнь: тех, что выстоят (как предпочитаете умереть?), опустят в кипящую воду. Даже в воспоминаниях нет утешения. Пробудите меня от этого сна, где пот и убийства, пробудите меня прежде, чем я усну.

КРОВАВАЯ МОНАШЕНКА

Исповедальня. Кафедра в форме чаши. Проносят закрытые ларцы, какие-то резные скамьи; тот, в стихаре, все говорит, убедительно двигая руками, но крышки приподнимаются, показываются и исчезают налитые кровью глаза и зеленоватые ладони.

ВРАГ ЦИТАДЕЛИ

Трудно было выстроить эту цитадель благодати. Задремал на часок — и ворвался враг, в черном шлеме, на вороном коне. За ним идет толпа крестьян с серпами и мотыгами: вот бледный, красноглазый, самый яростный из всех. Господи, спаси меня! но поздно.

В ГОМОНЕ БАЗАРА

Под аркады пришли двое чужих, не из города. «Это полицейские из Парижа», — говорили. Будь они из Парижа, они были бы лучше одеты, будь они из полиции — хуже. Их глаза оскорбляли веселье. Назавтра, на свадьбе, мы с Жаком держались за руки, было воскресенье, все гуляли; когда стали кропить святой водой, те двое сгинули, а из
мостовой, в том месте, где они стояли, вырвались языки пламени.

***
Сегодня города представляются мне единственно как рисунок пером или занавес из черных нитей. Крыши домов, верхушки угрюмых равнин. Вчера поля казались мне ковром подвижного шелка.

СМЕРТЬ

Подобно тому, как скисает молоко к грозе, теплая оболочка переваривается грязной водой.

ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ

Старая барышня!
На ней пелерина из черного шелка; она появляется вместе со своей хромотой, несущей ее глуховатый смех и ее слова.
Она приходит в сад, на склон туманного сада.
Думали она лежит, очень больна.
«Полно! Доктор не приезжает! Вот я сама и приехала вас проведать, объявляю вам, что я умерла сегодня утром в… но я уже не нахожу слов… если в миске вы увидите пламя, это не воск будет таять… это моя душа… да! да!». И — смеяться, все такая же милая.
«Доброго вам здоровья! Я ухожу!»

ГОРОДСКОЙ БАРАБАН

Была загублена прекрасная душа, совершенно новая, чтобы отнести ее к Богу, ее владельцу.

***
Вот по какому признаку узнаете вы проститутку, недавно вышедшую из тюрьмы: три черных нити висят у нее на лбу, от корней бровей до волос.

ГРОБ ГОСПОДЕНЬ

И посреди цемента, совершенно белое, как сахар — цемента для скрепления гробницы — склоненное обнаженное тело, тело Господа.
«Я родился подле скота, умер подле ворья».

ИСПОВЕДЬ ЛУЖЕ, ИЛИ ЛУЖУ К ЧЕРТУ И ПРОЧЕЕ

Стрекоза — голубой штрих, подчеркивающий полуденный зной. Вывод из безмятежности равнин. Стрекоза, подвижная и неподвижная! Она перемещается параллельно девственным небесам, и могла бы служить — она это знает — основанием вечного треугольника. Какой урок абстракции для гнойной лужи! Ее траектория подобна траектории рыбы, но более прямолинейна. Она смиренно парит, словно дух университетского философа. Она не слышит ни жадного кваканья самцов-лягушек, ни шелеста пузырей самок. Стрекоза садится на коротенькую травинку и сливается с ней. Тишина! тишина.
Стрекоза, вы мне сестра! Впереди, словно с помощью тайного ключа, открылась новая лужа, и в первый раз я увидел черное чистилище. На поверхности лужи, на грязных мостках, я заметил
бесполезного епископа на носилках: себя. Невинно-белые ушки в виде тузов — уши демона — принадлежали одному из носильщиков. Нос другого напоминал о профиле чувственного животного — дромадера. О стрекоза, отвлеченная и безмятежная, вот же я — един в трех лицах.
Стрекоза — голубой штрих, подчеркивающий полуденный зной.

***
Стена! гора-стена, чьи корни теряются в страшной ночи. Стена, усеянная вековыми тополями с чужими корнями. Фейерверк или пожар высветил огромную тень, и тополя славы облились кровью.

ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО: РУТ ЛЕВИН И СЕРГЕЙ ШАРГОРОДСКИЙ