ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРИБЫТИЕ
Кристофер Костиган высадился на Мальте в 1835 году. Он не потрафил Гаррисоновскому обществу. Вместе со своей шляпой он прихватил на таможню и в безнадежную толчею толп неподдельно траурный Дублин: мать, которую он схоронил, сан, которым пренебрег. Но Мальта не имела особого значения, она была всего лишь пересадкой на пути к Мертвому морю. Он был превосходным моряком, он надеялся измерить его глубину. Он собирался плавать на лодке, там, в Палестине. Пока же он бил баклуши.



СТЕКЛО
Остекленевшая Валетта! Великая гавань производила впечатление гравюры. У Сиклуны «Швецы духовенства, монсеньоры», посвящали себя стеклу. Дамы потчевали себя пирожным на Strade Reale. Они шлифовали стеклянную кожу своих отпрысков.
Он слышал звон стеклянных осколков в подкладке собственного сюртука. Он резал ими пальцы на набережной Королевы Аделаиды и на английской проповеди иезуитов.
В каждом доме было слишком много эркеров. В Валетте больше окон, чем дверей.



ЕЩЕ СТЕКЛО
Он лежал в постели, внимая доносившимся из гавани крикам. Почему звук гнездится в ушах? На что уповают эти крики? Он вспомнил дублинского семейного доктора, одинокого человека, рассуждавшего о средствах общения. Ушами, языком, ртом и глазами он демонстрировал, что создан для общения. Костиган вспомнил незадачливого доктора Стеффенса, подобие камбалы за стеклом. Одеяла были сотканы из земли и лопат, третья кожа между ним и дублинской девушкой. Что она делала ночью, у себя дома, с собственной невысказанной любовью?
Он не понимал, кем был он, с нею или сам по себе. Иногда, идя ей навстречу, он бывал резко оттолкнут. (Поскольку она боялась сделать его своим наперсником, ведь он мог невесть что возомнить.) В тех случаях он не был ни с нею, ни собой самим. Несколько раз, трижды, он шел к ней, и она встречала его. Тогда он не был тем, кем был выходя, но это его не умаляло, он был куда больше того, на что мог надеяться. Иногда он оставался сам с собой, не отгородившись стеклом, и это тоже было славно, хоть и не столь прекрасно, как при их встречах. Чаще всего он пребывал в лимбе-ломбарде. Мог ли он, выйдя ей навстречу, вынести трение своего стекла о стекло окружающих, о целую вселенную стекла? Только трусость или дурная память могли допустить подобное.
Он думал о себе, но что делала она весь день напролет со своей любовью, со своими мыслями? Как взбиралась она ночью по своей лестнице? Он быстро поднялся, оделся и отправился бродить по городу, болтать, есть, пить.



АНГЛИЙСКАЯ ЧАЙНАЯ
Он скорбел, но не показывал городку свой прах. В английской чайной не наливал горесть в чашку. Он подогнал себя по форме погребальной лодки. Куда она направлялась? В Палестину и никуда.



ХРАМ НА ГОЦО
Это был английский шут, он стоял там в своей шутовской треуголке. Семьдесят третьего полка, решил Костиган, судя по полковому меню, отражавшемуся на его физиономии.
«Простите, сэр, вы слыхали о джентльмене, который нашел спирали на острове Гоцо?»
«Спирали?»
«Так точно, сэр, спирали на острове Гоцо. Я подумал, а не отправиться ли туда на пикник, сэр?»
«На какое меню вы рассчитываете на Гоцо?»
«Да, я весьма интересуюсь храмами. Немного шампанского, змей и матерей. Это было бы вполне приемлемо».



СМЕРТНОЕ ЛОЖЕ
Смертное ложе плывет, управляемое матерью, она перевозит сыночка чуть дальше, возвращается, чтобы успокоиться. Быть высмеянной микроскопом, но только не им. Королева комнаты. Она примерила новое платье, рассмеялась, вышла вон.



ЛОДОЧНЫЕ ПРИЧАЛЫ
Трупные пятна покрыли город. Даже полки, приписанные к своим казармам, не способны были их скрыть. Улицы и дома с причалами, от которых отчаливает миллион лодок.



БРОХТОРФФ
У Брохторффа имелась модель мегалитического храма Джгантия с острова Гоцо, где он делал зарисовки среди руин. Он продемонстрировал ее Костигану с виноватым видом. Вряд ли он имел право хранить ее в своей мастерской.
Несколько образцов породы, слепленных гипсом Брохторффа. Он вспомнил свою игрушечную лодочку из детской в Дублине. Скромных некогда размеров, она увеличилась под землей. Паруса ее были перепачканы охрой, мертвой Мальтой.



ВИННАЯ ЭТИКЕТКА
«Ваше здоровье!» – сказал человек с Гоцо. Костиган уставился на этикетку Гоцо, словно это разлитое суровым человеком вино давало ему пропуск в Элевсин.
«Давно ли вы на Гоцо?»
Его дочь рассмеялась. «Господин Лоретто давно на Гоцо, я бы сказала, немало лет».



ХРАМ НА ГОЦО
Он нуждался в новом сюртуке. Этот сюртук обязан быть строгим, чтобы соответствовать ему нынешнему. Его шляпа проплыла в дверь дольмена. Ботинки в центре мифа. Костиган посмотрел себе на ноги. Могли бы они кружить, вытанцовывая лабиринт? Шнурки развязались, неуклюжие ноги клирика.
Поля вращались, словно водяное колесо. У Костигана кружилась от них голова. Он осторожно опробовал площадку для танцев. Брохторфф, избавившись от своей манеры, тоже танцевал. Проводник скрылся в охре.



ХРАМ НА ГОЦО
Стрелок прокрался лабиринтом Королевы. Смерть кроличьего хвостика. Стрелок держал его между пальцев. Костиган пялился на храм Джгантия. Немного крови пристало случаю.
Брохторфф и его мольберт были невосприимчивы. Этот кролик ничем не мог ему быть полезен: он был слишком мелок для храмовых масштабов, слишком сиюминутен для исторической ауры. Но он потерял цвет. Костиган скрыл настоящую охру в своей шляпе, в своей походке, в своей убийственной учтивости с Брохторффом. Охотник ушел домой со своим хвостиком. Королева ждала.



ДЕНЬ ПОЛЕВЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
Он увивался за пещерами и дольменами. Он был Костиган в полной мере. В баре на Гоцо он рассматривал памятную запись Нельсона на стене. Пальцы островитянок заключили эту паутинную вязь в рамки. Ох уж это кружево, думал он, приданое богини смерти.



ЛУНА
Луна сияла всю ночь. Дети отправлялись на нее, церковное семя, лунная пища. Она их посеяла. Испуганная шеренга римских пап вошла в луну.



КОНЦЕРТ
Одиночество подобно старому мальтийцу. На Strade Reale Костиган пронзил мир-дольмен. Он держал путь в театр Маноэль, где предстоял концерт Камиллы Дарбуа, прославленной сопрано. Всё это надумано и высосано из пальца. Он посетил набережную Королевы Аделаиды и английскую проповедь иезуитов, адмирал флота любезно приветствовал его. Жрец, связанный с бычьей кровью, с мальтийской мегалитической госпожой, занес свой нож. Костиган замешкался в дверях театра Маноэль. Всё сотворено демоном, или все-таки нет?



КАМИЛЛА ДАРБУА
Она была Королевой фей для кораблей Ее Величества в порту. Неуклюжее воплощение, думал Костиган, мальтийская услада. Ее волшебная палочка не преобразила его. Он остался ироничным ирландцем, отчасти остроумцем, отчасти мегалитическим человеком, собиравшим ее фальшивые ноты, неудачные рулады и плоские шутки. Провинциальное сопрано, певчая птичка в клетке для сотни лавочек.



НЕЯСНЫЕ ОЧЕРТАНИЯ
Девушка с лестницы была очень далека. Костиган понял, что попал в собственные руки. Возможно, его всегда сбивали с пути. Два человека смотрят друг на друга, но у каждого внутри машинка, размывающая машинка для затуманивания этого взгляда. Возвращение не рассеет этот туман. Быть может, спуск.
Спуск. Бьешь баклуши, слоняешься по храмовому двору, совершаешь возлияния. Все спускаются, очарованные, устрашенные. Костиган бил баклуши. Он был английским шутом, он валял дурака. Но если нет больше ни агнцев, ни быков, то где же взять кровь для возлияния?
Костиган спускался. Все его лентяи-прогульщики сидели за вечерей. Он заглянул в дверной проем дольмена. «Не бей баклуши», сказали они. Он продолжал бить баклуши.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МАЛЬЧИШКА ТОРГОВЦА ПТИЦЕЙ
Кукольником был Роберто Маллиа, восьмилетний поэт, писавший по-английски и по-мальтийски. Иезуиты показали Костигану его стихи. Они были написаны на lingua franca восьмилетних поэтов. Следом – кукольное представление.
Куклы были превосходные, выполненные, очевидно, слугами этого роскошного дома в Мдине. Мальчишка торговца птицей любит дочь торговца яйцами, ощипывает для нее кур, всё это выразительно исполняется слугами, пока Роберто декламирует текст за обоих персонажей. Но дочь торговца яйцами любит водовоза, который льет воду на голову мальчишке торговца птицей. Появляется старый священник на осле, под зонтиком, который держит над ним угодливый негр.

«Ай-ай,
Яичко
Подай,
Сестричка!»

Поет мальчишка торговца птицей. Священник поливает всех кругом Pater Noster и водой, возглашая:
«Явился я издалека
И вот из-под зонта святой водичкою
Кроплю я паренька,
Что любит дочь торговца яичками».
Еще несколько заключительных строк, по мнению иезуита, не то из Сэмюэла Роджерса, не то из «Цимбелина», и представление завершилось. Роберто заставил Костигана принять в дар мальчишку торговца птицей.



ПТИЦЕЛОВ
Маленькая овальная стенка, мочка Жирной госпожи. За ней прячется птицелов с коварством и сетью. Птичьи клетки печалят поле. В них пленные сирены поют мигрирующим из Африки. Тогда моряки, вольные пташки, спускаются, возвращаясь сквозь мочку Жирной госпожи. Там и ловит их мальтийский прицелов.



FESTA
Чудаки посвящали свои петарды и ракеты, свою kaxxa inferna* Пресвятой деве. Жены, полу-боязливые, полу-довольные, носили своим пиротехникам еду. Те трудились за закрытыми дверями. Иногда кто-то умирал ради создания новой разновидности. Они были ребячливыми святыми, усердствовавшими во имя этих небес.



КОРОЛЕВА ФЕЙ
То была фиеста, земля ее полыхала, пахла порохом и безрассудством. Он слышал крики в гавани, фейерверки. Он греб сквозь Валетту, он был ее адептом в могиле. Королева фей улыбалась Валетте, ловила губами поцелуи. Не нюхавшие пороха ноздри. Колеса Святой Екатерины отправляются в путь с постоялого двора, королева машет им на прощание.



РИМСКИЙ ПАПА
Мальчишка на ходулях вошел в окно. Все люди на ходулях были выше Валетты. Королевский флот двигался по Strade Mercanti, сам король в окружении пялящихся придворных из папье-маше. Видимо, они искали королеву фей, чтобы успокоить его. Он выглядел несколько озабоченным, с поднятой пустой чашей в руке, словно отказываясь наполнить ее, пока не получит вестей о своей королеве. Она все еще была в двух кварталах отсюда, на Strade Christoforo, задержанная толпой, но любезно улыбающаяся известняку и каждому встречному. Костиган впустил мальчишку на ходулях в комнату. Мальчишка сидел, перекинув ходули через подоконник и глядя на Костигана. Покачал ими, делая Костигану знак, чтобы тот помог их снять. Он был наряжен в кардинальскую мантию и разговаривал с Костиганом на языке жестов. Указал на вино. Костиган налил ему, и он снял маску. Костиган помог спуститься в комнату папессе Иоанне, которая, смеясь розыгрышу, подставила свое лицо. Костиган перепачкался ее клерикальными румянами. Папесса обошла комнату, остановилась перед висящим на стене мальчишкой торговца курами, сняла его с гвоздя, повесила на себя, неистово распевая по-итальянски, явно пародируя Камиллу Дарбуа.



УЗКАЯ УЛОЧКА
На Узкой улочке она молчала. У нее был мальчишка торговца курами, у него – ее ходули. К ним навстречу выбежала смеющаяся девочка, и она, фьють, свистнула сквозь зубы, издеваясь над приставаниями уличных девок.
В комнатах была слышна пульсация «Кишки» внизу. Ее друзья болтали с моряками. Она сидела у окна, играя с мальчишкой торговца курами. Тени от его нитей плясали на противоположной стене. Костигану казалось, что сам он мальчишка на кончиках этих нитей. Она тянула его назад, в какое-то запутанное место. Она держала все нити в своих руках, управляя и Гоцо, и Валеттой.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МДЖАРР
Спрашивая ключ от храма в полицейском участке, он чувствовал себя странно. Мать была под замком. Странно ходить кругами вокруг ее скромного трилистника, сидеть там с семейством камней. Спускаясь всё ниже, он встречал ос. Водил компанию с улитками в известняке. Их спирали звали его домой.



ХАЛ-САФЛИЕНИ
Храм, подобный гробнице. Она забрала его под землю, чтобы усилить напряжение. Все мертвецы, подумал Костиган, истинная паства. Он дотронулся до охристых спиралей на стене, спиральных глазкoв Жирной госпожи. Он растер пальцем красную сырую охру. Хотел размазать ее по лбу, но неожиданный страх удержал его. Он обтер палец о стену. Впрочем, сам он не имел значения. Имели значение чары Хал-Сафлиени.
Сумрачный город, населенный мертвыми. Все пирожники Мальты жили здесь в спиральной лодке могилы. Дети и жрецы, сидя на школьной скамье, читали урок на потолке, разбирали свернутые в спирали задачки Мальтийской госпожи. Каждый был сам по себе, никто не знал никого, не делил с другим своей комнаты, своей постели. Пересекались только спирали.
Витки спускались с потолка в комнату. Иногда они собирались в круги, и тогда Госпожа, раскручивалась домой, стирая следы своего витого спуска. Потом она пресытится своим огражденным садом, своими надежными плодами, и ринется вниз по спирали. Всё ради детей Хал-Сафлиени, только бы не оставить их один на один друг с другом, в школе множества языков.
Семейка отправляется в мир иной, распространяется в нем. Сперва идет один, оборачивается, машет рукой, но никто не машет ему в ответ. Она строит переправу, умирающий первым – уже там, в огражденном саду. Но никто не желает знать, каждый сам себе испытатель, сам себе подмастерье, и давно уже не связан ни с кем, разве что в воспоминаниях. Только спирали – добрые соседи. Умирающий первым смотрит вниз. Тебя ждут другие дела, говорит она. Я здесь.



ПОВОЗКА
Умоляющие зобы, отвислые груди, скрюченные хребты, все отправляются в Хал-Сафлиени. Зобастые спят ночью в тесной клетушке, надеясь на прорицателя, на исцеляющее сновидение. Как одиноко, сиро в каморке, в обществе охры и мертвецов! Двигаться во сне вспять, по длинным изгибам коридора, сквозь сырой провал шахты, к матери. Все хотят вернуться вспять: озадаченные, брюзгливые, разобщенные, приснопамятные, все катятся назад, словно повозка, полная больных частей, к здоровому целому. Телега на спиральных колесах, чтобы отвезти их назад.
Все ex votos** катятся назад, маленькие глиняные образы болезней возвращаются к матери. Исцели меня здесь, излечи там, подними мою грудь, заколдуй зоб. Все ex votos, даже Мадонна с младенцем, тянутся домой, катясь вспять в одной телеге со старым мальтийцем, к семени, к матери.



ЛЕСТНИЦА
Он поднимался по лестнице в Дублине, углубляясь в спирали. Там же была охристая девушка, тоже шедшая вверх.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

СКУЧНО
Он был просителем спиралей. Иногда он находился там, на месте высадки, когда они приплывали. Но Валетта была тем скучным барочным городом, по которому он бродил, сведенным к извилинам в солдатской голове. Он делил его с 45, 57 и 73 полками. Костиган заскучал от своих надежд. Он не видел ее целую неделю. Он повсюду таскал за собой собственный образ, в маленькой великопостной процессии, состоявшей из него одного, образ, как выяснилось, Жирной средиземноморской госпожи, упрятанной в какую-то нишу служителями лабиринта. Мадам Спагетти.



ЧАЙНАЯ
Две дамы и девочка сидели перед тремя тарелками с пирожными. Они наводят на нее лоск, предположил Костиган, вместе с горничной, наставляют ее на путь истинный, пичкают пирожным.



ЧЕРДАК
Мать поманила его с чердака. Он побежал ей навстречу, но она задернула занавеску. Она гребла прочь, увозя с собой всех домочадцев, гальюнные фигуры и непорочных дев. Она говорила по-гэльски, носила под землей папильотки, сияла.



ДВОЕ
Большое лицо и маленькое. Та или иная луна. Две женщины за вязанием.



ВСПЯТЬ
Луна лежала на смертном ложе в Хал-Сафлиени. Лицо ее возвращалось вспять. Потом ее вынесли из комнаты.



ЗАМЕТАЯ ЕЕ СЛЕДЫ
Месяц она не шла у него из ума, он шел по ее следу в Валетте. Теперь семейство было сведено на нет, создавалось где-то в иных местах. Она постилась, уплывала прочь.



ЛОДКА
«За чем пожаловали?!» Он вернулся, с присущей ему пунктуальностью, чтобы уплатить по счету. Зеленщик рассмеялся. Для чего он правил своей церковной лодкой? Госпожа смеялась под мостовой. Ее лодка плыла во всех направлениях. Спиральная лодка могилы, она прибывала, отплывала, экипаж махавших на прощание мертвых детей, белые лица старой Мальты, зашедшие отведать пирожного на Strade Reale.



СНЫ О МЕРТВОМ МОРЕ
В первом сне море стало собственным рьяным критиком, оно более не желало себя знать. Гора приняла его соль. Костиган взбирался на гору, он был восходящим мертвым лодочником. Его весла уходили в породу. Он не знал, была ли то замерзшая лодка или плавучая гора. Рука его кровоточила, цепляясь за материнскую прядь.
В другом сне он пас быков и телят на отмели меж двух акваторий Мертвого моря. Неопытные телята нюхали воду. Некоторые быки уже тонули. Они не могли найти дорогу обратно. Мальтийские быки тонули в Мертвом море.



ПРОЩАНИЕ
Бледность путешествия покидает охристый дом. Племя спиралей сказало последнее прости. Мальта была матерью и именами баров. Итак, прощай, Возле Тебя, Перекрестки, Возрожденная, Калипсо, Может Быть, Джейн, прощай.



Валетта/ Иерусалим, 1967

* Kaxxa inferna — Адская коробка (лат.) — изобретенная на Мальте разновидность фейерверка — залп сотен цветных петард.
** Еx votos — вотивные дары (лат.) — различные вещи, приносимые в дар божеству по обету — смягчённая форма жертвоприношения.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
Кристофер Костиган был молодым ирландским путешественником, измерявшим глубину Мертвого моря в 1835 году. Он умер от теплового удара. Между ним и Томасом Молинью, английским морским офицером, умершим от лихорадки на Мертвом море в 1847 году, существовала призрачная связь.
О них обоих известно крайне мало. Я наделил их религиозными воззрениями, которые, я полагаю, не пришлись бы им по вкусу.
Шесть фраз из судового журнала Костигана взяты из отчета мальтийского матроса, переданного Дж.Л.Стеффенсу в Бейруте. Палестинский псевдоанглийский язык реестра в гостинице Хаима Вайзмана почерпнут из «Экспедиции на Мертвое море» Линча, а «Бедуин» – парафраз этого источника и отчасти пародия на него же.
Спираль – обычная фигура для изображения глаза богини. В ранних мегалитических храмах Мальты она строго геометризована в камне. В подземном храме Хал Сафлиени, тысячелетием позже, спираль неистово бьется в кольцах красной охры. Она имеет явственную форму лабиринта с выходом и входом.



Перевод с английского: НЕКОД ЗИНГЕР