ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

АККО
Томас Молинью, молодой англичанин из хорошей семьи, высадился в Хайфе в августе 1847 года. Он собирался измерить глубину Мертвого моря, нанести на карту маршрут своей экспедиции и должным образом высушить прилежно составленный гербарий тех мест, где ему самому предстояло иссохнуть. Он надеялся взять след, уловить, пусть запоздалый, но всё же дух. Не найдя комнат в убогой Хайфе, он продолжил свой путь вдоль залива до Акко. Аборигены были зачарованы зрелищем бракосочетания колес и ног, молодого франка в костюме для верховой езды и следовавшего за ним мальтийского матроса, управлявшего водруженной на колеса и влекомой верблюдом лодкой.
В Акко он провел подозрительную ночь. Не лишенный математических склонностей, он был немало удручен асимметрией арабского потолка. Ему хотелось примерно отчитать строителя, но до слуха его доносились одни насмешки арабских сорванцов в соседнем хане, где на часах при колесах он оставил своего мальтийца. Молинью почитал Мертвое море пользительным, но смутность Акко ему претила. Весь городок он подозревал в мистицизме, а возможно, и в чем-то худшем. При одном прикосновении его кронциркуля Акко мог испариться. По здравом размышлении он отчитал себя за предвзятость. Он не нашел здесь ни единого дервиша, зато постригся.

КОСТИГАН
Когда европеец появляется у реки, он начинает измерять ее глубину лотом. Дотягиваться до дна. Молинью намеревался действовать так же. Однако в августе не часто волокут лодку посуху в Тверию, чтобы спуститься в ней по реке, наполовину пересохшей в июле.
И даже в этом Молинью опередили. Его кузен по надежде, Кристофер Костиган, умер на Мертвом море в августе. Молинью чувствовал себя отчасти его верной тенью, следовавшей за ним вверх, а потом – вниз. У него не было даже дагерротипа Костигана, чтобы увидеть лицо этой надежды.

ПРИБЫТИЕ
Молинью прибыл к туземцам. Даже они были готовы пялиться на лодку. Были ли они царями Эдомскими? Этого он не знал, но в Сиддим его лот погрузился на большую глубину. В ответ он пялился на опустевшие речные излучины. Горе Палестине! Две горящие деревни декламировали бедуинскую Библию.
Он мог бы рассказать им о малярии. Или послушать болотных курочек. Что за мудреный язык был у них! Полночи прислушивалась к ним его моряцкая душа. Вторую половину англичанин спал.

ЯЗЫК
На этом языке разговаривали местные племена. То был диалект болотных курочек, который поколения болотных жителей снабжали грамматикой, пока он, наконец, не вернулся к болотным курочкам, в чьей среде вызвал чрезвычайное смущение, приведшее к тому, что они превратились в легкую добычу охотничьих мушкетов.
Большинство этих мушкетов были такими старыми и изношенными, что поистине годились лишь для смущенных курочек. Кое-какие из них зарядили еще перед Гохштедтской битвой*, а самые новые – под Аустерлицем. Молинью представил себе Наполеона, целящегося из мушкета на этом болоте.
Имена оружейников и названия городов были выгравированы по серебру на прикладах. Болотные курочки, должно быть, немало недоумевали, расшифровывая эти европейские губные и велярные звуки. Некоторые имена принадлежали младшим сыновьям благородных семей. Молинью ходил кругами, исследуя сей музей на болоте. На тусклом прикладе вспыхнуло лицо. Он уставился на это женственное лицо.
По пятам за ним следовал мальтиец с походной флягой. Он разливал туземцам чай. Молинью обратился к шейху. И наполнил его кошель. Шейх заверил его в безопасности переправы и волока. Мальтиец опустошил флягу, Молинью прошел вместе с ним к лодке, и они приготовились переночевать в сухой постели.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ
Их пращуром, поведали они, был великан, растерявший свои члены. Туловище его лежало в одном месте, конечности, глаза и голова – в прочих местах их лагеря. С каким-то непостижимым стремительным изяществом голова обежала лагерь кругом, подбирая тут глаз, там – палец, нос, пятку – все разбросанные части великана. Самым странным был тот факт, что голова оставалась жизнерадостной и смеялась, покуда тело великана страдало. Так же и они, утверждали сии болотные разбойники, хоть и оторванные от своего народа, и чахнущие среди топей, возвеселятся и воссоединятся. Их притча напоминала бы детали марионеточных Пьеро или Панталоне, ожидающие, пока их соберет ребенок, не будь сравнение столь оскорбительным.
Сами они, по их утверждению, вели свой род от предка-великана, но от болотных курочек знали о существовании другой особы – великанши или Царицы. Болотные курочки взывают к ней в моменты смущения, и она спасает их от разбойничьих мушкетов. Они именуют ее Шехина, усвоив сие имя от горных евреев округи. Шехина – смятенная царица евреев. Она спускается с небесной синевы Отца и падает или ниспадает в мир. Она – ниспадающая царица евреев. Она помогает тем, кто помогает ей. Она – лакуна, возвращающая в Отца, и храбрец помогает ей вернуться на небо и возносится сам, держась за ее юбки. Болотные курочки рассказывают, что находят её, изо всех сил сосредоточиваясь, или же при помощи отважного поступка. Болотная курочка, ради спасения своего чада, вызвавшая на себя огонь мушкетов, несомненно, вернется в гнездо Шехины.

ЗЕМЛЕМЕРЫ
Молинью и его мальтиец, мерявшие шагами расстояние между собой, походили на дуэлистов. Они измеряли местного великана.

ТИВЕРИАДСКАЯ ГОСТИНИЦА
В плавучем предсонном мире прохладные вечера отчего дома совершали путешествия в Палестину. Газоны, разбитые последователем Умелого Брауна**, чернели от тивериадского базальта. Сестра гоняла деревянный шар сквозь железные воротца ударами ломаного весла. В голове его засел безумный набор подобий. Не остерегись он вовремя, Томас Молинью превратился бы в настоящего дервиша.
Он встал и принялся бродить по комнате. Все равно, повелитель блох обосновался со своим двором в гостинице Хаима Вайзмана. Молинью кружил по коридорам, побивая блох, пока не добрел до хозяйского апартамента. Он заметил, что одна стена была не каменной, покрытой по местному обычаю штукатуркой, но деревянной, похожей на скорлупу. Доски не прилегали вплотную к стене, и курица просунула гребешок между камнем и деревом. В этой полу-стене было что-то от моря. Он понял, что это лодка, и испугался. Неужели Хаим Вайзман был настолько безумен и алчен, что превратил лодку своего постояльца в стену, пока тот спал? Повторный осмотр его успокоил. Сломанный штурвал, грязные, словно несвежее постельное белье, паруса и дыры, видимо, пробитые картечью. Это была европейская лодка, не каик с Босфора. Она могла плавать по озеру Кинерет, на который выходили окна. Но ни одна лодка уже века не плавала по озеру Кинерет. Он разбудил Хаима Вайзмана своей загадкой.

ЧЕЛОВЕК ПОД ПЛАЩОМ
Итак, Костиган ночевал у прапрадеда тех блох, что теперь изводили Молинью. И вставленная в стену лодка была его потерпевшим крушение судном, поднятым со дна. Натуралист Генри Тристрам выудил ее из Мертвого моря. Со вздохом Вайзман протянул ему судовой журнал Костигана. Половина страниц была вырвана и пошла на гостиничный реестр с записями по-итальянски, по-испански и по-английски. «Нижайше прошу господ, появляющихся в моем доме, дабы по отбытии они соблаговолили оставить мне и передать в мои руки что пожелают. Тибария, 7 апреля 1836». Костиган умер от солнечного удара семью месяцами раньше. Его бумаги были замараны курами Хаима Вайзмана.
Своими стараниями оградиться от непосвященных судовой журнал Костигана только оттачивал пристальное внимание Молинью. Записи были полны ловушек, намеренно измененной пунктуации, так что требовалось убрать запятую или заменить ее точкой, перенести придаточное предложение из конца одной фразы в начало следующей, чтобы распутать то, что автор, будто в насмешку, запутал. Кроме того, журнал пестрел техническими понятиями, касающимися мертвых космологий, которыми, возможно, достаточно владели одни лишь местные божества давних эпох, и эти мертвые термины были втиснуты в новые смыслы, продраться сквозь которые можно было, лишь овладев всей системой.
Молинью вспомнились некоторые отзывы о Костигане американского путешественника Джона Стефенса, с которым он встретился в Бейруте. «Несговорчивый человек». И еще. «Странный кандидат в священники. На Мальте он спалил ради Пресвятой Девы огромные запасы свечей. Он собирался посетить ее Соленое море или Mare Matronita».
Последним, что поддерживало Молинью в его погоне за этим неуловимым насмешником, за этим человеком под плащом, была сложность его натуры. Молинью казалось, что ничто доступное, в конце концов, не имеет ценности. Все входы узки, сказал Молинью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СУДОВОЙ ЖУРНАЛ КОСТИГАНА

3 августа 1835

ПЕРВАЯ НОЧЬ
Отправился в изгнание Царицы на тридцать морских саженей, до Эль Литана, где мы провели ее замеры. Сварил кофе на соленой морской воде. Арабы ехали вдоль берега – крики, косые взгляды; боялись причалить, спали в бухте, готовые чуть что сняться с якоря.
Солон вкус ее.

ВТОРАЯ НОЧЬ
Прокаженные отправлялись на Мертвое море за живой водой. Хочешь быть царем прокаженных, Молинью? Стоять под пальмой и причитать? Тогда, милости прошу! Я патрулировал это море, поджидая тебя. Тебе нипочем не попасть сюда без моего вмешательства. Хочешь быть царем Мертвого моря? Я подыщу тебе Царицу.
Молинью на горе, Молинью в море.

ТРЕТЬЯ НОЧЬ
Убаюкан ее пятью часами. Жажда. В такелаже Царица, темная и угрюмая, свет и улыбки.
(Молинью греб на голос. Голос говорил, что Молинью уже не хозяин себе. Но арабам его вид казался княжеским. Душа его была прикована к компасу на дне Асфальтового моря, возможно, именно это придавало ему княжеский вид.)

ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ
Молинью, двигайся быстрее! Я сделаю лодку из души твоей.

ПЯТАЯ НОЧЬ
Произвел замеры Царицы несколько раз. Дна нет ∞ пузыри на тридцать шагов вокруг. Бросил якорь вне досягаемости выстрела с берега и спал в лодке. Кожа просолилась.
Я пытался удержать это в голове, быть Костиганом и его видениями.

ШЕСТАЯ НОЧЬ
Горячие источники желтой сернистой воды. Без воды мне пришлось бы сдаться. Я знаю, быть может, это твой идеал, Молинью: точные измерения, утешения кронциркуля. Но это одиночество, и так далее, и тому подобное. Мертвое море, осадок надежды.

СЕДЬМАЯ НОЧЬ
Знаешь ли ты географию богов, тех, что странствуют с секретом в кошельке, Молинью? Один из них отчаянно бьется за то, чтобы проникнуть в твой сон, он вычеркивает названия мест на твоей карте, рассеивает, собирает. Мальтиец там внизу чует его, словно пес – чуткий нос Мальты. Божество воров похищает все имена собственные.

ВОСЬМАЯ НОЧЬ
Выпил лучшее молоко матери. Ни капли для тебя, Молинью. Лакуна, ведущая вспять, рассказать тебе?

ДЕВЯТАЯ НОЧЬ
Мать за штурвалом. Я прошу ее управлять лодкой. Она спрашивает, почему. Я отвечаю, что не умею, я всего лишь моряк.
(Молинью более не был хозяином себе самому: по этому вопросу мнения его разошлись. Он надеялся уснуть с Костиганом, сплетясь с ним корнями, безмятежно и без горечи.)
О Костиган, – взывал он, – с твоей мертвой шляпой и компасом в коробке!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОСЛОЖНЕНИЯ С ЛОДКОЙ
Коли сегодня лодка – стена, то назавтра станет колесом. Стенающие колёса и колоссальные стены. Она говорит: чем стану я через день?

ГЕНРИ ТРИСТРАМ
«Такая лакуна существует, – сказал Тристрам. – Что же до меня, то я собираю птичьи яйца».
«Я не собиратель, – вежливо ответил Молинью, – в конце концов, я моряк».
«Я могу устроить вам лакуну, – сказал Тристрам. Его тренога весьма комично вихляла одной ножкой, и он ее пристыдил. – Гармония, милая ножка, гармония!»
Молинью чувствовал себя слегка опасливо под его конкистадорским взглядом.
«Что ж, сэр, – сказал он, – иногда лакуна – единственная цельность, которая нам остается, не то чтобы я стал вытаскивать чью-нибудь крепкую затычку».
«Нигде не сказано, что вы обязаны подражать всякому ирландцу, который гребет в августе вниз по высохшей реке, – Тристрам ткнул тростью в висевшее над ним гнездо, и его улыбчивый арабский мальчонка поймал яйца в сачок для ловли бабочек. – Вы отнюдь не архиепископ Петры».

МОЛИТВА
«У вас нет влияния на туземцев, – сказал горный еврей. – Они не позволят вам пройти волоком».
«Я могу подкупить их», – сказал Молинью.
«Вы кончите, как болотные курочки».
«У них есть своя Царица».
«Что ж, тогда рискните. Просите ее о полной ложке Иордана для паломника. Молитесь лакуне».

МУЛ
Еврей впряг своего мула в лодку. Молинью правил. Еврей был невозмутим и осмотрителен. Он указал пальцем. Молинью увидел женское лицо на передней луке мула. На мгновение оно вспыхнуло на коже седла. Вади было погружено во мрак.

БЕДУИНЫ
Они шарили под днищем в поисках ног. Один из них вспомнил лодки своего детства, которые он видел на Ниле, откуда был изгнан в эту лишенную лодок страну. Он делал знаки всем остальным, объясняя весла и ноги. Он грациозно плыл, словно увлажняя воздух движениями рук. Все прочие быстро впитали его Нил и бежали вдоль берега в великой радости, топая и вытягивая руки, как люди, ищущие некий новый принцип грифона, некое новое сочетание головы, крыльев и ног.

ВОДЯНКА
Поверхность моря была темна для Молинью. Он видел, что нигде нет ни малейшей лакуны. Липкое море вытолкнуло бы собственное самоубийство, насмехаясь, держало бы его на поверхности. Он подумал о морских милях отсюда до Акко. Молинью отек и весь горел, ему хотелось только спать. То была девятая ночь на Mare Matronita.

ФАЙВ О’КЛОК
Он ненавидел ее соль. Молинью был единственной живой вещью в этом море. Он был последней надеждой матери. Но насколько же она испарилась в этом stagnum salsum.

СУМЕРКИ
Он вернул в лодку свой триумфальный жезл Аарона, засахаренную морем ветвь. То был его подарок мальтийцу. Молинью был человеком девятнадцатого века, почитающим столбовые дороги и тому подобное. Царица притягивала гору. Тянула ее вверх.

ГОРА
Молинью разворачивался в сторону горы. Шаги постоянно меняли свою форму на текучем склоне, ему приходилось приноравливаться к настойчивой тяге вверх. В горе находился Костиган, и мать тоже была там. Они всё звали и звали.

ЖАЖДА
Томас Молинью, тень, умер от жажды на грязевой отмели. Болотные курочки до сих пор стараются выговорить его имя. Томас так и не нашел лакуну. Но Молинью находится в горе.
Она разнузданна с мужчинами. У нее есть свои пилигримы, ее кровь.
Она обращает молодую жизнь в камень. У нее есть костиган. У нее есть Молинью в горе.

НОЧНАЯ СЦЕНА: МОЛИНЬЮ
Ох уж эта буровая дробь. Я наощупь ищу Костигана на великой равнине. Приклад к плечу! Пли! Жди ранения неприятеля. Бедняга Костиган, брат мой, не дай своей ране затянуться, пусть она вопиет к Молинью. Я прислушиваюсь и отчаянно гребу, моя колесная лодка окружает колени армий. Палатка сна не ограждает меня.
Это лодка, нелепая разбитая лодка, и четыре пуганых колеса на великой равнине. Все сестры мертвы, Костиган, но у нас есть соляная кузина, выдающийся соляной отчим, и я гребу посреди этой тьмы.
О чем бы нам потолковать, Костиган? Нечего толковать, говоришь ты, просто молча греби, уйми жалобный скулеж колес.
Ты сидишь так прямо, колени твои торчат вверх. У тебя, как видно, есть задушевные секреты, и ты не хочешь, чтобы их подслушали колеса. Ты измерил температуру мертвеца. Думаешь, я испуган? Послушай, язык болотных курочек сидит в своем гнезде, он совершенно покоен. Я буду грести, Костиган, а ты говори.

Галилея / Мертвое море, 1966

* Гохштедтская битва – битва, произошедшая 13 августа 1704 года, в которой войска под командованием герцога Мальборо разгромили франко-баварскую армию в Войне за Испанское наследство.
** Умелый Браун – прозвище Ланселота Брауна (1715-1783), английского ландшафтного архитектора, создателя системы английского пейзажного парка.

Перевод с английского: НЕКОД ЗИНГЕР