ЖАУМЕ СУБИРАНА

ДОРОЖНЫЙ СИГНАЛ
Я вспоминаю, трогая
Высохшее винное пятно на мраморе
Кухонного стола.
Я обвожу его пальцем.
Никто не знает, кто сегодня
Мрамор, а кто окружность
Бледно-красного пятна.
Вино и бутылка давно
Исчезли, но мы с тобой бессмысленно
Продолжаем обводить пальцем окружность,
Похожую на колесико автомобиля без дверей,
На таблетку, которая никогда не снимет боль.

ЧАША
Пустая — что не удивительно зимой —
Готовая ждать
Виноградные кисти и темные
Вишни.
В это время года ее дно
Пахнет только холодом
Как испуганное сердце.
Но продолжает биться.

ЧЕРЕЗ ПОГРУЖЕНИЕ
Я опускаю обе руки
В аквариум дней
И вода скользит между пальцами
Как маленькое животное,
Как не превратившаяся в вино,
Как язык любимой,
Как ничейный развязавшийся узелок,
Как слова псалма,
Как имя, покинувшее меня,
Как дети, играющие под лестницей,
Как то, что не может вспомниться.
В аквариум дней
Я опускаю пустые руки
И вынимаю их мокрыми.

ПЕРЕЖАУМЕ

ПОСМОТРИ НА ИМЯ
Посмотри на имя,
когда оно рождается во рту.
Посмотри на рот,
пока имя еще не покинуло его.
Оно как растение, это слово,
но входящий воздух уже покрывает его позолотой,
словно какое-нибудь гигантское здание.

Если попробовать заговорить с ним
на его языке
то почувствуешь, как воздух входит через глаза,
и словно лист дерева
твое зрение начнет дрожать.

МАРГАРИТА БАЛЛИСТЕР

РАСТИТЕЛЬНЫЙ РАЗМЕР СМЕРТИ
Смерть не дошла, остановившись рядом;
это меня не очень пугает, но лучше бы
она развернулась и ушла совсем.
Жизнь промелькнула, скользнув куда-то вниз,
забрав с собой все счастливые мгновения,
в то время как смерть решила
поселиться в деревьях,
растущих неподалеку.
Смерть не измерить
даже умирающими деревьями,
как не вычисленное до сих пор
время черепах
и библиофилов.

МАНУЭЛЬ ФОРКАНО

ЧЕРНЫЙ ЯЩИК
Мое тело больше не пахнет
той, которую ждет. Я хорошо выбрит:
мои скулы готовы для новых поцелуев.
Мои глаза
как быстрые и точные дротики,
как синий кафель бассейна
для ныряльщиков с трамплина.

Если бы я был самолетом и разбился,
ты бы ослепла, открывая черный ящик,
от яркого света.

СТАМБУЛ
Я и не знал, что однажды
буду сравнивать тебя с этим городом.
Или что в одиночку приеду сюда,
чтобы писать в письме
о том, что
когда холодно в этой жаркой стране,
я думаю о тебе.
Что когда на базаре
продают какой-нибудь внесезонный фрукт,
я думаю о себе.
Что когда кто-то платит слишком много
и продавцы обманывают его, потому что он не знает цену,
я думаю о нас.

МАРИУС САМПЕРЕ

ЭТО СЛУЧИЛОСЬ НОЧЬЮ
Это случилось ночью.
«Давай умрем», — сказала мама,
крепко сжав мою руку.
Я покорно согласился, соединенный с ней
любовью и лоном, которое указывало
путь нового рождения из привычной боли женщины.

Мы шли в зловещую пещеру,
окруженные причудливо звучащим ветром,
пересекая пространства для самоубийц
под древние гимны сырой травы,
всегда звучащие на этом пути.

Она ничего не говорила, просто тяжело дышала.
Понемногу ее рука ослабла.
Это была уже не рука, а тепло без ногтей.
Она остановилась. И в этом странном месте,
где смерти нет,
она поцеловала меня в лоб, простив за все,
и по тропинке, лежащей под звездами,
мы вернулись домой.

ФЕЛЬЮ ФОРМОЗА

ЗА СТЕКЛОМ
За стеклом я вижу
Как внезапно все сложилось
Не прекращающийся стук
Дождя по
Красной черепице
Терраса погрузившаяся
В серую тишину

Внезапно все прекращается
Душевная пытка
Взгляд на все вокруг
Я думаю о том что должен сделать
И что нужно привести все
В порядок внутри себя
Чувствую что теперь знаю покой
Повиновения которого не искал

Все остается неопределенным
Легкий звук дождя
Что продолжает идти
Красная черепица
Терраса погрузившаяся
В серую тишину

СЮЗАННА РАФАРТ

Я БУДУ РИСОВАТЬ КРУЖКИ НА ОБСИДИАНЕ
Я буду рисовать кружки на обсидиане,
детально, оставляя следы темных слов,
в день, который станет последним,
среди прожорливых хищников
и покрытых лунным светом ланей,
что хотят любить
жизнь стихотворения длиной в одну строку,
среди застывших стрелок компасов
под колоннами плюща, дотягивающегося до облаков.
Мы не сможем с помощью карты изменить
направления шумных рек.
Я буду стоять внутри кружков под враждебным снегом,
уничтожив возбужденное море
выброшенным в пропасть карандашом.

ТОТ НОЖ ОНА ХОТЕЛА СЛОВНО РЕБЕНКА
Тот нож она хотела словно ребенка,
со складным лезвием и великолепной красной ручкой,
где выгравировано ее имя. Годами он занимал
все место в ее снах: тонкие стрелы из бука или
фигурки животных, выстроганные из орехового дерева,
из старого кедра, из кровоточащего тела.
Сейчас, состарившись, она точит лезвие, затупившееся от того,
чего не забыть, и срезает траву, что душит ее воспоминания.

ЭРНЕСТ ФАРРЕС

КОМНАТА В ОТЕЛЕ, 1931
В отеле женщина в нижнем белье сосредоточенно
изучает расписание поездов. Часом позже
в дурном настроении и ломотой в костях
она начинает шагать по комнате,
наполняя фруктовым ароматом
затхлый воздух.
Спустя неделю там ничего
не изменится. Годом позже
ее кто-то будет ласкать.
Еще четыре года и никаких колыбельных.
Еще десять и нежная граница
между молодостью и зрелостью исчезнет.
Еще двенадцать и она начнет цепляться
за экспансивную этичность безразличия
и «Триумф Воли».
Еще столетие и никто
о ней ничего не вспомнит.
Через двести лет уже не будет
полярных ледяных вершин. А когда пройдут
пять миллиардов лет
там даже не будет солнца.

Перевод с каталонского: АНДРЕЙ СЕН-СЕНЬКОВ