ALBO DIES NOTANDA LAPILLO*
(*День, отмеченный белым камнем)

ИЗ АЛЬБОМА ЛЮБОВНОГО,
найденного на одном из перекрестков в Вади-Ара

Альбом сей лежал на белом камне, само собой.

ПОСВЯЩЕНИЕ

В одна тысяча лохматом приснилось: зуб, что под глазом,
Раскрошился и выпал. То есть, выплюнут был. Маразм,
Бред, конечно, но на бессонье и эта лажа
Сном покажется цельным, вещим даже.
Fatum плюс ежедневное ковыряние, копание,
Самобурение, как в носу. Знать заранее,
Натощак, небось, наглотался бы таблеток,
Добился бы равновесия нервных клеток
С бессовестной раскарякой Умм-Аль-Фахм
(Которую не сковырнуть ни мором, ни трахом),
Прежде чем выплюнуть в снег (2 грамма)
Свой подглазный иерусалимский мрамор.
О, родная! Не слишком ли это сладко
Любить тебя в ожидании крушенья порядка,
В рамках расписания ежедневной смерти,
В хвостах павлиньих from shop Либерти;
Оные тоже приметы чего-то плохого —
То ли троянских будней, то ли синдрома Йова,
То ли очередной измены с Умм-Аль-Фахм
(Которую, помнишь? не взять ни мором, ни трахом);
Ах, валяется она, грязная, за лощиной Ара;
Дура шомронска до хрен карельский — ну чем не пара!
Но тебе, родная, одной только в этой неровной
Ситуации посвящаю нижележащий альбом любовный.

CANIS A NON CANENDO*
(*Собака не от слова «петь»)

Вой, собака забугорная, вой, певунья.
Но не светит, не будет тебе полнолунья.
Тем, что есть (а что есть — оно и свято)
Обойдешься — ущербным, косым, рогатым.
Все равно ведь не будешь страдать и каяться.
А кожа его — шелковистей, чем у китайца.
Даже, если он тебя, как водится, и обманет
(Прячет и фигу, и нож в кармане),
Все равно сохранится гаремная скука,
«…A non canendo» да имя сука,
Да звезда двойная в хвосте Большой urs’ы,
И бедные, несчастные природные ресурсы.
Холмами, как сиськами сексопильными, сжаты,
Они, бесплодные, ни в чем не виноваты.
Хотя бы в том, что уже никогда не быть полнолунью,
Как и в том, что собака не есть певунья.

* * *
Девятнадцатого ма*** тысяча девятьсот девяносто шестого го***
Была разыграна очередная дженинско-всемирная партия го.
Итого: полное двусторонее поражение,
Ибо белый камень попал в окружение,
В чадры объятие с четырех сторон.
И остался холоден, чем и нанес урон
Противнику, в ласке обделенному, хилому.
Что же день уготовит камню белому,
Телу милому, парню надгробному, душе его?
По предварительным подсчетам — ***во.

Вот и в наших обителях проповедников,
Занюханных пророками заповедниках,
Анемоны рвать запрещается,
Они, анемичные, законом охраняются,
Ибо тонких лепестков от стебля отчленение
Суть извращение, подобное малолетних растлению.
Но, увы, девятнадцатого ма***
По бедру холма сходящие сошли с ума
И башмаком, уже не пыльным, а просто грязным,
Растоптали цветочки, тычинки-пестики разны…
Разбросали по склону пустые гильзы,
Заглянули в пещеру — оттуда вылезли
С идиотским выражением счастья и трупом,
И опять — по лиловым, по алым. Тупо
Труп созерцает надругательство над природой,
Молчит и разлагается под влиянием моды
Дурной. Так проиграна партия в го
Девятнадцатого ма*** тысяча девятьсот девяносто шестого го***.
В этом безобразии мы узрели симптомы древней
Болезни любезной, секретной; говорят, сам Ли Бо
Проиграл ее. Название впишешь сама: ***.

* * *
Не черкешенки, но не менее восточной
полированной штучки губы не вкусные, верно,
все равно, что жевать лист оливковый жесткий.
И вообще, на них не обсохла «матерна».

Так что не рассказывай про разных про серн и газелей,
а глаз можешь закатывать томно, если тебе так угодно, —
просто так и останется. Что же касается «лебяжей шеи»,
можешь вспомнить, чем завершаются лапки околоводных.

А впрочем, иди, и служи и блядуй, подпоручик,
офицер белой гвардии с голубой прожилкой.
Поверь, и тебя подцепит какая-то дура,
Если не пуля, то макинтошных курсов заочных училка.

Не отвлекай меня от мыслей, сопряженных с либидо,
с латинской грамматикой, в которой больше телом,
чем в твоих симито-хамитских антилопах и павах,
прорисован стан походный и ум ушедший
в день, отмеченный камнем белым.