Теологическая пьеса для шести мужчин и Музы

Религия облегчает страданье.
«Травиата»

Действующие лица: голландский поэт, знаменитый фотограф моды, Шмулик, Соевый Ангел, Истинный Бог, Терпсихора.

Шмулик:
        Рука и мука,
        руки и мука,
        шерсть и мука,
        воды Ганга и мука,
        жизнь и мука и жизнь из муки и мука жизни.

Знаменитый фотограф моды:
        Слеза и тесто,
        терние в тесте,
        месите ножки стола, ножки стола месите
        и не прекращайте,
        ибо мы стол и слеза и терние и мы.

Голландский поэт:
        Иисус и Маргарина.

Соевый Ангел:
        Ломтик меня,
        выброшенный в заброшенный двор,
        крошки, освещенные
        огнём,
        спалившим пекарню
        и ученика пекаря
        (его мать сказала: вместо сладкой халы
        принесли мне мёртвого негритоса).

Терпсихора:
        Пёс стар, его ноги парализованы, но его хвост танцует,
        всё ещё танцует, всегда что-нибудь танцует.

Истинный Бог:
        Смерть как хочу отпустить усы,
        только не в состоянии решить —
        отрастить ли их из вспышек
        огня и дыма
        или отрастить с человечьим терпеньем.
        Оттого во веки веков у меня не будет усов,
        а из этой вечной нерешительности
        произрастают города и времена года.

Шмулик:
        Главный раввин возлежит на зелёной софе,
        главный раввин возлежит с зелёной софой,
        главный раввин храпит в прожорливой ночи,
        в алчной, бережливой ночи,
        Главный раввин будет жить и умрёт.
        Главный раввин будет уволен и станет второстепенным
                                                                                                         раввином.
        Второстепенный раввин мне милей, чем главный раввин,
                                                                                                         дуралей.

Известный фотограф моды:
        Поэт пишет стихотворение на дензнаке,
        на дензнак он покупает мороженое
        мясо,
        когда мясо оттаивает в кухне поэта,
        стихотворение застывает в кармане мясника,
        когда поэт кусает горячее мясо,
        мясник касается слова: религия
        и бранится: Проклятие! Холодное слово! Проклятое понятие!

Истинный Бог:
        Слёзы, слёзы, слёзы.
        Тараканы преисподней плачут, помаватели флагами плачут,
        поджигатели соломенных подстилок плачут и поджигатели
                                                                                                        храмов
        плачут тоже.
        Младенцы плачут, львы плачут, юноши Вены плачут
        в Порт Элизабет,
        и сеющие в слезах плачут, ясное дело.
        И я плачу,
        ибо
        не прекращаю рождаться.
        Вечная рождаемость прискорбная вещь.
        Когда прекращу рождаться буду счастлив.
        Все будут счастливы.
        Даже хомяк, заброшенный на Хайфское шоссе
        ночью
        и раздавленный утром.
        Теперь хомяк почил в бозе,
        и его кровь пятнает моё платье.
        Слёзы, слёзы, слёзы.

Голландский поэт:
        А что обо мне? Ужели я — мертвец, сидящий у стола,
        на коем стынет ужин?

Соевый Ангел:
        Семь
        сияющих
        линеек
        отделяют
        псалтирь от сортира,
        столовую соль
        от лиловой соли,
        рассыпанной по восхитительной плоти
        мёртвых.
        Смерть — это чудо!

Хези Лескли (образ, влипший сюда по ошибке):
        Я родился не в Гиватаиме, но там
        из каменоломни сверкающего ничего на Гиват-Козловски
        выломали душу чёрной змеи,
        а из серых канав, вызванивающих хвалы серому,
        выловили тело метлы,
        размозжающее голову чёрной змеи,
        и между двумя холмами — деятельные мёртвые —
        покупают хлеб, воспитывают ребёнка, выражают протест.
        Гиватаим — раздробленная звезда.
        защищенная песнь,
        фосфорический звук невнятной туфли на каблуке,
        стучащей в мозгах граждан
        в тот час, когда они закрывают глаза
        и переходят дорогу.
        Большие дураки мы, гиватаимцы,
        пропитаны винами, каждая вина — с мышь размером.
        Стиль — это враг!
        Будь верен себе,
        но всади нож в спину стихотворению.
        Внимательная, продырявленная спина — доска,
        учившая сама себя
        письму.
        И ни в коем случае не породи мышь!
        Утяжели своё семя и своё молоко
        и сделай из них сыр,
        но не породи мышь.
        Сделай шаг и посади саженец,
        сделай ещё шаг и посади дополнительный саженец.
        Вот твой дом.
        Вот инкубатор.
        Открой дверь
        и поведай им, что ты носишь в своей мошонке
        одомашненные жемчужины и беглые гласные.
        В скорби породишь ты мышиную дыру.

Шмулик, мышь:
        Был я книгой,
        погружённой в воду,
        теперь я — ничто.
        Буду я книгой
        на боковой полке.
        Раз в год
        коснётся меня
        рука человека.

Соевый Ангел:
        Сырок
        пересекает ночное небо,
        проходит над домом,
        ослепляет глаза семьи.
        Шесть глаз поражённых светом
        и три бормочущих рта:
        «Славьте сырок!»
        Белый монолит.
        Кальций и божественный разум.

Голландский поэт:
        На сей раз я буду писать бесстыдно
        и молчать заносчиво.

Истинный Бог:
        Религия — грязь под моими ногтями,
        пот моих подмышек,
        мокрый зелёный комок
        в моей гортани.
        Религия — не моё сердце
        и даже не отзвук его ударов
                                                   в роще японского
                                                                   храма.

Известный фотограф моды:
        Меси мышиную дыру,
        меси бесформенного
        Шмулика.
        Вечер спускается
        да
        вечер спускается.
        Меси зазор между оконченным днём
        и месящей рукой,
        используй зазор и укрась его лирическим узором.
        Меси месящую руку
        и создай из неё теннисный мячик
        по имени «Шмулик».
        Вечер спускается и поднимается, спускается и перескакивает
        поднимается и сжимается,
        и этим вечером мы не сжалимся над Шмуликом!

Соевый Ангел:
        Нарезанный помидор, ломтики огурца, порубленный лук,
        шафрановое масло, чёрный
        молотый перец,
        столовая соль — трепыхаются в миске вместе
        с золотой пыльцой, лиловой солью и идеей.
        Идти вдоль одной одинокой струны и черпать
        салат из бездны.

Терпсихора:
        Войдите наружу,
        выйдите внутрь,
        есть точка вне сердца Гиватаима,
        это ещё и точка вне сердца
        танца. Коснитесь этой точки
        и танцуйте вечно.
        Выйдите внутрь,
        войдите наружу.

Голландский поэт:
        Даже в самой ослепительной тьме я мог видеть, как
                 всякая вещь покоится на своём месте.

Известный фотограф моды:
        Кому нужны счастье и любовь. Счастье и любовь кому нужны. Только
        стул и стол мне нужны
        для строительства нового государства.
        Только сковорода и кубик льда нужны мне,
        дабы воды нового озера озарили стены
        бытия.

Межеумочная болтовня:
        Болтовня — это частая сеть
        из слов.
        Музыка болтовни — это музыка
        слов, трепыхающихся
        в сети слов мгновение перед смертью,
        которое также — мгновение их осуществления.
        Нет у них иного мгновения.
        И поэзия вползает
        в узкий зазор
        между абсолютной болтовнёй и чистой болтовнёй.
        Поэзия вползает на пузе.
        Она — наказание самой себе,
        а наказание — оно преступление.
        Угорь,
        произрастивший ноги
        по пути из воды ко древу,
        расстался с ними
        на пути со древа на землю.
        Мгновение разлуки с ногами —
        мгновение зарождения болтовни,
        болтовни размозжающей
        во всяком месте и мгновении,
        и всякое место и мгновение запутаны в нём.

Андрогин, одна из половин коего, Шмулик, беседует со второй половиной, Терпсихорой:
        — Пойдём со мной туда?
        — Куда это туда?
        — Туда это туда.
        — А что туда?
        — Туда.
        — А из чего туда сделано?
        — Из кольца тудов, обнимающего семя тудов.
        — А если я не пойду с тобой туда?
        — Тогда туда придёт сюда и разлучит нас.
        — Кто придёт — кольцо или семя?
        — Не то и не другое, а пустое пространство меж ними придёт
        и разлучит нас, и мы умрём.

Истинный Бог:
        Семья сидит вокруг стола
        и ест.
        Стол установленный в центре,
        демонстрирует свою замкнутость.
        Если бы не стол,
        семья сидела бы вокруг колодца,
        и колодец вещал бы о том, что произойдёт.
        Но семья всегда сидит
        вокруг костра,
        и стол всегда
        пылает.
        Потому ничего не произойдёт и ничто не будет возвещено
        и только по форме неотверстого колодца
        я смогу,
        может быть,
        однажды
        восстановить очертания ротового отверстия Бога,
        в тот час, когда он впервые произнёс слово «стол»,
        или форму его анального отверстия,
        в тот час, когда он породил семью:
        мать, отца, ребёнка.

Записка, находящаяся в одной из рубашек голландского поэта:
        Нажми на кнопку рубашки
        и жди.

Перевод с иврита: ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР