I*
Потому что не помню где кров мой и угол,
да
и
вспоминать не велят.
Уголь вложен в глаза, черный уголь.
Каменноугольный взгляд.
Очевидно в вишневой крови моей переизбыток азота.
Очевидно:—
вкус побега
железо отчизны
менять на отчизну
другой позолоты
за корнями все глубже врастая в железные руды
— назад.

II
Не отбросивши тени,
над серым, над северным илистым взморьем
ангел вышел к прибою,
бесшумный, за мерным безумьем неслышный —
танцевать на песке у воды
по следам детств наших,
а
в лунках,
откуда мы вырваны с корнем
девств вишни и действ переспелые вишни.
И вишневою кровью затянет следы.
Но:
утесы встают из-под бешеной белой слюны сквозь плевки
башни неба встают,
как сходящиеся к водопою
быки.
Утесы встают из морей, как быки, только в эры отливов.
И снова ползут языки:
и
неторопливо
с гор спускаются льды
на равнины
моря поднимают
почти к облакам —
и следы на прибрежном песке заливают,
тем самым умножив
следы.
Ямы — под сваи, бычьи ямы — подножия новым красивым быкам.

III
До:
…»лет моих временных прекращается повесть».
Дочитал:
«уходите, Свидетель», — написано,
дабы
уходить,
словно в землю уходят по пояс
величавых немот исполинские бабы.
Льет
— уходят народы —
по стертым щекам ледниковая влага.
Баба-Россия
(уходят народы)
Баба-Россия подол каменный перебирает.
Тундро-степь-и-россия
(как и любая трясина)
прибирает.
И
рта не утирает.
Но:
покуда
у нас четвертичный период:
время!
Время нам уходить,
Свидетель по делу Мадонны Марии,
то есть:
время лет временных
переписывать набело повесть,
в ледниковых моренах,
Мадонна Мария!

IV
Зодиака зверинец прикормим с ладони:
я родился под знаком Тельца,
накануне
дней брожения года-отца,
когда
только стонет
от вожделения лона природы порода
— далеко до июня —
я родился под знаком Тельца.
Я родился,
когда вожделеет природа
плодородья от медного рога самца.
Все задолго до юлия-августа преторианской латуни,
выдаваемой,
словно металл благородный,
за металл благородный.
Ровно по весу свинца.

V
Пережившая зиму рассада калек и калечек рассада,
горбунов, инородцев и прочих растений при северном свете
я свидетельствую:
времена распускаются самых
страшных
ваших соцветий.
Пережившая зиму рассада калек и калечек, растения северной жизни
горбунов, инородцев рассада и прочих растений ростцы,
эта жимолость-живность,
время душ ваших страшных цветений,
время вашей пыльцы.

VI
…где зима моего лебядиного парка нарастила на мертвую плоть площадей лебединую зябкую кожу.
И
Иосиф
на белом прекрасном листе,
как помарка —
случайный прохожий.
…в холода наши перья в каналы вмерзали.
Я говорил:
голосу не поместиться
в теплом черепа зале —
Я
говорил:

VII
не латунь,
но металл благородный вывозится в теплые страны.
В горлах.
Контрабанда.
В связках гамм.
Кто сказал,
что высокая речь невозможного ныне чекана,
что и в тундре она
чистоган!
и
не стоит подарка,
и
каждому
по деньгам.
…шел Иосиф
на белом стихе
— словно ангел прокаркал —
так естественно,
что непохоже.
В обугленном парке
дрова отгоревших деревьев.
Зима.
Я описывал зиму,
свернувшись,
совсем как зародыш,
в ее чреве.

VIII
…Телец еще был вверх ногами,
он плавал в эфире.
Рога его,
будто бы мамонта бивни, или другого урода —
дикари торговали ученым, добравшимся вброд до Сибири.
(Впрочем,
эта Земля еще плоская,
как есть сама,
паче,
даже родившись,
ее не застал я открытой…)
Зима:

IX
…я описывал зиму.
Но бросил.
Написал «Разрушение сада».
Сам был плод,
в кожуру помещаясь.
Быть может,
как надо,
ядовитым был плод,
раз его не заметил
Иосиф
и корней не извлек.
Боже мой, Боже!
Как скользко идти ему, бедному, по льду.
Рот любимой моей извивался от яда.
Я учился, и я научился
терпеть ее боль
до
того,
что припомнил себя обитателем этого Сада:
…яблоко
было в руке у любимой.
Сметенные тени всех этих
тоже бывших деревьев Эдема
стояли, и снег в волосах их не таял.
Вот как было зимою. Задолго до наших соцветий.
Телец, словно падаль, лежал на боку в плоскогорьях Китая

X
Упражнения
в пении мимо
и есть пантомима.
У любимой моей
— яблоко —
было в руке у любимой.
Сердцевину ел змей.
Я:
мои расползлись насекомые ноты.
Так стояла она средь одетых,
что
ты…
О, любовь моя, кто ты, если плод устыдился ладони твоей наготы!?
Пантомима:
свидетели — мимо.
Все свидетели немы.
Только слепой и поет.
Тень плыла по лицу у любимой, когда я гляделся в нее!
…За рамою зеркала стены.
И,
может статься
смысл имеют ужимки
в лоб
перед пустою стеной.
Сумасшедший танцор,
о танцор,
сколько нас с ощущением темы для танца
в голос пробуют, бедный,
и
тянется, тянет за мной!
Только мой мотылек скоро крылья распустит.
И
тогда
— по порогам, и через порог! —
так
устами реки!
Через дамбы,
плотины
— до устья! —
к побережью!
До уровня серого моря!
…И
с красной строки.
И танцует змея о любви.
Вкуса не перепутать.
Солоно на прокушенной с яблоком вместе губе —
так находит поэзия
в проклятых «словно», «так как» и «как будто» —
умноженье себя
и подобье себе.

XI
…как вода меж растений она прилегла,
как вода,
и прижалась спиною
к земле.
А когда прекратились сердца
— яблоко прокатилось по горлу —
и
надо мною
взошла
опененная морда
Тельца!

XII
Очевидно —
в вишневой крови моей переизбыток азота.
Не ко времени цвесть
зацвел тамариск.
И
раскрытая кровь
— сквозь бинты горизонта —
сочится из раны зари.
Лет моих временных прекращается повесть.
Четвертичный период.
И
криво
кириллицей через страницу и за:
уходите, Свидетель по делу Мадонны Марии.
Вишневая кровь твоя.
Каменный уголь в глазах.
…мимо тянут повозку волы.
По августейшей дороге
манером обычным
наместника
колесница катится, кренясь.
Безмятежно немые как бабы стоят изваяния бычьи,
в плоть врастая земли,
и
землей становясь.

XIII
Льет по стертым щекам. Ледниковое время.
Свидетель!
Утро. Рано. Россия.
Каменноугольный сад.
Синий, вечный огонь.
Слушайте, уходите, Свидетель.
От небес отмахнитесь: спасибо! —
вашей тонкой рукою.
И
небо посмотрит вдогон.

* Поэма Михаила Генделева «Свидетель» была впервые опубликована в самиздатовском малотиражном журнале «И.О.» №4-5, 1994 (под редакцией Г.-Д.Зингер, Н.Зингера, И.Малера) и с тех пор не переиздавалась.

В нынешней публикации использованы две страницы «И.О.»