ЧТО С ТОБОЙ ТЕПЕРЬ?
«Валя, Валентина, что с тобой теперь?» Если вы, не задумываясь, продолжили: «Белая палата, крашеная дверь…» – значит, успели поучиться в советской доперестроечной школе. Сколько рифмованной тягомотины про пионеров, партию и Ленина приходилось заучивать! Партию ни с кем не спутаешь, у нее рука миллионнопалая. А вот образ Ленина («усов щетинка вздернулась ввысь») вызывал у меня совершенно неподобающие ассоциации:
— Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят
И потрогать спинки —
Много ли щетинки?
Ну как тут запомнить, что партия и Ленин – близнецы-братья? И попробуй разобраться в семейных отношениях этих мутантов: кто более матери-истории ценен.
Из всей идеологической муры только «Смерть пионерки» не приходилось зубрить. Стихи про несчастную пионерку запоминалась сами собой, даже привязывались. По размеру – нечто среднее между дразнилкой и садистской частушкой. А по содержанию — вылитая страшилка, такие в пионерлагерях дети друг другу на ночь рассказывают: «Из белой-белой стены появляется черная-черная рука…» И добро пожаловать, девочка, в гроб на колесиках, девочкам в страшилках особенно не везет. А еще, говорят, над детьми в больницах ставят опыты и разбирают их на органы.
Воплощение детских страхов, неожиданно откровенный для советской школы урок танатологии — вот как воспринималась поэма учениками брежневских времен. Ее агитационный смысл со временем выцвел, красный галстук выродился из сакрального символа в аксессуар, элемент школьной формы. Впрочем, аксессуаром стал для среднего человека и крестик. Вздымает ли умирающий руку в пионерском салюте, швыряется крестиком или комкает простыню – какая разница? Для рационального человека 60-80-х на первый план в восприятии поэмы выходит не содержание предсмертного бреда, а сама трагедия умирания. Жанр больничного хоррора в 60-е становится самостоятельным, танатография больше не требует героической упаковки:
«Она лежит – почти мертвая, без пульса, холодная. Только на экране электрокардиографа еще подскакивает зайчик, указывая на редкие сокращения сердца. Мозг погиб от эмболии, а за ним и все тело. Нужно только сказать, чтобы остановили аппарат, – и через полминуты остановится сердце. Навсегда».
«Мальчик будет жить» — это другой, оптимистический канон советской словесности. Оживший мальчик демонстрирует могущество социалистической медицины, но науки не бывает без жертв, а бог эксперимента явно предпочитает девушек. Шура из популярнейшей некогда книги Николая Амосова «Мысли и сердце» стала жертвой врачебной ошибки, но смерть ее была не напрасна: другим пациентам кислород стали закачивать поаккуратнее. Интересно, кто сейчас помнит ее трагическую историю? И кому сегодня придет в голову вспоминать скончавшуюся в 1932 году пионерку Валентину – жертву скарлатины?
На этот риторический вопрос можно дать точный ответ. Шура исчезла из коллективной памяти, Валентина продолжает в ней жить. «Виртуальная жизнь есть форма существования блоговых тел», — сказал бы сегодня Энгельс. Поиск по блогам дает удивительный результат: «Смерть пионерки» — живее всех живых. Валентина, давно изгнанная из школьной программы, нашла приют в дневниках юзеров Живого журнала и других блог-систем:
«Сегодня рылся в своих школьных воспоминаниях и выкопал вот эту грустную поэму. Почему нас заставляли учить это стихотворение? Что оно несло молодым душам? Бог весть»
«привязалось, сил нет белая палата, крашеная дверь
нате вам по полной программе, тоже страдайте»
БЛЯДЬ…ЧЕГО Ж МЕНЯ ТАК КОЛБАСИТ??? ИШО И СЛЁЗЫ ЛЬЮТСЯ…И ПИТЬ ХОЧУ НЕУЖЕЛИ ЭТО ВСЁ ИЗ-ЗА ПЕСНИ??? афтара стихов надо убить.
«Недавно перечитал многократно заученное в школе. и, как казалось мне 12-летнему, полностью лишенное тогда какого либо смысла, кроме апологетики революции стихотворение. И задумался. Все ли здесь однозначно?» (Марат (Михаил) православный христианин (новоначальный)
«В детстве поражала «смерть пионерки», и до сих пор действует «нас бросала молодость на кронштадтский лёд»
…стихи то хорошие. убить надо того, кто вставил их в школьную программу.
выносит мозг на раз.
«Стихотворение богоборческое, других толкований не вижу.» (православный христианин-модератор)
«Купила на завтрак пряники «Комсомольские — постные». Вспомнила стихотворение «Смерть пионерки». Пионерка, наверное, в гробу переворачивается от такого глумления над идеалами комсомола».
«В колонках играет — Sopor — Смерть Пионерки»
Sopor – питерская группа, играющая в стиле Gothic Alt Metal. Для исполнителей готико-металлических композиций идеалы комсомола – что-то вроде иероглифов эпохи Тутанхамона. Люди постарше реанимируют Пионерку, молодежь устраивает ей реинкарнацию. Да такую, что «выносит мозг на раз».
Актуальный поэт Всеволод Емелин создал по мотивам «Смерти пионерки» «Скинхедский роман» в стихах. А любительских подражаний, переделок и стилизаций просто не счесть. Валя-Валентина как сетевой персонаж соперничает в популярности с набоковской Лолитой.
Интеллектуальный уровень комментирования – от простодушного «мой любимый стишек дества. Пионерку очень жалко было, особено момент нравился, когда она умирает» до тонкого анализа полифонии в поэме (Марианна Гейде). Свой вклад в пионериаду внесли и неизвестные солдаты ЖЖ, и знаменитейшие железные маски, мировые чемпионы французской борьбы ЖЖ-дискуссий. Большинство юзеров ограничиваются общими оценками: «нравится мне стих», «стихи любимые», «аж вся мурашками покрылась», «а какие талантливые все-таки стихи», «это стихотворение — кошмар моего детства», «мрачная мантра», «ужас» и пр. Некоторые начинают размышлять, иногда впервые со школьных лет, над смыслом бездумно выученного в детстве стихотворения. В этих созвучьях есть сила, хотя и далеко не благодатная. Простенькая на первый взгляд поэма не отпускает читателя, в ней затаился некий скрытый смысл, желающий быть разгаданным. Приглядевшись к Пионерке поближе, юзер совершает два великих открытия.
РЫБНОЕ АССОРТИ
Открытие первое: «Пионерка» ужасно напоминает «Карася» Николая Олейникова. Тут тебе и трагическая гибель, и несбывшиеся надежды, и сопутствующее мелодраме буйство водной стихии. Разобрать на строфы, перемешать и вновь собрать — получится удобочитаемый гибрид:
Белая палата,
Крашеная дверь…
Белая смородина,
Черная беда!
Не гулять карасику
С милой никогда.
Духотой спаленных
Губ не освежить —
Валентине больше
Не придется жить.
Так шуми же, мутная
Невская вода!
Не поплыть карасику
Больше никуда.
Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
Только там, где у Багрицкого героическая жертвенность, у Олейникова — комический садизм. Кухонные ножи вместо сабель и прозаическая сковородка вместо площади для эффектного аутодафе. Здесь — «смутные глаза», там — «мутная вода».
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Злые люди взяли
Рыбку из сетей,
На плиту послали
Просто, без затей.
Ножиком вспороли,
Вырвали кишки,
Посолили солью,
Всыпали муки
Объединяет героев пассивность участия при интенсивности действия: их водят, бросают, уносят, посылают. И в итоге убивают. Кто они, куда их гонят? «Карась» — пародия на «Пионерку»? Не получается — он написан пятью годами раньше — в 1927, а «Пионерка» — в 1932. Может быть, «Карась» стал одним из источников вдохновения для Багрицкого?
Гипотезы можно строить разные, коренного жителя ЖЖ, знакомого с функцией «запись задним числом» и обратное влияние не удивило бы, а к самым невероятным совпадениям юзеры привыкли давно. Посты о чудесном сходстве Карася с Пионеркой время от времени появляются в самых разных сегментах ЖЖ. Неупокоенный дух Пионерки посещает и дилетантов, и филологов, даже самого Романа Лейбова он не обошел стороной. Хотя знаток уженья рыбы, врач-инфекционист или специалист по детской психологии может числить дилетантами как раз филологов, а танатолог, предвидящий финал дискуссии, лишь печально улыбнется. Сходство метрики двух произведений отмечал еще М.Л. Гаспаров более тридцати лет назад, а Омри Ронен посвятил этой теме целую статью в мартовском номере журнала «Звезда» за 2005 г. Но ЖЖ – не академический семинар и не литературный ежемесячник. Это коллективная забава, здесь афтары вместо авторов и почетное звание «первый нах» вместо признания приоритета – в общем, род капустника. Пост афтара — только кочерыжка капусты, удачный пост непременно должен обрасти листьями комментов. А поиски в капусте могут быть весьма плодотворными
СYPRINUS CARASSIUS
Сходство между произведениями Багрицкого и Олейникова не сводится лишь к метрике, патетике (пародийной во втором случае) и гипотетическим общим источникам вроде «Красного сарафана» Цыганова. В первоначальных вариантах «Смерти пионерки» присутствовала тема рыбной ловли:
Красные до боли бились поплавки…
Багрицкий был не просто рыболовом и страстным аквариумистом, он любил называть себя ихтиологом. Из русских литераторов столь серьезно к этой научной дисциплине относился лишь Н.Я. Данилевский. Экспертом-ихтиологом на государственной службе, как автор «России и Европы», Багрицкий не был, но сумел завоевать в этой области репутацию знатока. Ихтиологические штудии наложили серьезный отпечаток на творчество Багрицкого. Одной из своих поэм, целиком посвященной проблемам рыбоводства, он дает нарочито наукообразное название: Cyprinus carpio. Так на латыни именуется обыкновенный карп, ближайший родственник карася (у Даля — Сурrinus carassius) по семейству карповых. Карп у Багрицкого – не просто репродуктивная единица, он, как и олейниковский карась, герой-любовник:
Выходят самцы на бесшумный бой,
На бой за оплодотворенье.
Распахнуты жабры;
Плавник зубчат;
Обложены медью спины…..
Латинское название Cyprinus carpio подчеркивает любовную линию, указывая на принадлежность героя Киприде. В портрете прелестного баловня Киприды мы узнаем утрированные черты его пушкинского прототипа («И черный ус, и взгляд живой»):
Обвисли косые усы,
Зрачок в золотом ободке
Вращается, как на оси.
Мотив немоты, молчания («язык любви немой», «Любви улыбку и молчанье») также утрирован:
В любви молчат.
В смерти молчат.
Молча падают в тину.
Идет молчаливая игра;
Подкрадыванье и пляски…
Вполне логично, ведь речь идет о рыбах. И Валентина нема в своих страданиях («говорить не можешь»), она охвачена жаром, тяжело дышит и вообще неуловимо напоминает рыбу, выброшенную на берег. Или уже находящуюся в процессе готовки? Доносящийся сверху возглас «Будь готова!» звучит как-то кулинарно-цинично. Но у Багрицкого возвышенные дифирамбы карпу превосходно сочетаются с кулинарными подробностями вроде петрушки во рту героя. Рыбовод отдает свое детище не просто на продажу — «на растерзанье». Судьба Адониса, баловня Киприды, растерзанного вепрем. Олейниковского влюбленного Карася тоже терзают («вырвали кишки»), а у чеховского, полюбившего земную девушку Соню, вырывают челюсть. Два последних относятся к подвиду хохочущих (в свои лучшие времена) карасей.
Смородина – необычный для подводных жителей атрибут. Кроме карасика («Белая смородина,/Черная беда!») им наделено мокрое существо из «Папиросного коробка», написанного Багрицким в том же 1927 году:
Из пруда, прижатого к иве,
Из круглой смородины лезет в окно
Промокший Каховского кивер…
Поручик! Он рвет каблуками траву,
Он бредит убийством и родиной;
Приклеилась к рыжему рукаву
Лягушечья лапка смородины…
«Ринулся он, страстный…» Впрочем, это из «Карася». Жили бы уж они себе оба в воде, не лезли бы на сушу, где к ним так неприветливы. Разве допустимо советскому поэту изображать декабриста, революционно-романтического героя, в виде земноводного, какой-то болотной нечисти? И тут юзер, перечитывающий «Смерть пионерки», делает для себя второе открытие: здесь тоже орудует нечисть.
Пионерка умерла – да здравствует пионерская организация. Пионер – существо коллективное. Даже не существо, а стадия развития: икринка — личинка – взрослая особь, октябренок — пионер – комсомолец. Формы его жизни (ячейка, звено, отряд) заставляют вспомнить линнеевскую таксономию. Идеологическая словесность, как и биологическая классификация, не терпит вольностей. Отряд может быть дружным, сплоченным, верным (делу Ильича), надежным, или боевитым, в идеале – героическим. Особенно умствовать не требуется, философская лирика – жанр не пионерский. Эпитет должен укладываться в размер и быть политически правильным, этого достаточно. Пионерам нужна речевка:
Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд!
Какой там был отряд в «Смерти пионерки»?
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
«Густой» — явно ненормативный для пионерского отряда эпитет. Густота – свойство роя или толп:
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы — до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород…
Явное издевательство над советским человеком, но никто и не включал отщепенца Мандельштама в школьные хрестоматии. Этот автор получил от государства по заслугам, а вот до Багрицкого органы добраться не успели, он своевременно умер в 1934 году и был похоронен с почестями. Но почему не была предана организованному забвению Пионерка?
Трубы. Трубы. Трубы
Подымают вой.
Опять не то! Настоящие пионерские горны звенят, поют, призывают. Просто играют, наконец, нехитрый пионерский репертуар. «Взвейтесь, кострами, синие ночи… Близится эра светлых годов». Черта с два:
Заслоняют свет они
(Даль черным-черна)…
Натуральное очернение образа. Причем последовательное и логичное: эти самые черные густые отряды – порождение «морей ревучих пасмурной страны». Рев вполне гармонирует с воем, да только на пионерскую музыку адская эта гармония вовсе не похожа. Наплывают тучи, ливнями полны. Мчатся тучи, вьются тучи:
В дождевом сиянье
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
Имя этим пионерам легион:
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
Сколько их! куда их гонят? Маршрут известен всем читателям Гоголя, Булгакова и волшебных сказок. Полет нормальный, пункт назначения — Лысая гора. Заходим на посадку по надежным ориентирам:
Видишь — на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
Красное полотнище
Вьется над бугром.
Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают? И то, и другое: «Все хозяйство брошено, не поправишь враз… Чтоб фата была к лицу, как пойдешь к венцу». Валентина – классическая мертвая невеста.
Благочестивый экзорцист-модератор прав: бесы у Багрицкого водятся, «грязь не по-хорошему в горнице у нас». Но вместе с Багрицким пришлось бы предать сожжению все три тома труда Александра Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». Народная вера далека от церковных канонов, отношения с нечистой силой в полуязыческой крестьянской культуре близкие и отнюдь не всегда антагонистические. Черт для крестьянина скорее вздорный сосед, чем мистический враг, с нечистью он то ссорится, то договаривается.
ЮРЬЕВ ДЕНЬ
Труд Афанасьева – незаменимый комментарий к фольклоризмам в «Смерти пионерки», и, возможно, один из источников поэмы. Например, фольклорное «на юру» определяет не только место:
юр — возвышенное место, открытое действию ветров и солнца («стоит на юру»; сравни яр — крутая гора, обрывистый берег)
но и время действия, весенний Юрьев день:
самое имя Юрий, малорос. Юрко, могло наводить на мысль о весеннем плодородии, так как оно созвучно с словами: польск. jurnoSt — похоть, jumy — похотливый ( = ярь, ярость, ярый), jurzyc sic — гневаться (яриться) и великорус, юрить — спешить, торопить, юркой — резвой, бойкой, юрово — скоро, шибко ( » яро), юра и юрило — беспокойный человек…
Хрестоматийная гроза в начале мая, песня пеночки (эта птичка прилетает поздно, в мае), распустившиеся листья – сезон читателю примерно понятен. Руководствуясь Афанасьевым, дату пионерских полетов у Багрицкого можно определить с точностью бортового самописца: 23 апреля (6 мая по новому стилю). В этот день ведьмы слетаются на весенний шабаш (обязательная программа – оплевывание и топтание креста), а молодые поселяне устраивают буйные игрища вокруг майского шеста. Ствол дерева, очистив от веток, украшают цветными лентами и втыкают на бугре. Афанасьев подробно описывает разновидности майского шеста у различных народов. Чехи, например, любят красные ленты. Вот вам и красное знамя на бугре. То, что кажется у Багрицкого простым и самоочевидным, часто имеет двойное, а то и тройное дно. Простецкая пеночка и та свистит у него двухоборотным свистом. «И мычит корова с голоду сердито» — чего уж проще, простое как мычание. Афанасьев так не считает:
Во время засухи в некоторых русских деревнях крестьяне нарочно оставляют свой скот в полях без воды, чтобы они ревом своим понудили Бога сжалиться и даровать дождь (Черниг. губ.): мычанье стад — метафора грома, сопровождающего дождевые ливни. По мычанью коров славяне гадали о будущем…
В народной медицине болезнь-огневица уподоблена засухе, а исцеление от нее – дождю, это все из того же источника. Целебным средством от красной сыпи считались и золотые изделия (кольца), а вот крест перед сеансом колдовства полагалось снимать. Это вопрос не нравственно-религиозного выбора, а, говоря языком современной медицины, тактики лечения и совместимости препаратов. Деревенский житель всегда себе на уме: «Богу молись, а черта не гневи». Можно обратиться за помощью и к крестной силе, как предлагает Валентине мать. Но слова молитвы «постылые», возможности «скудные». Нечистая сила обещает большее: не просто излечить, а подарить бессмертие, сделать молодость вечной:
Нанялся черт работником на кузницу, схватил клещами старуху за ноги, бросил в горн и сжег в пепел — только одни косточки остались; после того налил ушат молока и вкинул туда кости; глядь — минуты через три выходит из молока красавица, дышащая юностью и свежестью сил. По украинскому варианту черт, нанявшись в кузнечные подмастерья, кует не лом и железо, а увечье, недуги и калечество: приставит хромую ногу к жаровне, ударит молотом, вспрыснет водою — и нога цела, хоть вприсядку пляши! Много перековал он стариков и старух в молодых, калек в здоровых, уродов в красавцев. В этих рассказах черт заступает древнего громовника, который как божество, являющееся в тучах, нередко сам представлялся с демоническим характером.
Афанасьев зациклен на этом древнем громовнике, Он, наряду с богиней плодородия, его любимый герой. Парочка проходит сквозными персонажами через все три тома, внося в фундаментальное исследование элемент игривости и репродуктивного эротизма. Автор с явным удовольствием, к месту и не к месту описывает их основное занятие:
Вместе с представлением весенней грозы в мужском образе бога-оплодотворителя в ту же незапамятную старину и под тем же влиянием поэтических сравнений и метафорического языка возникло представление о богине облачного неба, которая носит в своей утробе (= тучах) зародыши юной жизни и с которою бог-громовник вступает в брачный союз в благодатное время весны; своим молниеносным фалюсом он лишает ее девственности.
Но при чем тут Багрицкий? Допустим, фольклорные мотивы, позаимствованные у Афанасьева, он в пионерскую поэму протащить ухитрился, но уж секс-то здесь абсолютно недопустим. Где тут ярость похоти, свойственная Юрию-весеннему, он же Ярила?
В прозелень лужайки
Капли как польют!
Для Афанасьева признаки «уподобления грозы брачному союзу» здесь были бы налицо. А следующие строки можно считать маскировкой, неизбежной данью пионерской тематике:
Валя в синей майке
Отдает салют
Если бы не все богатство ассоциаций, связанных со словом «салют»:
Еще дыханье! Выдох! Вспыхнет! Брызнет!
Ночной огонь над мороком морей…
И если смерть — она прекрасней жизни,
Прославленней, чем тысяча смертей.
Так звучит финал стихотворения Багрицкого «Александру Блоку». Оно было написано в 1922 г., а в 1933, после завершения «Смерти пионерки» автор создает его новый вариант. Кроме того, в строке «Отдает салют» заключен малопристойный каламбур:
Отдается люто
«Жених нынче лютый — с ним и обходиться нужно сообразно», — говорил один чеховский герой. Употребление разнообразных синонимов ярилиной ярости для Багрицкого очень характерно: «свадебная злость» в «Cyprinus Carpio», «свирепая зелень» в стихотворении «Весна». Сексуальности, уже не метафорической, а вполне откровенной, хватает через край в поэме «Февраль». Она писалась одновременно со «Смертью пионерки», изобилует параллелями и служит одним из ее ключей.
Голова мужчины подымалась
Из подушек, как из круглой пены…
Подымались головы с подушек
И ныряли в шелковую пену… («Февраль»)
Тихо подымается,
Призрачно-легка,
Над больничной койкой
Детская рука
…
И потом бессильная
Валится рука
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка («Смерть пионерки»)
Там много общего, вплоть до цвета белья героев (синяя майка Вали, голубые кальсоны и фуфайка на побежденном сопернике в «Феврале»). Неизбежный ливень в кульминации, во втором случае присутствует влюбленный лебедь (по Афанасьеву – мифологический спутник ливня, очередной символ грозы как брачного союза). Здесь не нужно гадать о происходящем среди подобной облакам шелковой пены:
Принимай меня в пустые недра,
Где трава не может завязаться, —
Может быть, мое ночное семя
Оплодотворит твою пустыню
Книга Афанасьева уже во времена Багрицкого казалась наивной, но для источника поэтического вдохновения это нельзя считать недостатком. Впрочем, Афанасьев – не единственный источник образов Пионерки, а демонология Багрицкого не ограничивается простецкой деревенской нечистью. Одним из своих учителей он считал Блока. В «Благовещении» можно видеть прообраз Пионерки: на первый взгляд все скромно и канонично, более внимательное чтение выявляет недопустимые колористические отклонения от канона. Ангел «темноликий», подобный вихрю, дали «чернеют». У Валентины глаза «смутные», Мария «без сил склоняет ниже потемневший, помутневший взор». Любовная сцена изображена довольно откровенно: «незнаемая боль», «не вздохнуть» — в общем, маленькая смерть. Не из конкурирующей ли с настоящими ангелами фирмы прибыл этот курьер? В стихотворении «Александру Блоку» Багрицкий воспевал уход «от славословий ангельского сброда». От ангельского сброда – к дьявольскому легиону?
ДИТЯ РАБОТЫ
Из чего только сделаны девочки? Из конфет, и пирожных, и сластей всевозможных. Состав коктейля «Смерть пионерки» указан с редкой тщательностью:
огонь
воздух
земля
вода
Аккуратно перечислены металлы:
золото
серебро
железо (сталь)
свинец
(олово/медь) – не названы, но подразумеваются, как основа для позолоты. Не хватает лишь ртути, ее запас израсходован в другом стихотворении:
Земля надрывается от жары.
Термометр взорван. И на меня,
Грохоча, осыпаются миры
Каплями ртутного огня…
К субстанциям приложены акциденции: жар и холод, сухость и влага. Алхимическая премудрость изложена в поэме «Смерть пионерки» с неизбежной краткостью, но вполне толково, не хуже чем в современных брошюрках «Все тайны алхимии за 10 рублей». В пионерском пандемониуме – не только афанасьевский громовник. Почетное место в нем занимает Фауста бес — сухой и моложавый. Афанасьевский черт-кузнец людей перековывает, Фауст занят конструированием нового человека, проще говоря, гомункулуса. Оба занятия советской властью приветствовались. К «Фаусту» Гете Сталин относился благосклонно, хоть и постановил считать его слабее «Девушки и смерти» Горького. В 1931 вождь накладывает на сказку Горького свою знаменитую резолюцию, в 1932 — подписывает указ о создании ВИЭМ, Всесоюзного института экспериментальной медицины (тоже впоследствии им. Горького). В этом институте запросто получали живую материю из неживой, если верить отчетам профессора Ольги Лепешинской. «Фауст» и до 1931 года был для многих настольной книгой. Ассистент «мага и чародея» профессора Преображенского записал в своем дневнике:
Новая область открывается в науке: безо всякой реторты Фауста создан гомункул. Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу. Проф. Преображенский вы – творец
Не был ли Багрицкий знаком с уважаемым профессором? Или хотя бы с доктором Борменталем:
Косыми буквами карандашом: профессор расшифровал слово «абыр-валг»,
оно означает «главрыба»… Что-то чудовищ…
Это из «Собачьего сердца» (1925). А это из Cyprinus Carpio (1927):
Чудовищная Главрыба
Это профессор Преображенский:
Руки он вздымал в это время, как будто благословлял на трудный подвиг
злосчастного пса Шарика.
А это Ветеринар Багрицкого (1930):
На этих животных должно тебе
Теперь возложить ладони свои
Благословляя покой, и бег,
И смерть, и мучительный вой любви
«Умные врачи» (д-р Вагнер и д-р Фауст, кто же еще) «колдуют» — так прямо у советского поэта и сказано. Имя их научного руководителя к ночи поминать не стоит. У читателя создается эффект присутствия в лаборатории, мы наблюдаем все стадии эксперимента – от исходного «Что с тобой теперь?» до финального «Вот и все», с ответами на промежуточные «почему». В катехизисе Багрицкого вопросы задает безымянный наблюдатель, у Гете – сам Мефистофель: «А чем же занимаетесь вы тут?» Эксперимент завершается блестящим результатом:
Тихо поднимается, призрачно легка…
Вскипает, светится, встает со дна…
И не надо вот этих придирок, летальный исход — тоже результат. Девочка Валя, собака Шарик или другой расходный биоматериал — издержки заложены в смету лаборатории. Экспериментаторы не садисты, к подопытным они даже ласковы:
Он наклонился к Шарику, пытливо глянул ему в глаза и неожиданно провел рукой
в перчатке интимно и ласково по Шарикову животу.
Валентину «умные врачи» тоже ласкают, в рамках приличий:
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
У Шарика на шкуре «красные зловещие пятна обвара», Валю красными пятнами наградила скарлатина.
Борменталь отшвырнул машинку и вооружился бритвой. Он намылил беспомощную маленькую голову и стал брить.
Брито или стрижено – вот и вся разница.
Серые гармонии труб играли
Эти трубы – не пионерские, они из «Собачьего сердца». Смотрите, не ошибитесь дверью: к Вале ведет крашеная, к Шарику – лакированная.
По критериям самих экспериментаторов итоги опыта вполне позитивны. Гомункулус – не той-терьер, он ценится за способность говорить, желательно – изрекать: «Я всегда готова». Подопытное существо изначально немо. Это фиксируется в журнале наблюдений как медицинский (скорее, ветеринарный) факт: «говорить не можешь». Утверждение дублируется, на этот раз высоким штилем:
…теснится
В подъязычье стон
Псалом 136/137: «пусть отсохнет моя правая рука и язык мой прилипнет к нёбу моему». Видеть пионерка тоже не видит: «ресницы обдувает сон», да и глаза у подобных полуфабрикатов «незрячие». Про мозги и говорить нечего: голова «ноет», больше она ни на что не пригодна. А теперь оцените научный подвиг умных врачей-гальванизаторов. Воздух наэлектризован, напряжение растет («движется гроза»). И вот уже трещит первый разряд:
Открывает Валя
Смутные глаза.
Разряд, еще разряд! («молнии, как галстуки,по ветру летят») И у бездвижного тела поднимается рука. Реостат на максимум…
Шипящим тут зигзагом
Вдруг фосфор взлиловел…
И расчертился магом
Очерченный предел.
Ой, извините, техническая неисправность. Где-то пробило изоляцию: это «Адам» Кузмина. Оба проводочка из одного кабеля, все так переплелось, да и масштабы лилипутские: у героини Багрицкого тело «крошечное», а у кузминского Адама рука «малюсенькая», да и Ева размером с куколку. Просто приключения Карика и Вали.
А мы, а мы, а мы?!
Летучие игрушки
Непробужденной тьмы.
Жалобно вопрошает Кузмин.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возражает ему Багрицкий. Игорь Лощилин в статье О стихотворении Н. Заболоцкого «Disciplina clericallis» указывает на общий для Кузмина и Заболоцкого источник — алхимическую рукопись «О философских человеках, — кто они суть в самом деле и как их рождать?» Пусть и Вале-пионерке присвоят звание настоящего философского человека, она это заслужила. Багрицкий вставляет свой кусочек паззла между «Адамом» и «Disciplina clericallis» («на юру», трубный глас, вызов Смерти).
Вставай же, дитя работы,
Взволнованный и босой,
Чтоб взять этот мир, как соты,
Обрызганные росой.
Дитя Работы (алхимической Magnum Opus) — это уж гомункулус во всей красе. Родной брат Пионерки или один и тот же герой, бессмертный, как Джон Ячменное зерно? Сотовый мед входит в обязательный рацион гомункулуса, без весенней росы ему тоже не прожить. На иллюстрациях к алхимическим руководствам-гримуарам благоприятный для эксперимента сезон обозначен изображениями зодиакальных животных.
Знаки Зодиака сошли на луг:
Рыбы в пруду и в траве Телец
«Брачный круг», вроде бы предназначенный для случки колхозного скота, здорово смахивает на круг магический. Это что же получается, революционный поэт Багрицкий под видом воспевания колхозного строя и пионерской организации впаривал советской власти магические гримуары? Да еще и дети в школе все это учили, просто Хогвартс какой-то.
Отвергала ли сознательная пионерка крест, в точности неизвестно, а вот в «Фаусте» этот мотив определенно присутствует:
Mephistopheles:
Uns andern könnt’ er wenig nützen,
Es war so was vom Kreuz daran.
Мы не нуждаемся в игрушке
С крестом, вдобавок, на верхушке
Непонятное «содружество ворона с бойцом» — вольный перевод гетевского «Rabentraulichkeit». «Подмога воронья» в варианте Пастернака. Заключает боевой союз с вороном не кто иной, как Мефистофель.
ВАЛЕНТИН И ВАЛЕНТИНА
1. 
В ее палате нет углов, она кругла…
Пылающую печь поставили на ложе,
Дверь ее комнаты надежно затворили
Белая палата, крашеная дверь…
Алхимические трактаты пишутся темным языком, но для адепта эти причудливые символы и образы ясней химических формул.
Белая палата с затворенной дверью — алхимический реактор, печь-атанор (слева вверху на гравюре). В атанор помещается реторта с первичной субстанцией, которой предстоит обратиться в эликсир, философский камень или гомункулуса. Materia prima, первоматерия изображается в виде больной девы, находящейся под наблюдением врачей. Ее тело покрыто красной скарлатинозной сыпью (справа внизу). «Умных врачей» красная сыпь на теле пациентки только радует, ведь они не банальные лекари, а экспериментаторы:
Тело ее в красных розах, что указывает на близость золотоносной трансмутации
Magnum opus, великое алхимическое Делание (Работа) идет по плану:
Чтоб земля суровая
Кровью истекла…
Явная логическая и, хуже того, идеологическая ошибка. В произведениях настоящих комсомольских поэтов кровь проливается ради светлого будущего — землю в Гренаде крестьянам отдать. Здесь же истечение крови — конечная цель, а земля — объект странных манипуляций, ничего общего с установлением социальной справедливости не имеющих. С партийно-комсомольской точки зрения это «чтоб» неправильно, зато с алхимической — безупречно. Алхимия — imitatio Dei, адепт сотворяет кровь (Адама, душу живую) из праха земного. Адама (почва) — адам (человек) — адом (красный) — дам (кровь). Хармс или Заболоцкий учили эти азы параллельно с чтением Папюса и Успенского, у Багрицкого была некоторая фора в виде, как минимум, базового иврита. Ну а познания в алхимии он почерпнул из тех же популярных мистических сочинений и компиляций — на рубеже веков они издавались в изобилии.
С громадными звездами наедине
Семенем истекает земля.
Что за космическая оргия творится во владениях Ветеринара? (Это стихотворение — один из ключей к Пионерке). На первый взгляд все ужасно непристойно, хотя, по крайней мере, ясно. У самого добродетельного читателя хватит испорченности, чтобы восстановить сценарий вечеринки: дама в единственном числе, а господ было несколько — и вот они, неопрятные последствия излишеств. На самом деле все гораздо экзотичнее. Физиология здесь стопроцентно алхимическая, а она не всегда совпадает с человеческой. Земля, алхимическая женщина, наделена способностью к сперматогенезу, такой вот феминизм. «Женское семя» — для медика нонсенс, для алхимика — реальность:
Речь идет о философской ртути, это такая духовная субстанция, имеющая лишь символическое сходство с земным металлом из таблицы Менделеева. Равно как и сера, и золото, и прочие алхимические вещества. Из Нострадамуса комсомольский поэт получше бы вышел, символизм Багрицкого слишком многослоен.
СМЕРТЬ ПИОНЕРКЕ!
Материя в своей первоначальной ипостаси должна умереть, такова ее алхимическая миссия. Пионер — значит первый, но нельзя же вечно оставаться пионером. «Пионер фабрики Ногина» — существо бренное, да и существо ли он вообще? Грамматическая конструкция указывает на вторичность, производность этих «тысяч голов». Продукция ткацкой фабрики — суровое полотно, материя. Ей предстоит быть раскроенной и окрашенной, прежде чем она, преодолевая собственную природу, взовьется ввысь:
Красное полотнище
Вьется над бугром.
Антипод красного полотнища — плетеный коврик, на который «упадает крест». Материя пассивна, ей придают форму, цвет и направление, ее наделяют именем и смыслом. Теперь она не просто полотнище — знамя:
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
Смерть пионерке! Судьба пионерки, materia prima — возвратиться в прах, в «землю суровую», чтобы затем возродиться в новом качестве. Пройти нисходящую трансмутацию перед восходящей, говоря алхимическим языком.
2. 
Пятый ключ: Венера и Вулкан — два начала, которые должны объединиться и породить младенца Эроса. У уст Венеры — черный сосуд, наполненный землей и пеплом и символизирующий сгорание. Этот сосуд является в виде ее дыхания, символизируя сублимацию Венеры в дух земли. Вулкан также находится в состоянии сублимации, о чем свидетельствует его огненное дыхание… Своими мехами он раздувает печь. По Василию Валентину, необходимо последующее затем соединение воспламенившегося воздуха и порошкообразной земли.
Воздух страдалицу окружает воспаленный, сон Валентину обдувает, все как умный доктор прописал. К тому же автор классических руководств по алхимии оказывается тезкой нашей героини. Такое вот совпадение: Валентин и Валентина. Имечко-унисекс тем более кстати, что гермафродит — один из важных алхимических символов. В процессе Работы королева-субстанция умирает, возрождается, совокупляется с королем, образует двуполое существо, вновь разделяется… Путь от нигредо через альбедо к сияющему рубедо мучителен, как операции доктора Преображенского. Трансмутация — не сахар.
ДАЛЬ ЧЕРНЫМ-ЧЕРНА
Черная трава, даль черным-черна. Троекратная чернота, четвертый черный — ворон. Грязь не по-хорошему (явный эвфемизм, указание на нечистого). Свинец (средство для укрепления мужества). Страна — пасмурная, глаза — смутные, тучи закрывают свет.
(Nigredo — лат.) — алхимический термин, в психологии соответствует умственной дезориентации, возникающей обычно в процессе ассимиляции бессознательных содержаний, в частности различных аспектов тени…
Алхимики называли нигредо меланхолией, «черной, чернее, чем черное» ночью, душевным бедствием, частичным затемнением сознания и т. д., или более многозначительно «черным вороном». Для нас ворон кажется всего лишь забавной аллегорией, но для средневекового адепта это была хорошо известная аллегория дьявола» (CW 14, par. 741; МС, пар. 741).
Черный образный мир в алхимии называется нигредо, его металл — свинец. Это мир, в котором темно, мрачно, жутко, страшно, отвратительно, уныло, тоскливо. Погружаясь в него, мы оказываемся на самом дне, в преисподней, лишеные своего «Я» и брошенные на произвол судьбы.
Алхимики считали, что нигредо составляет начальную стадию любого процесса, в котором происходит трансформация, превращение форм. Сначала все должно основательно перегнить, как компост, распасться на разрозненные частицы — исходный материал для свободного творчества созидательной силы. По мнению алхимиков, вначале все имеет привкус горечи и гнили. Всякий процесс превращения сначала ведет к распаду или начинается с него.
В нигредо человеку кажется, что на его глазах мир разваливается на части, особенно болезненно он переживает кажущуюся нескончаемость нигредо. Будущее видится смутным и беспросветным…
Словарь аналитической психологии.
Пугающе похоже на «Смерть пионерки», правда? Будто автора словарной статьи попросили пересказать поэму своими словами, что он добросовестно и выполнил. Язык алхимических символов достаточно унифицирован, кто бы им ни пользовался: полумифический Василий Валентин, Гете, Карл Густав Юнг. Или современник Юнга, советский поэт Эдуард Багрицкий.
НЕ ВСЕ ТО ЗОЛОТО
У Багрицкого соблюдены все алхимические тонкости. Золото, предлагаемое матерью, Валентина отвергает, ведь это неполноценное, больное золото. И крестик-то не золотой, а всего лишь позолоченный. Важная деталь, признак наименее чистого золота, золота Офира, которое давно находится на поверхности и соотносится с прахом-афар. «Маленькому» (золоченый крестик) противопоставлено «большое» (солнце). Почему такие несхожие объекты оказались на одной геометрической шкале? Дело в том, что для алхимика золото высшей пробы и солнце — синонимы, обозначаются они единым символом (окружность с точкой внутри). Восход «большого солнца» знаменует успешное окончание Работы, достижение благодатного рубедо. Символ нигредо — ворон, альбедо — лебедь, рубедо — феникс. Лебедя Багрицкий ухитрился втиснуть в «Февраль», а вот как быть с откровенно мифологическим фениксом? За phoenix`a у нас пеночка: и фонетически похоже, и цензура к простецкой птичке не придерется.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.
Профан воспримет «благодать» в умильно-краеведческом смысле, адепт склонится перед виртуозностью, с которой автор протащил в финал столь уместный здесь знак высокого штиля. А эпитет «призрачный» («призрачно-легка») кроме общего соответствия мистическому антуражу еще и точно характеризует гомункулуса. Гомункулусы, как известно, полупрозрачны. А на то, что птички — не просто птички, указано в третьей части:
Птицы, подобные странным буквам,
Саблям и трубам, шарам и ромбам.
К тексту поэмы, выдержанному в духе алхимических канонов, совсем несложно подобрать соответствующие иллюстрации — из Rosarium philosophorum, например. Да хоть комикс можно соорудить:
3. 
4. 
5. 
6. 
7.
(3) Содружество с вороном. Наплывают тучи, в которых ясно виден летящий ребенок. Валентине в облаках, проносящихся над водой, мерещатся пионеры. Все строго по тексту, включая дружелюбных воронов и водную поверхность. Двуглавый андрогин может с полным правом сказать о себе «мы» («в крови горячечной подымались мы…» и пр.)
(4) В прозелень лужайки
Капли как польют!
серебряные капли, падающие из колбы, которые затем собираются и фиксируются. «На зеленом поле», — уточняет Фуллканелли.
«Эта прекрасная эмблема, кроме того, очень важна для нас, потому что она раскрывает тайны, относящиеся к получению Меркурия и его соединению с серой, о чем большинство авторов предпочитает хранить религиозное молчание».
Меркурий — это ртуть. Вот он, недостающий седьмой металл! Случайным образом в комсомольско-атеистической поэме собрался полный набор «Юный алхимик». А и по размеру-то поэма невелика, не «Фауст» Гете. Что «густые отряды» небесных пионеров символизируют ртуть, понятно и без Фуллканелли. Встретил у Багрицкого неожиданный эпитет — жди алхимического подвоха. Дождевые капли густыми не бывают, пионеры — тем более, а вот двойственная природа ртути (плотность и способность литься) изображена очень точно. Соединение ртути с пламенной серой, алхимический брак — вот о чем «предпочитает хранить религиозное молчание» стыдливый Фуллканелли.
(5) Валя в синей майке
Отдается люто
Еще один аргумент в пользу именно такого прочтения этой строфы. Все еще настаиваете на варианте «отдает салют»? Поглядите на картинку повнимательнее. Синей майки на Вале действительно нет, зато вода в пруду синяя-синяя. Находим соответствие в «Феврале»:
Она останавливалась у цветочниц,
И пальцы ее выбирали розу,
Плававшую в эмалированной миске,
Как маленькая махровая рыбка.
Роза плавает и не тонет, хотя ее отягощает множество мистических и эротических коннотаций. Еще параллель, из «Происхождения»:
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Поглядите снова на картинку. Нет, я имел в виду правый верхний угол.
(6) От большого солнца
В комнате светло
Splendor solis
(7) — Чтобы юность новая
Из костей взошла
Слева опять вороны с бойцами, всходы так и прут из костей, справа фигура с трубой… Но откуда все-таки взялась Валина синяя майка?
СИНЕЕ СУКНО НЕ ХУЖЕ ЗАМОРСКОГО
Алхимия, эротика и некоторая доза военно-патриотической пропаганды в довесок – вовсе не уникальная для отечественной литературы смесь. Все это содержится в «Саламандре» Одоевского. Получение синего красителя для сукна – один из важных секретов мастерства:
По уходе старика Якко немедленно раскалил снова полученный им камень и
бросил его в воду; после нескольких подобных операций в сосуде осталась жидкость прекрасного синего цвета. Якко опустил в нее кусок сукна, — сукно окрасилось. Познания Якко в химии скоро объяснили ему, какую выгоду можно получить из сего открытия; он разложил вещество по правилам науки, нашел состав его, снова повторил опыт в большем виде, и скоро в домике Якко появились чаны, кубы; он объявил гостям суконной сотни, что берется красить сукно не хуже заморского, — и в городе дивовались, толкуя про кубовую краску
.
Удивляться нечего, синие (голубые) одеяния – обычная форма одежды алхимико-романтических героев. Ее ввел в обиход классик жанра, Новалис:
…цветок склонился к нему и лепестки образовали широкий голубой воротник, из которого выступало нежное личико.
Утомительные рассуждения о свойствах металлов и других алхимических элементов перемежаются с эротическими сценами. Они тоже что-то символизируют, но написано довольно живо, да и антураж знакомый:
Невинность их сердец, волшебное настроение душ и неотразимая
власть сладостной страсти и юности опьяняла их; они вскоре забыли мир и все свои отношения к нему и при свадебном пении грозы и брачных факелах молнии погрузились в сладчайшее упоение, какое когда-либо охватывало смертную чету. С наступлением светлого голубого утра они проснулись в новом блаженном мире.
Возложение золотой цепочки на шею, а благословляющих рук мага на чело – без этих процедур романтическое путешествие Гейнриха фон Офтердингена по Тюрингии нельзя было бы считать состоявшимся. По «Тюрингии дубовой», где путешествовал и один из романтических героев Багрицкого. Истоки алхимической романтики понятны, а вот есть ли у Пионерки наследники из числа героев современной литературы?
БАГРОВЫЙ КРИК
…Восемь тонких лучей ко всем восьми меткам. NOMO, LOMO, SOMO, MOMO, ROMO, HOMO, KOMO и ZOMO вспыхнули полированными золотыми шляпками, восемь рассеянных, переливающихся радугами световых потоков поплыли от них, пересеклись над блюдом с обглоданным скелетом Насти, и через секунду ее улыбающееся юное лицо возникло в воздухе столовой и просияло над костями.
Чтобы юность новая из костей взошла, Настя Саблина преодолевает невероятное испытание, кое-что пострашнее сабельного похода. Впрочем, испытание это хорошо нам известно: печь, в которой низкая материя ценой гибели достигает сублимации. Мать надевает на шею дочери золотую цепочку – та ее снимает. Это земное, вульгарное золото, а в печи предстоит родиться золоту высшего порядка. Но сначала – нигредо, даль черным-черна:
В жемчужине плыл отраженный мир: черное небо, черные облака, черное озеро, черные лодки, черный бор, черный можжевельник, черная отмель, черные мостки, черные ракиты, черный холм, черная церковь, черная тропинка, черный луг, черная аллея, черная усадьба, черный мужчина и черная женщина, открывающие черное окно в черной столовой.
Только функции ворона в рассказе выполняет сорока. Небольшое и вполне объяснимое отклонение от канона. Проза Сорокина голографична, в каждой точке повествования могут пересекаться аллюзии из нескольких источников. Образ Насти, возникающий на пересечении лучей — еще и модель авторского метода. Аллюзии на Пастернака и Тихонова в рассказе читаются легко, алхимическая символика тоже присутствует. Может быть, Сорокин вспоминал о Пионерке, пусть и подсознательно? Весь рассказ представляет собой буквальное прочтение (юзер скажет – девиртуализацию) пионерского девиза «Будь готова!» Здесь не так уж мило, здесь сковорода:
Кожа на ногах и плечах Насти быстро натягивалась и вскоре, словно капли, по ней побежали волдыри. Настя извивалась, цепи до крови впились в нее, но удерживали, голова мелко тряслась, лицо превратилось в сплошной красный рот. Крик извергался из него невидимым багровым потоком. …
Новая волна жара хлынула на тело. Настя потеряла голос и, открывая рот, как большая рыба, хрипела, закатив красные белки глаз.
Уподобление рыбе, красная сыпь на коже, жар, немота, вернее – немой багровый крик. Голубую сорочку девочка аккуратно сняла, эта переходящая униформа еще кому-нибудь пригодится. Печь не простая: «жар там лютый, адский». Слух у Сорокина хороший, прислушайтесь и вы к несчастной жертве алхимии. Настя выкрикивает фамилию своего настоящего убийцы: Багрицкий!
:
ДВОЕТОЧИЕ: 