Президент! О, Президент, разделайся с этой саранчой!
Так говорили на улице, так говорили по репродуктору с восточной стороны улицы. Так говорил аптекарь. Аптекарь выставил на витрине две большие банки. А позади этих банок он пристроил их картонные макеты, гораздо более крупные, чем банки. Один макет был красный, второй – синий. В этом синем уничтожат саранчу, даже самых огромных, самых отвратительных и хитрых ее особей. Целое слоновое стадо саранчи можно уничтожить, однако это случай особый, касающийся только Африки. Избранный Президент поручится перед аптекарем, а тот – перед Северным округом. Едва забрезжило утро, как об этом начал тараторить восточный репродуктор. Президент, Президент!..
Два родственных Президенту семейства от переполнявшей их радости ну просто блевали через восточный репродуктор. Они нарядились в красные костюмы, которые не были служебными мундирами, а хранились как реликвия со времен гражданской войны в Испании. Уж Президент-то разделается с саранчой. Он спасет нас от Страшного Суда, наш избранник. Но это произойдет только следующей ночью. Так что подождем до ночи, господа.
Из какого-то подвала выползла, хихикая, маленькая старушка.
– Эй, господа, послушайте-ка и вы.
Два зуба у нее были сломаны. Она их сломала, выдергивая морковь на пороге своего дома.
– Хе-хе-хе, – харкала старая кровью. – Кто это вообще посмел встать тут еще засветло?
Избранный Президент улетел в Филгедин вручать верительную грамоту. Он был высок и белокур, брови у него подергивались от легкого тика, а плечи были покатые, и это немного отталкивало, но зато он обладал парой ушей, обращенных в противоположные стороны. Тирца вспомнила это, когда в неранний уже час встала с постели и стряхивала пыль с волос.
– Кха, – закашлялась Тирца и выплюнула мокроту, загустевшую от пыли.
«Уши у него были розовые и ужасно жесткие, – вспоминала она. – Как раз эти уши и кромку волос я целовала напоследок».
– Где ты? – позвал ее голос из другого конца коридора.
Тирца испугалась: это квартирант, перед ним нельзя появляться в ночной сорочке.
– Да где же ты? – не отступался тот, и Тирца, подобрав подол, поспешно скрылась в ванной.
– Проходите, пожалуйста. Я откашливалась от пыли.
Когда квартирант проходил мимо двери, Тирца отметила про себя, до чего сильно он хромает. Шаркающая походка хромого снова вызвала у нее тяжелый кашель, который долго не прекращался. Тирца набрала в пригоршню воды из крана и прополоскала горло. Затем закрыла кран и еще дважды попыталась закрутить его покрепче, чтоб не капало.
«Подожду до четырех часов, – подумала она, когда кашель прошел и горло очистилось, если не считать какой-то одной впадинки в нем, еще забитой пылью. – Коли и дальше будет так холодно, мне и до сорока не протянуть. Куда там!»
Тирца рассмеялась и внимательно посмотрела в зеркало, до чего безобразно она смеется.
«Я тоже могу выкинуть какую-нибудь хитрость, – подумала она. – Избранный Президент проживет, как и я, до сорока лет, и тогда его супруга несомненно потребует у него развод».
Сидя в самолете, летящем в Филгедин, Президент пригладил свои светлые волосы. За иллюминатором бесновалась снежная буря, накал светильников в салоне сильно упал.
«Сдохнуть можно от такого холода, – подумала Тирца, по-прежнему стоя в ванной. – Хотя, в сущности, в этом есть свое преимущество».
Она опять рассмеялась и обиженно потерла веснушки на лбу.
«Эта кожа… Его розовые уши… Экая глупость, – подумала она, кашлянула и растрепала свои волосы, сразу став похожей на дряхлую старуху. – Да ведь волосы-то были седые. Ведь волосы-то у него над морщинистым его лбом были совсем седые. Какая же я тупая, если до сих пор этого не припомнила!»
Тирца провозилась с обогревательной печкой, пока та не зажглась. Затем обтерла руки простыней, взяв ту из кучи грязного белья. Тирца скинула ночную сорочку и удовлетворенно погладила свои ноги, коснулась талии и провела обеими ладонями по выпуклости бедер. Во рту было сухо, и она допила остатки вчерашнего чая. Несколько чаинок увязло в сахарном сгустке на дне стакана.
«До чего отвратительно, – подумала Тирца. – До чего убого».
Она вытерла стол ладонью и нагишом снова пошла в ванную вымыть руку. От холода кожа на руке покраснела. Вдруг Тирца вспомнила про квартиранта и бегом, с краской стыда на лице и не вымыв руку, вернулась в комнату.
«Ну и жизнь!» – подумала Тирца и скорчила перед зеркалом очень кислую мину.
Холодало. Поговаривали, что в Японии происходит солнечное затмение. Дети вернулись из школы уже после третьего урока, и двое старших с порога бросились к печке греть руки. Младшая остановилась у двери и барабанила по ней ногами – бац-бац, бац-бац, – ну просто мука адская да и только. Глаза и нос у нее были красные, явно ревела недавно. Тирца уселась в кухне писать письмо своим родителям, а чтобы дети не мешали, заперла дверь.
«Я уж и читать, и придумывать разучилась, – писала Тирца. – Что ты, мама, варила, когда я сильно болела? У меня обед никогда не приготовлен вовремя».
Бац-бац, бац-бац – девочка все колотила да колотила по двери, пока не повалилась на пол.
– Мама, ты что, не слышишь? – закричали оба старших.
Тирца поспешно открыла дверь кухни и подняла младшую с полу. Та выхватила у нее из руки письмо, скомкала и бросила в кухню через окошко в стене. Тирце до того захотелось ударить девчонку, что она расхохоталась. Потом, злобно улыбаясь одними глазами, подумала: «Очень мило… Просто счастье, что девчонка не моя».
– А знаешь, мама, – сказал старший сын, – пекарня сегодня не работала. Снегу навалило выше дверного замка, и Шнайдерман вылез через окно по лесенке.
– Мам, а, мам, – начал было средний, но замялся. Он протянул задеревеневшую от холода руку к струе теплого воздуха над печкой и пробормотал:
– Не помню, что хотел сказать.
«Сорочку, – испуганно подумала Тирца. – Не забыть выстирать сорочку. Как только дети поедят, сяду готовиться к вечерним занятиям по Священному Писанию. Да не забыть про сорочку… И свечей купить на случай перебоев с электричеством. Запишу-ка я себе про свечи. И еще я должна сделать то, что сказал Авиноам. Да-да, я должна это сделать…»
Она сидела в глубоком кресле, отогрелась, даже вспотела, и уже ровно дышала.
«Экое блаженство, – подумала Тирца и хрустнула пальцами ног в комнатных туфлях. – Ну и наслаждение же то было!»
Сугробы росли, и все жители потянулись к побережью. Вдоль моря и заливов были расставлены стулья для всего населения страны. Мамаши взяли с собой термосы для детей, но самих детей нигде не было видно: одни из них зашли в воду и обледенели, другие съежились под стульями и непрерывно кашляли. Большинство матерей перестали беспокоиться о детях, и только одна госпожа Бургиль – красавица Бургиль – непрестанно искала своих чад. У нее их было пятеро, и по меньшей мере один ребенок был лишним. А господин Бургиль остался в аптеке – продавать синюю банку. Он повторял, что завтра наверняка будет солнечно, и Президент уничтожит саранчу. Аптекарь был торгашом ловким, тертым, и его репродуктор в восточной части квартала был единственным, который не сломался. Неоновые вывески почти все испортились или из-за низкого напряжения мигали. Полицейский рупор так охрип, что вызывал у Тирцы кашель. Новости, передаваемые им, трудно было разобрать, но вообще-то в течение последних суток полиция сообщала только о погоде, которая и так была известна всем, даже детям, игравшим в снежки.
– Этот Шнайдерман, – корчился от смеха средний сын, – он сделал себе лесенку из двух буханок хлеба и одну из них продал пожарнику, который его вытащил. Мама, а ты знаешь, что он хромой?
– Кто? – спросила Тирца рассеянно, оттого что младшая взобралась на кресло и тянула ее за волосы.
Старший сын скрипнул зубами.
«Вот ведь свинья! – подумал он в отчаянии. – Никогда она не слушает, что мы рассказываем. Из-за нее и маленькая совсем распустилась».
– Это Шнайдерман хромой? – догадалась Тирца. – Это у него с гражданской войны в Испании. Он тогда был полковым поваром.
«Вот стоит ей заговорить – просто приятной делается, – размышлял старший сын. – Или когда письма пишет своим старикам. А как она с нами – грош ей цена. Вот ведь опять ничего не приготовила поесть».
Он был так зол, что у него на глазах выступили слезы.
«Грош ей цена, – снова зло подумал он, и ему даже захотелось столкнуть мать с кресла. – Совсем на нас рукой махнула. Жаль, что мы ее дети».
– Включи-ка радио, – сказал ему средний. – Тебе ближе.
«Температура – один градус выше нуля, – сообщило радио. – В Филгедине температура опустилась до четырех градусов мороза, и ожидаются шквальные ветры, которые достигнут наибольшей силы еще до наступления ночи. Большинство зданий в городе, однако, способно выдержать ураган. Граждане, которые понесут ущерб, получат полное возмещение от Министерства социального обеспечения. При этом они будут освобождены от обычной процедуры. Предполагается, что ущерб не превысит десятой части от общей стоимости имущества. Для выплаты возмещений Министерству социального обеспечения будут переданы специальные фонды, не использованные Ведомством по борьбе с саранчой. Мы рады сообщить, что ураганом вся саранча уничтожена на ближайшие пять лет».
– Ага! – засмеялся и стал дурачиться средний мальчик. Он кружился на одном месте, как юла, и наткнулся на радиоприемник, стоявший на полу. Старший с силой толкнул брата, тот упал на циновку и остался лежать, подпирая голову руками. Потом опустил голову и руки на пол и замер.
«Глупый, – презрительно подумал его старший брат. – Такой же глупый, как мать».
– Я вспомнил, что хотел сказать, – произнес средний невыразительно и почти неразборчиво. – Если мама ко мне подойдет, я скажу ей на ушко.
Тирца наклонилась и погладила сына по стриженой голове. Выполняя его условие, она вначале опустилась на колени, а затем наклонилась так, что ее ухо оказалось напротив его губ.
– Уйди вечером, но раньше ничего им не говори, – зашептал мальчик. – Пойди в кино. Там случится что-то очень важное для тебя. Только помни, им – ни слова, а то они тебя не отпустят. Нарочно не отпустят.
Младшая слезла с кресла и наступила на вытянутую ногу Тирцы. Тирца поджала ногу. Вдруг девочка зарыдала и принялась покрывать лицо Тирцы поцелуями.
– Потом поговорим, – шепнул средний сын. – Я тебе все объясню.
Тирца поднялась с полу, взяла младшую на руки и пошла в кухню. Там она стала накрывать на стол одной рукой. Другою держала девочку, а та повисла у нее на шее и всей тяжестью тянула вниз.
«Температура – два градуса мороза. В столице страны Филгедине – шесть. Извозчиков просим на работу не выезжать. Ожидается дальнейшее похолодание».
Старший прибавил громкости. Девочка спрыгнула с рук Тирцы и яростно пнула его под ребро. Он выключил радио и сел возле печки, подставив руки под струю теплого воздуха.
«Совсем испортила маленькую, – горько размышлял он. – Девчонка такая же ненормальная и отвратная стала, как мать. А та и вовсе ведьма. Иногда вот только: заговорит – и любо на нее смотреть. А все же лучше, если бы бабушка была нам матерью. Зря папа женился на этой. Ведь ей же совсем на нас наплевать. Ума не приложу, чем все это кончится. Вот бы убралась она из дому и больше не возвращалась».
Уже два часа, как невозможно стало подойти к воде: сплошная изгородь из стульев протянулась на всю длину побережья. Мороз крепчал, и люди, сидящие на этих стульях, мерзли все сильнее, но не двигались с места. Большинство ребятишек сбилось в кучи вокруг своих учителей и воспитателей. Мамаши дремали, обнимая термосы или мужей, а иные ссорились с мужьями или уже позабыли о них. Человеческая стена росла. Уже девяносто пять процентов всего населения было преисполнено решительности никому не позволить войти в море. Пляжи замерзли. Луна освещала снежные сугробы, схоронившие под собой песок, и морские волны, превратившиеся в лед, но оставшиеся волнами, некоторые из которых достигали четырехметровой высоты. Публика была уверена, что урагану не справиться с оледенением моря. Бюро погоды не приняло это явление в расчет.
В столице страны Филгедине из всех жителей остался только директор школы: у его младшего сына утром начался менингит. Жена ушла от директора еще пять месяцев назад. Он оживленно переписывался со своей двоюродной сестрой Тирцей. До сих пор он не задумывался о Тирце, поэтому ее судьба его не беспокоила. Он вспомнил одну строчку из кузининого письма и по рассеянности записал ее на кредитной карточке. Мальчик зашевелился под одеялами и застонал от боли. Директор ногой подвинул тапочки сына к кровати, повернув их носками наружу. Он усмехнулся своей проделке, вспомнив, что сын не сможет встать с постели по меньшей мере еще два дня, и принялся тоскливо размышлять обо всех этих людях, собравшихся на морском побережье. «Вот я и снова упускаю это», – думал директор. Он был человек очень ответственный и ухаживал за сыном с большой преданностью. Тирца в своих письмах всегда излагала новые идеи.
Кроме директора, в городе не осталось ни души. Все население расселось на стульях вдоль берега. В море уже было не войти: с полудня его окончательно сковал лед. Бюро погоды сообщило, что ожидается понижение температуры еще на два градуса.
Кто-то распустил слух, будто самолет с Президентом приземлился в Филгедине два часа назад, однако процедура приема, устроенного Президенту, была скомкана до неприличия, до оскорбительности. Другие говорили, что самолет поныне борется со снежной бурей. Никаких достоверных сведений о новом Президенте не поступало. На последнем снимке, напечатанном в газете, он выглядел несколько бледным, однако правительственные круги передали, что в день выборов Президент страдал желтухой. Во всяком случае, даже противники Президента признавали, что он деятелен и полон жизни, как всегда. И все же, по общему мнению, история с его полетом оставалась загадочной. Публика в большинстве своем привыкла к политическим переменам и очень полагалась на белокурого Президента.
Прошло еще два часа. Собравшиеся на берегу уже признавались себе, что не слишком близко принимают к сердцу судьбу Президента.
Тирца надела свою красивую круглую шляпу, натянула кожаные перчатки. Она накрасила губы, подвела брови, подрумянила щеки. Зная, что краска и румяна сотрутся, побрызгала на себя духами. Проверив, не забыла ли взять ключ, выставила печку в коридор и потеплее укрыла спящих детей. Те тяжело дышали под грузом одеял. Тирца пошла в кино и там все увидела. Несколько раз ее пихнули локтем. Рядом не смущаясь ели крутые яйца, устриц и крошили на пол. В зале становилось все холоднее. Картина окончилась. Тирца встала и пошла к выходу. На улице она обнаружила, что дорогу к дому замело. Путь к берегу тоже завалило снегом уже часа два назад. Тирца отправила телеграмму. Зайдя на почту, она сняла перчатки и послала телеграмму избранному Президенту: «Я уже не могу добраться к тебе. Поэтому приходи ко мне. Жду».

Перевод с иврита: ВАЛЕРИЙ КУКУЙ