Глава первая

Встреча Саки и Томаса – Измена родине и ее последствия –
Что сделал Митя с Катериной – Источник странного имени Саки –
К кому можно обращаться с неприличными предложениями –
Об опасностях наклонов – Мать Саки – Черепаха и отцовская любовь –
Встреча в гостинице – Виртуальный Парис – Враги Томаса –
Заблаговременные извинения автора

Армия обороны Израиля включает сухопутные, морские и летные части, погранвойска, женские и киббуцные части; следует подчеркнуть, что в исторической перспективе разделение между различными родами войск в Израиле так и не было осуществлено…
(C/A World Factbook, http://www.odci.gov/cia/publications/nsolo/factbook/is.htm)

1) Как правило, не следует работать с разведчиками, лишенными интуитивной бдительности.
2) Невозможно руководить их деятельностью без мягкости и жесткости.
3) Без тонкой проницательности и осмотрительности невозможно удостовериться в истинности их сообщений.
4) Будь бдителен! Будь проницателен! Пользуйся своими агентами для любых военных нужд.
5) Если разведчик раскрыл тайну прежде, чем настало подходящее время, следует ликвидировать его вместе с тем, кому тайна была раскрыта.
(Sun Tzu (500 BC): The Use of Spies, http://www.kimsoft.com/polward.htm)

1

Как же начать нам, невинная моя, в белом носочке, читательница? Быть может, просто так:
– Мне эти нашивки знакомы. Вы служите в… ? Я – Томас.
– Да.
А Томас:
– Будьте добры, мне опять того же самого и… – кивнул в сторону пустого бокала Саки.
Саки смотрел не на него, а на женщину по другую сторону стойки или, вернее, на светлое мерцание, открывшееся, когда она наклонилась, чтобы зачерпнуть льда. Однако глава о склоненных женщинах еще впереди, сударыня, и в ней мы исследуем сию тему во всех тонкостях, с присущей нам тщательностью. А пока позволим Томасу плести его сети.
– Вы занимаетесь интересными вещами.
– Вы знаете нашу часть?
– Я и сам работал в армии в сходной области.
Однако не в нашей армии. Саки понял это, в сущности, немедленно.
А краснорожий господин спрашивает:
– Вам не говорили, что это измена родине? Вы понимаете, что это означает?
Конечно, я понимаю, сэр. Более того, я уделю этому понятию немало места в дальнейшем. А вы, сударыня, не смотрите на меня так, я этого не в силах вынести. Возможно, что Саки не кто иной, как двойной агент. Возможно (одни ли мы, сударыня?), возможно, Саки пытается заставить Томаса раскрыть карты, и тогда он и прочие добры молодцы смогут его запрячь? Отведите от меня взгляд свой, синий, как море, сударыня, и позвольте мне продолжать. Томас, этот простак англосакс, был далек от всяких ухищрений и задал своим тихим голосом парочку вопросов, намеренно простодушных, душенька моя, по части денежных обстоятельств солдатика. Саки смущенно улыбался. Томас взглянул на него и также улыбнулся, уверенно и понимающе. Особое, напряженное мгновение – продажа невинности. Осветитель, направьте, пожалуйста, софит таким образом, чтобы вспотевший Саки оказался в белом круге света на фоне темного бара, рядом с моргающей барменшей.
Помните ли вы, милейшие зрители, визит Катерины Ивановны к Мите Карамазову? Ея белоснежное русское тело (подобное телу барменши), тело ея девственное (в противоположность телу барменши) за пригоршню рублей. Вам, сударь, незнакома сия история? Ну-с, Катеньке необходимы деньги для спасения ея батюшки. И вот сия чистая институтка является на дом к охальнику Мите, подозреваемому в убивстве будущему каторжанину… однако же, история сия, сударь вы мой, заслуживает особого внимания. Расскажемте же ее как должно… или же, лучше позволим сделать это самому Мите.

2

Назови это постмодернистским коллажем. Или автоматом для производства поп-музыки или фона посредством софта и харда. Как ни назови, сэмплинг – крутая вещь. Он дешев, быстр и все более служит альтернативой живым музыкантам… Самплеры являются ядром производства с оборотом в двадцать миллионов долларов в год, при этом многие компании, занятые в этой отрасли, утверждают, что их оборот удваивается из года в год. Мастера «хип-хопа» и «рефрейма» использовали его музыкальные фразы и ритмы для новых записей на протяжении многих лет. Они скатывали образчики пластинок и миксов, обрабатывали и соединяли части, чтобы создать новые саунды. Соблазн понятен: с помощью самплера у каждого современного музыканта, освоившего использование клавиатуры, – под рукой набор образцов и быстрый и эффективный доступ к потрясающему выбору музыки и саунда – от акробатики и индийских свирелей и барабанов до звуков оркестра, состоящего из восьмидесяти пяти исполнителей… музыканты, пользующиеся самплерами, экономят не только время, но и расходы на исполнение.
(Freeze-dried music: Justadd artists, by Anita M. Samuels, The New York Times 9/4/95, http://[link expired])

– Мне сестра сказала, что вы дадите четыре тысячи пятьсот рублей, если я приду за ними… к вам сама. Я пришла… дайте деньги!..
Не выдержала, задохлась, испугалась, голос пресекся, а концы губ и линии около губ задрожали… Алешка, слушаешь или спишь? А вы, моя читательница, слушаете или спите? Кто как не вы, вкупе с чувствительным Алешей, знаете, что одна только правда у меня на устах.
– И вот (продолжает Митя), первая-то мыслишка была карамазовская. Раз, брат, меня фаланга укусила, я две недели от нее в жару пролежал; ну так вот и теперь вдруг за сердце, слышу, укусила фаланга, злое-то насекомое, понимаешь? Обмерил я ее глазом. Видел ты ее? Ведь красавица. Да не тем она красива тогда была. Красива была она тем в ту минуту, что она благородная, а я подлец, что она в величии своего великодушия и жертвы своей за отца, а я клоп. И вот:
От меня, клопа и подлеца,
Она вся зависит, вся,
Вся кругом,
И с душой и с телом. Очерчена.
Я тебе прямо скажу, эта мысль, мысль фаланги захватила мне сердце, что оно чуть не истекло, – от одного томления. Казалось бы, и борьбы не могло уже быть никакой: именно бы поступить, как клопу, как злому тарантулу, безо всякого сожаления… Пересекло у меня дух даже. Знаешь ведь, брат, знаешь ведь семейную нашу, карамазовскую метку… Захотелось мне подлейшую, поросячью, купеческую штучку выкинуть… не каждый день таким, как мы, случай выпадает. Обнял я ее. Глаза ее на меня взглянули, но не с порывом, а мягко так, глубоко, тихо склонилась вся и с закрытыми глазами распласталась на полу в моей комнате. Укус фаланги отозвался во мне и безумие овладело… Послушай-ка, ведь я человек хотя и низких желаний, но честный. Ведь собирался я, конечно, завтра-то ехать к ней с предложением руки, завершить все наиприличнейшим образом, если так можно сказать, и ведь никто ничего не знал и знать не мог. И знаешь, брат? Она этого хотела. Есть женщины ее круга, и именно ее круга, тоже фалангой укушенные… и никакие институты тут не помогут, и не поможет ни отец-полковник престарелый, ни сестра-праведница, Алешка. Закрыл я глаза и бросился на нее, как на поле боя, против вражеских пушек, знаешь? Как приговоренный к смерти. Она задрожала вся, страшно побледнела, ну как скатерть…
А потом вскочила и побежала. Я вынул шпагу и хотел было тут же заколоть себя, для чего – не знаю, глупость была страшная, конечно, но, должно быть, от восторга. Понимаешь ли ты? Когда отправился я назавтра с предложением руки, не вышла ко мне, а велела кучеру со двора меня вытолкать. Ославляй, дескать, по всему городу, не боюсь тебя.
– А я до сих пор ничего не пойму, – сказал Алеша.
– А я-то? Я-то разве понимаю?
– Постой, Дмитрий, тут есть еще одно главное слово. Скажи мне: ведь ты жених, жених и теперь?
– Женихом я стал не сейчас…
И точно, не сразу сделался этот сластолюбец женихом. На самом деле, в конце концов он был отправлен в Сибирь, и ежели планы его вызволения силой не увенчаются успехом, ему придется испытать всю горечь тяжкого своего положения, будучи и душой и телом зависимым от какого-нибудь тюремщика-клопа и от собратьев-заключенных, чья карамазовская похоть превосходит даже его собственную. Минуточку, минуточку, слышатся выкрики из зала. Да, сударь? Вот вы, в пенсне, с легким славянским акцентом? Вы, сэр, указываете на легкие неточности в цитатах. Каюсь. Милейший Дости позволяет своему герою выказать сомнительное благородство и отправить эту распаленную пигалицу на все четыре стороны, не потрудившись ее ублажить. Мы же (не нас учить благородству) позволили себе исправить описку этого эпилептика-антисемита. А как же быть с исторической достоверностью, вопиет возмущенная матрона из библиотечного подвала, и с произведением искусства, которое вы извратили на наших глазах? Действительно, я всегда считал, что постмодернизм не принадлежит к самым восхитительным теориям, и данс не обязательно самый очаровательный в мире стиль музыки, но самплизация – отличная вещь, не так ли, Родька Романович? Ну же, Родя? Он, мне кажется, пребывает в рассеянии мыслей, но если отвлечься наконец от этой захватывающей митькатерининской дискуссии – что же с Томасом? Отчего, между прочим, с такой легкостью Саки собирается согласиться с его требованиями и предать родину, окруженную врагами? И каким вообще образом все это связано с его неспособностью в детстве найти черепаху?

3

Скажем сперва, что Саки действительно нуждался в деньгах. Как всякий солдат, а может, и поболее среднестатистического солдата. Родители не проявляли по отношению к нему щедрости, а его дурные наклонности требовали, как правило, больше средств, чем было в его распоряжении. Достаточно сказать, что он был слегка похож на Санчо Пансу, но устремления имел при этом донкихотские, в то время как в роли Дульсинеи выступала любая сельская простушка или городская разумница, которой посчастливилось с ним столкнуться. Обнаружив, что его чары не позволяют покорить их всех бурным натиском, он вынужден был искать им замены, добываемые деньгами: дорогая снедь, продажные женщины, алкоголь, гостиничные номера, свежие полотенца, белые, прохладные – Кармен, Карменсита!
Я слишком волнуюсь. Умерь свой бег, конек, вернемся к нашей привычной одышливой степенности и заметим лишь, что бедняга Саки очень хочет денег, безотносительно к вопросу о его подлинной сущности (мы все еще не отказались от варианта двойного агента, моя нескромная читательница, но разве тайные агенты не жаждут денег?). Диалог между Саки и Томасом продолжался еще некоторое время и привел их к окончательному выводу о необходимости новой встречи в таком месте, где нет наемных ушей. Они условились, Томас заплатил за выпивку и спросил Саки, нет ли у того срочной нужды в чем-нибудь, не нужно ли ему чего-нибудь немедленно, безотлагательно. Саки не ответил – лучшие ответы не в ходу, вы, верно, знаете об этом, голубушка моя, и мы еще обсудим это впоследствии.
Томас оставил на стойке красного дерева маленький конвертик. Саки опустил его в карман. Подавальщица (Bar person? Как же мне удержаться, чтобы не создать для вас, миледи, враждебную языковую среду?) улыбнулась ему, ясно сознавая, что у нее на глазах совершилось нечто темное, однако без малейшего понимания подлинной природы данного явления. Барменша, или – назовем ее разливальщицей, высокообразованный сударь, была репатрианткой, являясь совершенно случайно и без всякой коннекции с нашей историей агенткой русской разведки. И впоследствии, когда детали дошли до ее организации, руководство весьма гневалось на нее, и поделом – она, видите ли, считала, что Саки – проститутка более конвенционального плана.

4

Налей нам, милый брат, смелей отбрось свой страх,
Не то та власть, что обратит нас в прах,
Не встретит равного тебе. Держа сосуд в руках,
Мильон подобных нам лил вечный Саки и прольет в веках.
(Омар Хайам, Рубайи. Перевод Г.-Д. Зингер)

«Погаси эту поганую сигарету!»
(Х. Х. «Саки» Монро, последние слова)

Как же, собственно, досталось Саки это странное имя? Вы, дипломантка в области английской литературы, увенчанная учеными очками, поднимаете свою холеную ручку и премудро улыбаетесь. Почто вы не пользуетесь помадой, барышня? Ужель вам невдомек, какую дополнительную прелесть придаст улыбке вашей горящий алый цвет, не посягая все ж на всю вашу премудрость? Однако же, вы безусловно правы – его родители, в особенности матушка, боготворили рассказы джентльмена, выбравшего себе псевдоним Саки. Батюшка же, сам того не ведая, разделял мнение мистера Шенди о том, что имя имеет решающее влияние на человеческую планиду, и видел в сомнительной карьере того самого Монро тему, потребную для импровизации. Я не убежден, что сей господин был осведомлен о снайперской пуле, положившей предел жизни изначального Саки, но возможно даже, что и был, и тем не менее назвал так своего отпрыска – Гиди, несомненно, был патриотом весьма задиристого толка.
И коли уж мы стали вспоминать несчастного Тристрама, то заметим, что вопреки целому ряду тяжких испытаний, его постигших, Саки досталось его имя, его нос, и хотя он прошел обряд обрезания, весь этот ритуал носил абсолютно стандартный характер и был совершен престарелым мистером Блой, а не юной служанкой. Итак, Саки был обречен на жизнь, полную мытарств из-за постоянной необходимости объяснять, почему он не японских кровей вопреки своему имени, и в одном случае, достойном упоминания, с ним даже обошлись жестоко из-за неумения его должным образом все объяснить, и мы впоследствии поведаем об этом, если только найдем время. Все более скапливается различных доводов, однако, насколько мне известно, корень его порочного нрава кроется не в этом. Сей корень следует выкапывать из более плодородной почвы, и мы здесь еще займемся этим, но не в данный момент.

5

О Томасе мы обмолвились лишь парой слов, но в свете предстоящей ему, как видно, роли в нашем повествовании следовало бы его описать. Итак, лицо его полное, сильно загоревшее, с темными короткими усиками и розовым припухлым ртом распутника. Сияющие ботинки. Связан, по его утверждению, с американским посольством. Его встреча в баре с Саки была отнюдь не случайной – его люди уже исследовали подноготную бедолаги, вплоть до чтения его старых, по большей части неотправленных писем и ночного снимка его персоны, когда он, сжав зубы, лелея мысли неописумые, сжимает в горсти свой вздрюченный стручок (того рода, к которому вы, милостивая государыня, обращаете доводы типа argumentum tripodium), и это уже в четвертый раз за ночь, а дрема (о жестокая!) медлит с приходом. Ясно, что затруднения Саки, истинные и мнимые, были открыты взору Томаса. Он знал заранее, подобно тому, как мы обыкновенно заранее знаем, к кому можно обратиться с постыдными предложениями. Конечно, в большинстве случаев мы вовек не встречаем того или ту, которым можно предложить такое, однако вы должны помнить, прекрасная моя читательница, что это была профессия Томаса – находить униженных, податливых и оскорбленных. Не угодно ли вам обратиться к этой профессии, сэр? Масса преимуществ, вы можете всегда быть Митею, мир наполнен Катеринами. Однако нам следует спешить. Саки уже вышел из бара и после того, как послал последний похотливый взгляд в сторону разливальщицы, ответившей ему профессиональной улыбкой – улыбкой мастерицы в двух профессиях, вышел слоняться, по своему обыкновению, по главной улице. Выйдемте ему вслед, сударыня? Позвольте мне предложить вам руку.
Улица кишела людьми, как это принято летними вечерами. Саки стоял на площади и размышлял. О чем же? Ясно, что не об измене своей и ее последствиях, и не о соответствующей статье уголовного кодекса. Саки думал о тотальной войне. Странная мысль, не правда ли? Мы уже немного знакомы с изломанным сердцем героя нашего, и учитывая парад девиц с вызывающими грудями, экономившими на одежде, можно было бы предположить, что он не станет размышлять о сыплющихся с небес бомбах, однако именно так и обстояло дело. Давайте же вскроем его голову, словно ларчик с драгоценностями, и взглянем (это редкий случай, сударыня, когда мы можем так поступить, не вызвав румянца на ваших непорочных лядвеях).
…Сколько человек погибло в войне за независимость? Шесть тысяч из шестисот тысяч, каждый сотый, в сущности. И если мы вспомним, что примерно половина была подходящего возраста и половина из них были девушки, которые хоть и воевали, но не в таких количествах, то можно сказать, что один из трех или четырех мужчин был убит, скажем – пятеро из моего класса. Все – обезьяны, в сущности, эта вот тетка с младенцем, словно шимпанзе с детенышем… а их уши – права была Каренина.
Несмотря на мои опасения, барышня, мы не обнаружили мутного омута распутства. Довольно-таки скушно. Замечу вкратце лишь, что нет беды в разврате – в дальнейшем нам встретятся главы на редкость пластичные, поспешим предупредить о сем деликатных барышень и твердых в вере, дабы не смутить их. Позволим Саки лениво двигаться вверх по улице в сторону его дома и тем временем попытаемся протащить сюда обещанную главу о покорных женщинах, насколько позволит время. Ибо когда Саки придет домой, мы будем вынуждены прерваться.

6

А). Легче увидеть груди худых и плоскогрудых женщин «изнутри», через вырез или «со стороны», через рукав, поскольку их груди выше, и когда рубашка развевается и отдаляется от тела, они остаются там же, где были, и вы способны обозревать их сквозь возникший проем. Лифчики разрушают весь вид, особенно «со стороны», однако ищи нужную комплекцию и одежду, и если тебе кажется, что она не носит лифчика, шансы на успешное наблюдение весьма велики. Женщинам с малым бюстом свойственно прохаживаться «без поддержки» более, нежели их товаркам, обладающим более крупными грудями.
(U.K. Voyeurism FAQ. http://www.club-voyeur.net/html/cvstory24.html)

О любезная барышня, внимательно вслушайтесь в историю, рассказанную в данной главе. Также и вы, почтеннейшая матрона. Вы ведь не желаете превратиться в легкую добычу тех бесстыдных самцов (к которым вы, милостивый государь, позволю себе заметить, не относитесь), чьи устремления сводятся к наглым взглядам, к запрещенным квантам или запрещенным волнам (я не физик), возвращающимся от частей тел ваших, не предназначенных для обозрения. Вы утверждаете, сударыня, что лифчик является для вас законом? Поистине, готовы ли вы дозволить наслаждение видеть вас полуобнаженной, скажем, водителю автобуса? Более того – готовы ли вы стерпеть, чтобы он похитил оное наслаждение без вашего согласия? Ведь сие граничит со скандалом, не правда ли, однако же вы, верно, помните ту оказию, когда вынуждены были ради извлечения кошелька из сумки слегка наклониться – медленная и скверная улыбка возникла на лице водителя, взгляд его стек по вашей шейке, словно масло по сковородке, и перси ваши предстали перед его глазами, подобно двум спелым белоснежным плодам в голубой вязаной корзиночке, ибо ваш вкус в исподнем тяготеет к консерватизму и белье ваше отнюдь не черное, и тем более не красное – и внезапно вы обнаружили, куда устремлены его глаза, но уже поздно, и вы заливаетесь краской. Право же, ужели все это столь необходимо?
Нет и нет. Для этого мы здесь и собрались. Присаживайтесь, девочки, и навострите ушки. Во-первых, нет ничего более привлекательного для мужских глаз, чем склоненная дама, не говоря уже о кланяющейся в пояс. Помимо того, что поза сия сладка, как мед, для тех, кто полагает, что женщина должна знать свое место (пишущий эти строки, безусловно, не из их числа и, более того, презирает их всем сердцем), даже при полном одеянии ваши лядвеи и выпуклость поверх оных создают геометрическую форму, каковая, как научно доказано тысячами ученых трудов, пробуждает животные страсти. А ваше одеяние, милостивые государыни, по крайней мере летом, никогда не бывает полным! Всякая блузка демонстрирует некоторые чары склоненной. В нашем отечестве армейские портные индо потрудились сварганить для отважных наших военнослужащих дамского пола нечто подобное рубашкам, в коих каждое изменение позы выдает их содержимое, а также юбки, в коих не дано присесть без преступной эксгибиции, таким образом, что даже Долорес, которая, как известно, была на диво скора по части ногообнажения, воздержалась бы от ее применения. До сих пор мы, безусловно, не сообщили ничего новенького для вас, о умудренная опытом сударыня, взирающая на меня слева циничными очами. Однако теперь приступим к новенькому – глаз не видел, ухо не слышало.
Знайте же, девчата, что недостаточно прилегающий рукав создает великолепный ракурс. В сущности, коль со стороны взглянуть – как на ладони каждая грудь (всегда легче запомнить правило, если есть рифма), промежутки меж пуговицами создают ракурс иного рода, открывая вид на меньшее пространство, но отнюдь не менее восхитительный, для этого специально, как уже говорилось, сконструированы армейские набедренные повязки. Слишком широкая блузка дозволяет взгляды с нестандартного ракурса, когда вы склоняетесь к полке супермаркета, чтобы выбрать душистое мыло, любимое вами, а мы стоим позади. Вы подробно изучаете продукт, не спешите сделать выбор, ваша рубашечка далека от живота и грудей – двойчаток лани, на сей раз, вопреки вашей скромности, без лифчика, две темные точки в тусклом свете под вашей блузкой, в свете несравненном, несмотря на все тщеты зодчих соборов достичь оного – нежные полутона белого, серого и розового (сердце мое готово разорваться), однако техники уже сигналят мне, что Саки поднимается по ступенькам, и ключ от квартиры у него в руках.

7

– Как было в армии? – спросила матушка Саки (по имени Эдна), рассеянно, лихорадочно ища телефонный номер, который записала на внутренней стороне какой-то забытой ею книги.
Саки что-то пробубнил, погруженный в размышления, и прошел в свою комнату, все еще с одышкой от подъема по лестнице. Он не был очень спортивным, как вы уже давно предполагали, высокообразованный господин мой.
Хотя он и был голоден, а из кухни явственно доносился запах жареного, Саки предпочитал есть, когда на него никто не смотрит, а тем более не вертится вокруг него со все усиливающейся скоростью, как его мать, все еще пытающаяся найти утраченный телефонный номер. Посему Саки сел в своей комнате и задремал под шумок, доносившийся из гостиной. Вернемся на цыпочках и бросим взгляд на Эдну, не вполне уродливую и старую женщину, сударь, хотя и, естественно, замужнюю и семейную, более или менее значительную секретаршу в правительственном банке, в данную минуту нашедшую искомую книгу. А теперь, сударыня, я открою вам тайну – не просто телефонный номер был записан в этой книге, и даже не номер одного из современных лоренсианских садовников, они же техники холодильных установок (по сути, туман, окутывающий время их прихода, не обладает ли он известным эротизмом?), номер принадлежал гадалке, владеющей особенной техникой, связанной с ароматическими маслами и завязыванием глаз. Эдна хотела подтвердить их встречу, назначенную на завтра вместо первой части ее рабочего дня, и без того, чтобы Саки подслушал и рассказал, возможно, отцу, числившему себя среди рьяных рационалистов и любившему величать свою мягкотелую супругу «сентиментальной дурой».
Тихонечко вернемся, бросив последний заинтригованный взгляд на таинственный обтянутый трусиками и обращенный горе зад Эдны (голова ее и телефонная трубка скрыты под подушкой, и она что-то шепчет), и вернемся к Саки, который тем временем дремлет. Итак, сударыня, что нам делать теперь? Нам придется подождать, пока он проснется, покушает, переоденет свою военную форму, помоется и отправится на встречу. Мнится мне, что нам выпала возможность немного побеседовать, как и было обещано, о его неспособности в детстве найти черепаху. В дальнейшем мы попытаемся более строго придерживаться хода нашего повествования, обещаю вам, дорогая.

8

Рецепт моей бабушки был довольно жесток. Положи черепаху в большую кастрюлю, наполни до половины холодной водой. Доведи постепенно до кипения. Позаботься положить тяжелый груз на крышку кастрюли, чтобы не позволить черепахе выбраться наружу. При нагревании воды черепаха очистится от своих выделений. Убедившись в ее смерти, разбей панцирь и удали внутренние органы, оставив печень и сердце. Нарежь мясо крупными кубиками (5-7 см), тщательно обсуши и помести в кастрюлю для паровой обработки с небольшим количеством рисовой водки и грибами шитаки или китайскими кореньями. Кипяти или парь в течение нескольких часов.
(Singapore unofficial food page, http://www.sintercom.org/makan/turtle.htm)

Итак, когда Саки было семь или восемь лет, отец сказал ему (вы спрашиваете, барышня, где ныне его отец? Он занят покупками по просьбе жены и вернется лишь после ухода Саки), что он видит в окошко машины черепаху на обочине скоростного шоссе. Он хотел остановиться и подобрать ее для Саки, но в конце концов передумав.
Никогда Саки не приходило в голову держать черепаху, но внезапно, силой отцовского слова, черепаха преобразилась в символ: любовь – подарок – черепаха! Черепаха, которую лишь отец мог принести… и не принес.
Заметив душевное движение своего отпрыска, тот отважно провозгласил: «Будь что будет – найдем новую черепаху! Сиречь, я мог порадовать своего сына – и не сделал этого, мой священный долг ныне исполнить неисполненное». И вот вышли они, отец с сыном, на луга у пруда, созданного руками земледельцев для нужд мелиорации (настоящих озер здесь нет, к сожалению, моя тихая и бледная европейская читательница), и сделали все возможное для нахождения черепахи. Но увы, удача не сопутствовала ловцам, и черепаха не была обретена.
По прошествии нескольких дней Саки играл в садике у дома и нашел черепаху. Нет, господин всезнайка! Не синей птицею мы заняты ныне, отнюдь нет. Видите ли – вывод нашего героя из всего произошедшего был непрост. Отец видел черепаху и не принес. Отец и сын искали черепаху в местах ее обитания и не сыскали. И когда в конце концов черепаха нашлась во дворе, то была она не той разновидности, которая делает честь охотникам или пробуждает сыновью любовь. Чем больше становилось с годами в жизни Саки продажных женщин и вина, тем более усиливалось в нем убеждение, что это единственный вид доступной ему черепахи и не следует ждать ни от отца, ни от отечества, ни от будущей воображаемой супруги, что принесут ему черепаху иного свойства. Случайных, подножных черепах он может добыть и сам или с помощью различных томасов и превратить в кушанье, вроде вышеописанного. Таким образом, утраченная черепаха привела его к разветвленному детективному сюжету с изменой, если, конечно, Саки именно тот, кем он кажется на первый взгляд. Какого вы о нем мнения, о моя чувственная читательница?

9

Как мы немедленно обнаружим, мы несколько опоздали на встречу между Саки и Томасом. Как такое возможно, по праву спросит бородач справа, если чтение предыдущей главки заняло лишь несколько минут? Истинно, ваша честь, чтение, вероятно, было скорым, однако написание заняло немало времени. Поскольку я вынужден описывать происходящее в то время, как оно происходит, иногда я отстаю от событий, и нам следует понимать их по мере наших возможностей, милые мои.
В данный момент мы находимся в роскошном холле гостиницы. Саки и Томас сидят в дальнем углу с чашечками кофе в руках. Ну-ка подойдем… или – вот и ты? Тебя зовут Лимор? Чудно. Ты официантка, обслужившая тех двоих? Великолепно. Иди-ка сюда, в потаенный уголок. Когда они явились? Ага. Американец, говоришь, пришел только что? Понятненько. Юноша пришел десять минут назад, а тот, что постарше, – только что. Превосходно, Лимор. Полижи мне шею остреньким кончиком своего язычка, да-да, именно так, и позволь-ка мне помять слегка твою белую узкую кофточку. Сдержи стон наслаждения. Большое спасибо. Не правда ли, свобода писателя изумительна? Мы можем делать все что угодно с выдуманными нами персонажами, все, что соответствует внутреннему стержню личности персонажа, по крайней мере без того, чтобы читатели обнаружили наши вольности и закричали «караул». Лимор, по крайней мере, не обладает внутренним стержнем. Однако Саки и Томас так и остаются замершими в той позе, в которой мы их застали, пришедши, пойдемте-ка освободим их.
– Как сказано, каждый документ может оказаться нам полезен, – сказал Томас. – Мы будем платить постранично.
– А сколько заплатите? – спросил Саки, наконец набравшись необходимой храбрости.
– Пятьдесят долларов.
– Пятьдесят долларов за каждую бумагу?
Томас кивнул.
– И не важно сколько я принесу? Ведь я могу принести много. Я их просто распечатываю с компьютера.
Томас отрицательно покачал головой, неотрывно сверля Саки взглядом. Видите ли, дорогая читательница, Томас тоже сомневался в Саки, тот был слишком податлив (если время нам позволит, мы напишем главу о слишком легких и податливых вещах). Сейчас они молчат, а мы слушаем фортепьянную запись, такую тихонькую. Лимор стоит сбоку, скучая.
– Можно мне получить задаток, то есть чуть побольше, чем вы мне дали раньше?
– Сколько вам нужно?
– Мне требуется немного деньжат.
– Вы понимаете, что не следует ничего помещать в банк, верно?
– Знаю.
– Я могу дать вам тысячу долларов. Этого хватит?
– Это двадцать документов. Через два дня я вам принесу.
– Хорошо.
Для Саки, обладающего фотографической памятью, не составляло никакой проблемы запомнить данный ему адрес. Почтовый ящик номер четырнадцать. Без имени. Большой, в него одновременно помещается много бумаг. Пожалуйте, вот здесь тысяча долларов в шекелях. Встретимся при необходимости. Прошу прощения за мелодраматизм, но подождите несколько минут, прежде чем уходить. Когда они уйдут, как дым растают официантка Лимор, лобби, столики, бар с барменом. Вот видите – все их бытие требовалось лишь для нужд данной сцены, и нам нет нужды оставлять их в качестве собрания застывших болванов на тот случай, если Саки решит опять завернуть в ту же гостиницу. Мы всегда сможем снова сотворить их, стоит лишь захотеть.

10

Итак, положение Саки коренным образом изменилось. Раскольниковская нищета в ее буржуазной версии сменилась для него состоянием если не богатства, то по крайней мере в кармане у него всегда есть сумма, равной которой он в жизни своей не видел, а также превосходный шанс заработать еще. А как же опасности, спрашиваете вы, сударь? Не леденят ли они его душу? Никак нет. Поскольку Саки видит в свалившихся ему в руки столь драматическим и неожиданным образом деньгах типичную случайную черепаху, ему трудно уловить, в сколь неблаговидном свете может быть воспринят его поступок неким патриотически настроенным зрителем со стороны. О читательница моя с длинным подолом, позвольте заметить, что если бы Саки и был тайным агентом правоохранительных органов, а не предавал родину, его взгляд на собственное поведение не изменился бы в значительной степени. И поскольку он не осознавал тяжесть своих преступлений, как может заключить объективист (а возможно, такой вещи, как объективность, вообще не существует, как считаете вы, о моя постмодернисточка), он безусловно не понимал всех возможных последствий. Не вытекает ли второе из первого, утверждаете вы? Верно. Однако и сыновья любовь не является следствием наличия или отсутствия обыкновенной сухопутной черепахи в распоряжении любящего, а также истинного желания не встретишь в объятьях потаскухи. Где же Саки, спрашиваете вы? Саки вернулся домой, прошел мимо родителей, дремлющих у экрана, вошел в комнату и включил компьютер. Компьютер зажегся с дружеским урчанием и изобразил приветствие на экране. Сразу же после этого автоматически открылось окошко «Чат». Саки, видите ли, пользовался дорогим компьютером, родительским подарком, почти исключительно с этой целью. В его любимом окошке в это время было немного собеседников, однако среди слишком знакомых персонажей появилось и новое действующее лицо по имени Беатриче.
Маленькое разъяснение для вас, нетехнологизированный читатель с доброй улыбкой, отец дочери пленительных форм, в службах, подобных той, к которой был подключен Саки, все участники появляются только под выбранными ими прозвищами. То есть анонимность сохраняется, и виртуальная личность, созданная участником, может быть, и часто действительно бывает, абсолютно несходной с личностью подлинной, более того – большинство вело себя иначе, чем Саки, верный своему прозвищу, и меняли имя каждый раз при пользовании чатом. Подумайте только, бледная милочка, о возможности начинать все сначала при малейшем желании.
Виртуальная личность Саки была дерзкой, наглой, бесстыдно приставучей и носила кличку Парис. Именно его имела в виду ваша матушка, сударыня, когда спросила, слыхали ли вы о мужчинах, у которых только одно на уме, и посему в том, что он нажал на имя Беатриче, не было ничего удивительного.
Парис: Привет.
Беатриче: Добрый вечер.
Парис: Возлюбленная Данте?
Беатриче: Мне уже говорили. Я просто хотела красивое итальянское имя.
Парис: 🙂 Ты новенькая? Нравится?
Беатриче: Да, пока довольно мило. Я не совсем новая в этом мире, но слышала, что здесь мило.
Парис: Да. Здесь мило. Масса случайных встреч. И в каждой случайной встрече, как известно, есть что-то фатальное.
Беатриче: 🙂 А ты кто?
Парис: Что толку в анонимности? Я солдат из Иерусалима.
Беатриче: Солдат? Мальчишка.
Парис: Ну и что, а тебе сколько лет?
Беатриче: Взрослая…
Парис: Не боюсь взрослых. Тридцать? Сорок? Восемьдесят?
Беатриче: 🙂 Нет, только двадцать восемь.
Парис: Замужем? Что делаешь?
Беатриче: Не замужем. Учусь. Ты совсем зеленый? Восемнадцать?
Парис: Нет. Мне двадцать.
Бай, Беатриче
Хай, Беатриче
Беатриче: Пардон, отключилась.
Парис: Упала? Больно?
Беатриче: Жутко больно.
Парис: Не плачь. Пожалуйста, не плачь.
Беатриче: 🙂 Я большая девочка. Не плачу. Меня все время вызывают.
Парис: Да, понятно. У тебя женское имя, а здесь полно приставал. Я не такой, конечно.
Беатриче: 🙂 Конечно.
Беатриче: Конечно.
Парис: Не трудись исправлять. Я понимаю.
Беатриче: Привычка, что поделаешь.
Парис: Стой, хочешь, чтобы я вел себя, как здесь принято? Что на тебе надето?
Беатриче: :-)!
Парис: 🙂 Но я, конечно, жутко вежливый.
Беатриче: Жутко.
Парис: Если ты там в долине, удивительно, если на тебе вообще что-нибудь надето.
Беатриче: Да, я в Тель-Авиве. Снаружи здесь действительно очень жарко.
Парис: О да. 🙂
Беатриче: А почему ты Парис? Город?
Парис: Нет, тот с яблоком. Знаешь историю?
Беатриче: Конечно. Хорошая история. Так кому ты его отдашь? Яблоко?
Парис: Тебе, конечно. Кому еще? Это яблоко с инструкцией.
Беатриче: :-)! Я не такая уж красивая.
Парис: Вот тут позволь мне возразить тебе.
Беатриче: Откуда ты знаешь?
Парис: У меня такое чувство.
Беатриче: Ты предпочитаешь, чтобы я была красивой?
Парис: Я предпочитаю, чтобы ты была именно такой, как есть.
Беатриче: Ты милый. 🙂
Парис: А ты… о, ты.
Беатриче: (тает)
Парис: Чудно, романтика романтикой, что на тебе надето? 🙂
Беатриче: :-)! Умираю со смеху. Еще скажи разденься!
Парис: Да! Разденься!!!
Беатриче: Я вообще на работе.
Парис: Ты сказала, что ты студентка, случайно или по ошибке?
Беатриче: А что мне кушать?
Парис: Ну, ну. Надо работать.
Беатриче: Да. Я вечером отвечаю в конторе на телефонные звонки.
Парис: О боже. На тебе строгий костюм? Юбка до колена?
Беатриче: Да, точно. Клянусь. Здесь надо одеваться, это адвокатская контора.
Парис: (дрожит от наслаждения) Какого цвета юбка?
Беатриче: Синяя. И черные прозрачные носки. И даже туфли на каблуках.
Парис: Мне страшно нравится такая одежда.
Беатриче: Да, всем мужчинам нравится. Вы любите нас секретаршами.
Парис: 🙂
Беатриче: 🙂 Но это точно.
Парис: У меня это только вкус в одежде, конечно.
Беатриче: Конечно.
Вы удивлены, о моя чувственная читательница, перемене, совершившейся в личности Саки, как только в его руки попала клавиатура и одинокая женщина на другом конце линии? Не стоит. Спросите подругу, сидящую рядом с вами, да эту, осведомленную, в курсе, и она вам поведает, как исчезают по мановению руки перед экраном все комплексы. Люди вроде Саки, которые не заговорили бы с девушкой на улице, даже с официанткой, даже, говоря по правде, с продажной женщиной, в такой форме, что могла бы вызвать подозрение в нескромных намерениях, сделают это не задумываясь, будучи облачены в одежды анонимности, предоставляемые сетью интернета. Быть может, ты, мой воображаемый читатель, читаешь сии строки в эпоху, когда наши виртуальные образы представляются ужасающе старомодными, подобно извозчикам Диккенса и кабатчикам Филдинга, но мы на заре технологической эры не располагали бóльшим, и Саки, вы верно понимаете, Саки схватился за драгоценную находку, за возможность разговаривать с людьми… с женщинами, с настоящими женщинами, без боязни быть отвергнутым, поскольку, если даже вы и отвергнете его виртуальный образ, дорогая читательница, – не его самого вы отвергаете. И более того – для остроумия в такого рода беседе есть время, чтобы сформироваться, есть возможность быть вновь прочитанным, прежде чем оно наконец попадет в сеть. Подумайте, о моя лощеная читательница, о подобной оказии в подлинной нашей жизни. Сколько произнесли вы вещей, которых вы, если бы только довелось вам прочесть их, прежде чем произносить… а вы, да, вы, о девственная, о непорочная? А вы, трое религиозных, там в сторонке? Вот видите, чат, в эпицентре которого мы пребываем, способен, безусловно, повлечь за собой непотребные для взыскательного взора деяния. Смотрите, мы ведь вас предупреждали.
Парис: Что, мужчинам запрещено иметь свой вкус в моде? Шовинистка.
Беатриче: Да, конечно. Вкус в моде. Минуточку, какой длины должна быть юбка на ваш модный вкус?
Парис: Не длиннее блузки.
Беатриче: :-)!!!! Ты очень смешной, скажу тебе.
Парис: Мне очень приятно смешить тебя, скажу тебе.
Беатриче: 🙂
Парис: 🙂
Беатриче: Я тут одна в конторе. Мне надоело…
Парис: Ну так уходи.
Беатриче: Не могу… они тут жутко суровые. Если меня застукают за разговором с тобой, то тут же меня вышвырнут.
Парис: Значит, ты, в сущности, грешница. А? Ничего нет лучше греха.
Беатриче: Ты думаешь?
Парис: Точно. Ты должна работать, а вместо этого ведешь чувственные беседы по интернету. Это хорошо? Развратница.
Беатриче: 🙂 Чувственные. Прелестно.
Беатриче: Ты обратил внимание, что я не ответила на развратницу.
Парис: Молчание знак согласия, я весь – пламенная надежда.
Беатриче: (молчит)
Парис: Может быть, Парис по ошибке ненарочно оскорбил чувства Беатриче?
Беатриче: 🙂 Нет, почему. Я должна оскорбиться?
Парис: Вовсе нет. Парис страшно любит развратных женщин.
Беатриче: Мне полегчало 🙂
Парис: Я рад, что тебе полегчало. Синяя юбка, белая блузка?
Беатриче: Кремовая.
Парис: Как ты, собственно, выглядишь?
Парис: Легче говорить, если есть представление о том, как ты выглядишь.
Беатриче: Каштановые волосы, карие глаза. Метр шестьдесят. Не очень худая и не толстая.
Парис: Ах, чудно. У меня темные вьющиеся волосы, черные глаза, метр семьдесят пять, и тоже не очень худой.
Парис: Это твой обычный вкус в одежде, не только на работе? Элегантный?
Беатриче: Да. Женщина должна быть элегантной.
Парис: Ну безусловно, сударыня. Мои дикие и разнузданные комплименты. Включая свист.
Беатриче: Мне нравится, когда мне свистят.
Парис: На улице?
Беатриче: Да. Я жутко бесстыдная в ряде вопросов.
Парис: Я заметил. Отлично.
Беатриче: Ты так считаешь?
Парис: Да, конечно. А какой вкус у госпожи в нижнем белье?
Беатриче: А у тебя?
Парис: Кружева. Шелк. Атлас.
Беатриче: Дорого, но чудно.
Парис: Я тоже так думаю. Дорого?
Беатриче: Факт. Ты знаешь, сколько стоит хороший лифчик?
Парис: Да. Я действительно слышал, что это не дешево. А тебе удается себе позволять?
Беатриче: Чуть-чуть. Как раз сейчас на мне красивое белье.
Парис: Расскажи, о пожалуйста, пожалуйста, расскажи! (дрожит от сдерживаемого ожидания)
Беатриче: (смеется)
Беатриче: Это вообще комплект.
Парис: Трусики и лифчик? Пожалуйста, опиши.
Беатриче: Лифчик белый кружевной, открывающийся спереди.
Парис: Как удобно. А какой размер, если не секрет?
Беатриче: Лифчика?
Парис: Да. Я стал знатоком размеров, даже отличаю объем груди от чашечки…
Беатриче: Объем не помню. Кэп B.
Парис: (скачет по кругу и поет хасидские песни)
Беатриче: 🙂 Что, не очень-то большой.
Парис: Тебе никогда не говорили, что все решает техника?
Беатриче: Нет. О грудях нет. 🙂
Парис: 🙂
Беатриче: Трусики тоже белые с кружевами.
Парис: Я не мог не заметить, что ты говорила о носках, а не о чулках.
Беатриче: Что за редкая наблюдательность… да, гольфы.
Парис: Ты там одна, говоришь?
Беатриче: Да, а что?
Парис: Приподними юбку, расскажи, что ты видишь…
Беатриче: Я уже вижу, в каком направлении развивается эта беседа.
Парис: Плохое направление?
Беатриче: Я не сказала, что плохое… 🙂
Парис: Так что ты видишь? Только правда подними.
Беатриче: Ладно. Правда поднимаю.
Парис: Правда? Скажи, если нет… 🙂 Тут важна правда.
Беатриче: Правда. Подняла. Я вижу свои колени в гольфах и резинки гольфов, и ноги.
Парис: И маленький белый треугольник?
Беатриче: Да. Маленький и белый.
Парис: Ах, если бы я мог припасть сейчас к твоим ногам… 🙂
Беатриче: Что бы ты делал?
Парис: Вдыхал бы запах твоих бедер.
Парис: Гладил бы их своими щеками.
Беатриче: Мне это нравится.
Парис: Ты уже это делала? В компьютере?
Беатриче: Нет. Еще нет.
Парис: Виртуальная девственница… наслаждение.
Беатриче: Но совсем не девственница на деле… 🙂 Это тебя возбуждает?
Парис: Думать о тебе, сидящей в тель-авивской конторе, с задранной юбкой? Конечно. А тебя?
Беатриче: Да.
Парис: Так сидеть?
Беатриче: Да.
Парис: Проведи мизинцем по белой гладкой коже. За меня.
Беатриче: Мизинцем? Ладно. Провела.
Парис: Никто тебя там не может застукать?
Беатриче: Нет, надо звонить по интеркому.
Беатриче: Разочарован?
Парис: Что тебя нельзя застукать? Я об этом не думал. Может быть, немножко. Пикантно застукать тебя вот так.
Беатриче: Да, верно. Но нельзя 🙂
Парис: Есть у тебя компьютер дома, или только на работе?
Беатриче: Нет, есть компьютер и дома.
Парис: Прости, что отвлекся от твоих бедер. Отеческая ласка, включая левую грудку.
Беатриче: Именно отеческая?
Парис: Ну ладно, не совсем отеческая. Бесстыдная ласка, наглая и развратная.
Беатриче: Страстные стоны блаженства.
Парис: Да. Постони для меня. Как музыка для ушей. Почему ты не расстегнешь пару пуговиц?
Беатриче: На блузке?
Парис: Да, милая. На блузке.
Беатриче: Как я могу? Кто-нибудь придет и поймает меня, и что тогда делать?
Парис: Что бы ты хотела делать?
Беатриче: С тем, кто меня поймает? Смотря кто это. Есть тут один такой стажер… я не очень возражала бы, чтобы он меня поймал.
Парис: Так расстегни, моя развратница, и надейся, что он придет.
Беатриче: А если придет другой?
Парис: А если придет?
Беатриче: (смеется) Я развратница? Это ты развратник.
Парис: Сладострастник – вот верное слово. Сладострастник.
Беатриче: Ой. Интерком звонит. Через секунду выключаюсь.
Парис: Быстро, сними трусики. Иди домой так, для меня.
Беатриче: Хорошо. Сняла. Бай. Извини.
Бай, Беатриче
Парис: Бай.
Итак, ученейший сударь? В конце концов и вопреки моим ожиданиям, беседа не завершилась виртуальным сексуальным оттягом. Отчего же, спрашиваете вы, моя возбужденная и разочарованная читательница? А ведь я раньше говорил, что мои персонажи подобны глине в руках Творца? Однако и творец имеет свои ограничения, как я уже побеспокоился сообщить. Есть непослушные персонажи. На самом деле, мне неведомо, действительно ли Беатриче помешали, или она попросту нашла себе пристойную отговорку ради того, чтобы ускользнуть от опасности потери виртуальной невинности. Неизвестно мне даже, существует ли такая Беатриче на самом деле. Ах, поручик Лукаш топает каблуками и спрашивает почему. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, что, может статься, с Беатричей этой дело нечисто и есть реальная возможность, что она – не кто иная, как усатый лысеющий мущина, имеющий склонность наряжаться в дамское платье. И снова осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, что ведь такие были и в армии Его Императорского Величества! Поговаривают даже, что Их Императорское Величество самолично… впрочем, довольно.

11

Мой ученый визави не удивится, узнав, что беседа, которую мы столь пространно процитировали, оставила Саки в муках тяжкой похоти. Поскольку ему не довелось овладеть Беатриче, и он считал, что ни одна из считанных знакомых не дозволит ему утолить его голод своим более или менее чистым телом, а аутоэротическая опция, говоря эвфемистически, не выглядела привлекательной в его глазах в тот день, и даже выход из дома, включая наем дешевого гостиничного номера и двухчасовое ожидание сомнительной женщины, требующей платы, с отмеренной улыбочкой, моющейся до и после, – нет, не сегодня. Посему он лег в постель и забылся сном, на удивление быстро.
Заметим все же шепотом, что предположение Саки из предыдущего абзаца было, в сущности, ошибочным. Девица, служившая с ним на одной базе, хоть и не из самых красивых, слегка толстоватая, конопатая и с кислой миной, но вместе с тем женственная и щедро одаренная формами, была безусловно на все готова. Ее зовут Гилат, и мы с ней еще встретимся. В общем и целом можно сказать, что одиночество Саки происходило главным образом от неумения улавливать посылаемые в его направлении импульсы заинтересованных в нем особ. О, если бы эта проблема была свойственна лишь нашему герою, мы бы со вздохом прибавили ее к ряду прочих его проблем, о коих мы уже рассуждали, и тех, о коих речь пойдет в будущем. Однако проблема сия носит вполне универсальный характер, как вам известно, сударыня, многие мужчины не понимают намеков, к добру ли, к худу ли.
А Томас, – спрашиваете вы. И действительно, Томас все еще не спит. Он сидит за письменным столом темного дерева, перед ним желтый линованный блокнот, белый уличный фонарь раскачивается на ветру перед его окном, и он пишет строку за строкой, страницу за страницей бисерным почерком – портрет монаха-отшельника, не правда ли? Ан нет. Томас не монах, несмотря на свою строгую религиозность. У него есть заклятые и хитроумные враги. Он выполняет опаснейшее задание, сложнейшее и, вместе с тем, банальнейшее – вербовку агентов на территории вражеской державы. Вражеской державы, недоумеваете вы, моя грациозная? Я ведь утверждал, что он американец? Позвольте мне покамест воздержаться от ответа на этот вопрос и сосредоточиться на вопросе господина с прекрасным волосяным прибором – возможно ли воспринимать мой город как вражеский, а не как литературный вымысел.
Еще как возможно. Неоднократно я сиживал за маленьким столиком в центре города, наблюдая за людьми, чья чуждость заставляла меня воспринимать самого себя как вражеского шпиона, иностранного агента, о котором бесспорно можно было подумать, что он находится в опасности, причем не какой-нибудь там опасности превратиться в пословицу или прибаутку, если не в глазах секретных служб его государства, то в глазах жителей города, величающих его ныне темной лошадкой. Вы утверждаете, что это обычная фантазия – представлять себя борющимся литературным героем? Возможно. Однако сопровождается ли обыкновенно подобная фантазия глубочайшей ненавистью к окружающим, вражеским подданным? Подлинным, затаенным ужасом перед вооруженными лицами в военной форме? Однако же, довольно об авторской мании преследования, заявляете вы с полным правом. Вовсе не ради этого пожертвовали вы, сударыня, своими последними деньгами или же своей последней очаровательной улыбкой, отдающей должное подарку вашего ухажера. Как было бы мне отрадно думать, что данные строки будут переданы вам в образе подарка, залога любви, в белой оберточке с красной ленточкой, и будут приняты с радостной улыбкой.
Враги Томаса не дремлют на своих постах, не дремлют никогда. В тесных кабинетах, в бараках, в хоромах, облицованных мрамором, сидят люди. Чуть слышно звенят суперкомпьютеры со стратегической защитой – принято сверхскоростное сообщение – миллионы закодированных строк обрабатываются и передается шифрованная электронная почта – есть подозрение, что объект «Кофе мокко» завербовал источник. Их понимают – враги Томаса до сих пор не располагают его фотоснимком.
И на этом, сударь вы мой, мы заканчиваем первую главу данного сочинения. По мнению Филдинга, автор обязан представить своим клиентам меню, однако в данном случае я предпочел предложить вам, легкомысленная барышня, почтеннейшая матрона и бородатый государь мой, то, что на языке поваров именуется «снятием проб». Я не властен над книгопродавцами и не в моих силах вернуть вам ваши денежки в том случае, если предложенное до сих пор не ответило вашим утонченным вкусовым запросам, однако мое глубочайшее сожаление преподносится вам в качестве замены, с добавлением комплиментов шеф-повара и с рекомендацией прочитывать несколько страниц из каждой новой книги еще в книжной лавке. Таким образом можно избежать разочарования, являться причиной коего столь горько нам, авторам.

Перевод с иврита: НЕКОД ЗИНГЕР