Обычно поэты со временем переходят к прозе, но с великим американским писателем Германом Мелвиллом (1819-1891) всё произошло наоборот. В сорокалетнем возрасте он, уже написавший свои главные романы, такие как «Тайпи, или Беглый взгляд на полинезийскую жизнь», «Марди и путешествие туда», Белый бушлат, или Мир военного корабля« и, конечно, «Моби Дик», пришел к поэзии и последним его крупным прозаическим произведением стал роман «Маскарад, или искуситель». С точки зрения Полигимнии Иерусалимской, вещь эта весьма необычна и примечательна. Сюжет ее прост: на борту корабля сам Сатана забавляется тем, что, прикидываясь добрым меценатом, всячески обманывает и надувает доверчивых пассажиров. Публичное признание пришло к сему произведению Мелвилла только в 20-е годы XX века, и литературоведы отмечают, что «Маскарад» послужил одним из импульсов, подтолкнувшим Булгакова к написанию «Мастера и Маргариты». Например, об этом пишет Феликс ван Клейн в статье «Герман Мелвилл и Михаил Булгаков. Эстафета»: «Маскарад», очевидно, прочитала и перевела Булгакову его вторая жена Любовь Белозерская, хорошо знавшая английский язык и англосаксонскую литературу.  Булгаков настолько проникся идеей и фабулой романа Мелвилла, что не мог отказать себе в стремлении «отбить мяч» после пятидесятилетнего писательского забвения великого и забытого, но возрождаемого в 1920-х годах творчества гениального американца. Даже первые варианты названий булгаковского романа совпадают с переводом названия книги Мелвилла». Не будем забывать, что одно из мест действия романа Булгакова, более того, практически один из главных героев – Ершалаим – по сей день остается литературным лекалом Иерусалима для русскоязычной интеллигенции эпохи «застоя». Недаром «Булгаковский Иерусалим» – по-прежнему популярная и активно посещаемая экскурсия, хотя сам М.А. Булгаков в Иерусалиме, так поразившим его воображение, так и не побывал. … И вот замечательное совпадение, которое безусловно мило нашей иерусалимской Полигимнии: тот далекий 1857 год, в который Герман Мелвилл почти навсегда прощается с прозой, начинается с того, что автор «Моби Дика», совершая путешествие по Леванту, 11 дней проводит в Иерусалиме. Результатом знакомства Мелвилла с нашим городом становится самая длинная американская поэма (18 тысяч стихов) – «Кларэль. Поэма и паломничество в Иерусалим». Поэма разбита на четыре части («Иерусалим, «Пустыня», «Мар-Саба» и «Вифлеем»), которые отражают перемещения самого Мелвилла во время его путешествия. Герой поэмы – американский юноша Кларэль, совершающий паломничество на Святую землю, находящийся в поисках Бога и пытающийся найти ответы на вечные морально-этические вопросы, связанные с религией и верой. Иерусалим дает герою великолепную возможность познакомиться с различными этническими представлениями о Боге. Но в итоге вместе с Кларэлем Мелвилл, по словам Ю.В. Ковалева, «осознав «отдаленность» христианского нравственного закона от духа и смысла человеческих общественных установлений, он не смог соотнести эти последние с каким-либо другим нравственным законом». В поэме рассказывается о встречах героя с самыми разными и необычными персонажами: с индийским иудеем, с христианским миссионером, с дочерью раввина, с греческим банкиром, с протестантом-скептиком, с друзом-проводником, с сыном эмира, лютеранским священником, шведским евреем, геологом-атеистом, греческим моряком, метисом-ветераном гражданской войны в США и другими.

         В более сжатом виде впечатления Мелвилла от встречи с Иерусалимом содержатся в «Журнале о посещении Европы и Леванта», неоднократно публиковавшимся в различных сборниках и отдельными изданиями, начиная с 1920-х годов, когда в Америке возродился интерес к произведениям писателя. Приведем полностью текст дневниковой части «журнала» и прокомментируем. Итак:

«6 января 1857 г. Прибыл в Иерусалим около 14:00. Поселились в отеле Mediterranean. Хозяин – немецкий еврей-выкрест по имени Хаузер. С одной стороны отель выходит балконами к бассейну Езекии (Хизкияху) и находится рядом с Коптским монастырем, с другой стороны – на улицу Патриархов, ведущую к улице Давида».

         В 1857 году путешественнику, добравшемуся до Иерусалима, было не так уж и трудно найти приличную гостиницу с основными удобствами. Во всем городе их было лишь четыре: «Пальмира», «Мелита», «Розенталь» и «Средиземноморская» («Медитеррениан»).

Миссионер-протестант преподобный Р. В. Стюарт писал в 1854 году: «Всего несколько лет назад кто мог мечтать о гостинице в Иерусалиме? Теперь их две, а у ворот стоят соперничающие агенты, чтобы заручиться покровительством путешественника. Один из них дал мне в руки письмо, в котором сообщалось, что консул Ее Величества рекомендовал гостиницу Хаузера Средиземноморская» как чистую и удобную; и, веря столь уважаемому свидетельству, я направил свои шаги туда, и у меня не было причин сожалеть о своем выборе».

         Французский археолог де Сольси, о котором мы вспоминали в очерке, посвященном Давиду-псалмопевцу, останавливался в «Медитеррениане» и так описывает эту гостиницу: «Расскажем же про отель Хаузера, где прекрасно относятся к постояльцам и который я рекомендую всем путешественникам, потому что он чистый и недорогой. Каменная лестница ведет на второй этаж, который фактически является цокольным этажом. Там несколько гостевых комнат, выходящих в небольшой дворик. Поднявшись на следующий, уже открытый небу, этаж, вы доберетесь до второго маленького двора, очень узкого, в конце которого есть комната, использующаяся, по желанию постояльцев, как столовая или гостиная. Справа – буфетная. С левой стороны парапет выходит на Патриаршую улицу. И это то тоже своего рода цокольный этаж или промежуточный этаж. К этой буфетной примыкает лестница, именуемая «лестницей казенных покоев». Поднимитесь по ней, постаравшись не сломать себе шею, и вы окажетесь на террасе, которая на этот раз не имеет парапета, ведущего к улице. Перегородка из досок с небольшим навесом отделяет вас от бассейна Езекии. На этой террасе есть несколько небольших плоских куполов, которые, кажется, были построены специально, чтобы споткнуться. Не обращайте на них особого внимания, а подойдите к дальнему концу постройки. Там дверь, а за ней лестница, спускающаяся вниз, из всего пяти ступенек. Две самые верхние из камня, а последние три из досок, половина которых отсутствует. И ни одна из этих огромных ступенек не одинакова по высоте, и я не знаю лучшего способа, чтобы вывихнуть суставы. Внизу этой лестницы справа и слева от коридора открываются шесть небольших комнат. Затем вы поворачиваете направо. Опять же тут есть терраса без парапета с видом на бассейн. Слева сломанная лестница ведет к последней террасе, возвышающейся над всем домом. Сзади лестница спускается на улицу. Справа есть две комнаты, похожие на другие. Здесь мы с отцом Мишоном и расположились. Вряд ли вы видели что-то столь же иррациональное, как этот отель. И все же, повторяю, несмотря на солнце, несмотря на ветер, несмотря на дождь, которых в таком здании избежать невозможно, с гостиницей Хаузера становишься единым целым и чувствуешь себя там не хуже, чем где бы то ни было, ибо разве это не Иерусалим?..»

         Про Кристиана Хаузера, хозяина гостиницы, нам известно немного. Уроженец Пруссии, выкрест, лютеранин, близкий родственник известного иерусалимского бизнесмена, банкира, врача, фармацевта и фотографа Питера Бергхейма (о нем подробнее рассказано в очерке про И.А. Бунина), сам он остался в памяти иерусалимских путешественников как владелец одной из самых популярных гостиниц города в 1850-1870 гг.

         Бассейн, водоем, пруд, резервуар Езекии (Хизкияху) – одно из самых удивительных мест Старого города. Внешне он представляет из себя закрытый прямоугольный двор размерами 73 х 43 м, со всех сторон окруженный вплотную прилегающими друг к другу зданиями, в который на уровне пола нет ни единого выхода. Все постройки возведены на бортах каменной цистерны, вырубленной в корневой скале еще во времена правления Ирода Великого и являвшейся частью городской инфраструктуры. Иосиф Флавий величает этот пруд Амигдалоном, что дает основание большинству переводчиков трактовать это название как «Миндальный». Однако Флавий использовал для названия бассейна, построенного Иродом не греческое слово, а еврейское – מגדל («мигдаль») – «башня», что отражает местонахождение пруда рядом с башнями Цитадели в Верхнем городе. Таким образом, изначальное название бассейна – Башенный, или Прибашенный. Он наполнялся не только дождевой водой; с Хевронского нагорья к нему подходил канал так называемого «верхнего водовода» общей системы водообеспечения Иерусалима. По сей день сохранились участки этого подземного акведука. Начиная с Византийского периода Цитадель начинает отождествляться с крепостью и дворцом царя Давида, а Башенный пруд, по логике мифотворчества, стал ассоциироваться историей знакомства Давида и Бат-Шевы (Вирсавии), купавшейся под царским домом. Отсюда еще одно название бассейна – пруд Вирсавии. В конце 1840-х годов английские миссионеры окрестили пруд именем царя Хизкияху (VIII-VII вв. до н.э.), основываясь на следующем библейском тексте: «И послал из Лахиша царь Ашшура Тартана, и Рав-Сариса, и Рав-Шакея с большим войском к царю Хизкияху в Йерушалаим. И пошли они, и пришли к Йерушалаиму; и поднялись, и пришли, и стали у водовода верхнего пруда, что на дороге в поле стирающих». По сей день «бассейн Хизкияху» – официальное название резервуара. Впрочем, популярны и арабские народные топонимы – «бахр аль батрак» («патриарший пруд») и «биркат хамам аль-батрак» («бассейн патриаршей бани»), что указывает на близость бассейна к владениям Иерусалимской Греческой Патриархии. Улица, идущая вдоль восточной стороны пруда, так и называлась – Патриаршая; ныне это улица Христианского Квартала. С южной стороны водоема – улица Давида, а с северной – коптский постоялый двор и улица Коптского рынка. С западной же стороны к домам, примыкающим к резервуару, можно попасть только с улицы св. Георгия, на которой также расположены здания, принадлежащие Коптской патриархии. 

         А вот как Герман Мелвилл описывает эту гостиницу в поэме «Кларэль» (своего героя Мелвилл поселяет именно в тот же отель, где останавливался сам):

«В каморке с низким потолком,

Где тлен со временем знаком,

Где всё напоминает гроб,

Из камня высеченный скит,

Студент отшельником сидит

И трет в задумчивости лоб.

В бойницу узкий луч проник,

А это значит — град святой

Свой открывает миру лик —

Богоявленский, золотой.

И тут же, в тесной конуре —

Нераспакованный багаж

И пыль на нем, как прошлый бред,

Пыль путешествия, мираж…

…

Струился вечер под горой,

Дома окутывал сырой

И серой мглою. Купола,

Террасы – все заволокла

Не тьма, а тишина, и гул

В бассейне древнем затонул…

Примкнул к отелю водоем —

То Хизкияху царский пруд —

Глухой и каменный объем

В разломе равнодушных руд.

Зажатый меж природных скал

Повис над пропастью сей зал…

Как на линейном корабле

Огни кормы глядят в волну,

Так здесь, в гостинице, во мгле,

В угрюмом каменном плену

Взор, кажется, скользит к земле,

Но там, застыла, как желе,

Бассейна темная вода…

И ветер приносил сюда

Бумажный сор, сухой ковыль,

Седую каменную пыль.

И над водою, словно штырь,

Вознесся коптский монастырь.

Пронзивший сумеречный мрак,

Напоминает он маяк.

Но обветшалых древних стен

И замурованных ворот

Уже коснулся легкий тлен,

И одинокий скальный грот,

Еще страшней, чем мертвый пруд,

Но люди в городе живут…»

         «С террасы перед моей комнатой открывается вид на разрушенный купол церкви Гроба Господня и Елеонскую гору. Напротив дома – открытое пространство и руины старого Латинского монастыря, разрушенного каким-то врагом много веков назад и с тех пор так и не восстановленного. Хозяин указал на поврежденный купол, как на символ начала войны с Россией. Он до сих пор в том же состоянии, что и тогда. Вышли на север города, но мои глаза так пострадали от многодневной езды в ослепительном свете засушливых холмов, что пришлось вернуться в гостиницу».

         Пустым и заброшенным увидел Мелвилл территорию, примыкавшую к Храму Гроба Господня с юга, – Муристан и плац будущего рынка Автимос, место, которое некогда занимал римский Форум. В период крестоносцев тут обосновался рыцарский орден Госпитальеров, воздвигнув две «латинских» церкви, посвященных деве Марии и колоссальный гостеприимный дом-госпиталь для христианских паломников. Название Муристан (Мористан) имеет к нему непосредственное отношение, ибо является местным вариантом произношения персидского слова «бимристан» – «больница».

Мелвиллу «посчастливилось» увидеть купол Храма Гроба Господня, находящийся в плачевном состоянии после пожара 1808 года и землетрясений 1834 и 1836 годов.

         Безусловно, в иерусалимском фольклоре не может не уделяться особое внимание рассказам о ведущей роли города в начале той войны 1853-1856 годов между Россией, с одной стороны и коалицией Британии, Франции, Османской империи и Сардинии, с другой стороны, что получила название Крымской войны. К концу 40-х годов XIX века притязания европейских государств на христианские святыни Палестины достигли апогея. 31 октября 1947 года в Вифлееме из Святого Вертепа была похищена серебряная звезда, дар монахов-францисканцев Храму Рождества в 1717 году. Французы заявили о своем неоспоримом праве как заменить звезду, так заодно и отремонтировать купола церкви Воскресения в Иерусалиме. Россия воспротивилась сей декларации, настаивая, что ремонт ХГГ – исключительный приоритет православных. Борьба за преимущественное право попечительства над христианскими святынями приняла форму откровенного конфликта. После того как османские власти под давлением Франции передали это право католикам, Россия с целью оказать давление на турков, оккупировала Молдавию и Валахию. Турция же в 1853 году, а за ней и Великобритания с Францией в 1854 году объявили войну России. Так что так и не отремонтированный до конца боевых действий купол Храма Гроба Господня заслуженно можно считать символом начала Крымской войны. И только в 1862 году русский и французский послы в Стамбуле выступили с инициативой отреставрировать купол за счет правительств их стран. Султан Великолепной Порты Абдул-Азиз изъявил желание принять участие в этом начинании. Однако к строительным работам по проекту архитекторов Мартина Эппингера и Кристофа-Эдуарда Мосса удалось приступить лишь через пять лет, и длились они вплоть до 1869 года.

«7 января. Целый день с драгоманами бродили по холмам.

8 января. То же самое.

9 января. Думал, что я, наверное, единственный иностранец в Иерусалиме, но сегодня днем ​​из Яффо приехал мистер Фридрих Каннингем из Бостона, очень привлекательный молодой человек, который, казалось, обрадовался встрече с соотечественником».

         Фредерик Каннингем (1826–1864) был сыном Чарльза Каннингема, владельца купеческой компании, торговавшей средиземноморскими фруктами, китайским чаем и продуктами питания из Вест-Индии. Когда Чарльз вышел на пенсию в 1849 году, Фредерик и его двоюродный брат Чарльз У. Дабни-младший взяли на себя его бизнес. Фредерик, выпускник Гарварда, был женат на Саре М. Паркер и имел четверых детей. Когда Мелвилл встретил его, он только что прибыл на Ближний Восток и сам еще плохо ориентировался в новых реалиях.

10 января. (Тут некоторая ошибка в датах, которую я не могу сейчас исправить.) Провел оставшиеся дни до 18 января, бродя по городу и выезжая на Иордан и Мертвое море.

18 января. Покинул Иерусалим с мистером Каннингемом и его драгоманом, друзом Абдаллой. Остался в греческом монастыре в Рамле. Без сна. Старый монах, похожий на крысу…»

         Кроме дневниковых записей в «Журнале о посещении Европы и Леванта» содержатся и путевые заметки и краткие, очень лаконичные описания увиденных мест, не имеющие хронологической привязки. Именно они и легли в основу «маршрутного сюжета» поэмы «Кларэль». Вот это описание Мелвиллом Иерусалима и окрестностей:

«Деревня прокаженных» – их дома лицом к городской стене – к Сиону. Их дворы с навозными кучами. Сидят у ворот и милостыню просят, – потом скулят – с ужасом их избегаю».

         Кварталы, населенные прокаженными, находились в юго-западной части Иерусалима, а обычное место для сбора подаяния – вдоль основных торговых дорог, ведущих в Иерусалим через Яффские ворота.

«Призрачность имен: Иософат, Хином… Мысли на Виа Долороза: женщины, тяжело дышащие под ношей, и мужчины с меланхолическими лицами.

Блуждаю среди гробниц, пока не начинаю считать себя одним из бесноватых.

Разные виды Гробниц – с лестницами, как на амвон, и проч. «Множества, множества» их в долине Хином (по традиции, утвержденной Священным Писанием). Камни над гробницей Авессалома. Надгробия над гробницей Захарии».

         В долине Иософата (или Кедрона), к востоку от городской стены, и на западном склоне Масличной горы сосредоточены обширные древние кладбища. Согласно еврейской традиции, перенятой впоследствии и мусульманами, и христианами, сия долина должна стать местом Страшного суда, и посему склоны холмов покрыты гробницами бесчисленных верующих, ожидающих это событие, предреченное в книге Йоэля: «Я соберу все народы и сведу их в долину Йеошафата, и буду судиться там с ними за народ Мой и за удел Мой – Израиль, который они рассеяли среди народов, и за землю Мою, что они разделили… Пусть воспрянут народы и взойдут в долину Йеошафата, ибо там Я воссяду судить все народы вокруг» (4:3,12).

Хином (Гай Бней Хином, долина сынов Хинома), или Геена Огненная, – ущелье с западной стороны Старого города – также названо Мелвиллом призрачным, ибо ассоциативно связано с грядущими за Страшным Судом наказаниями…

«Пока не начинаю считать себя одним из бесноватых» – аллюзия на стихи из Евангелия от Марка про человека, одержимого нечистым духом и живущего при гробах (5:2-3).

«Храм Гроба Господня. Поврежденный купол – камень помазания – лампы – тусклые – странный запах – неправильный – пещеры – гроты – часовня обретения Креста. Паломники – болтают – бедные – отдыхают. Армянский монастырь – большой – паломники.

Ум не может не отметить печальное безразличие природы ко всему, что является священным для христианина. Сорняки растут на горе Сион; бок о бок в беспристрастном равенстве бросают друг на друга тени мечети и церкви, а на Масличной горе каждое утро солнце равнодушно поднимается над часовней Вознесения.

Юго-восточный угол стены. Мечеть Омара — Храм Соломона. Здесь стена Омара возвышается над краеугольным камнем Соломона, торжествуя над тем, что ее поддерживает, как символ взаимоотношений двух вер».

         Других описаний Храмовой горы мы у Мелвилла не встречаем. Даже после снятия после Крымской войны множества ограничений для христиан въехать сюда было практически невозможно, да Мелвилл и не пытался.

         …На обратном пути при посещении острова Крит писатель отметит: «Из этих вод поднялась в пене Венера. И это так же трудно осознать, как и то, что с Елеонской горы вознесся Христос…» Пожалуй, в этом замечании кроется главный результат встречи с Вечным городом: унаследованная Мелвиллом христианская доктрина не выдержала столкновения с бесстрастным Временем и равнодушной Природой… Это противостояние нашло отражение в главном поэтическом произведении Мелвилла, то есть в иерусалимской поэме «Кларэль», являющейся торжественным, но простым в своем изложении ямбическим гимном общему богословскому кризису викторианской эпохи.