Станцию Крещатик поезд проезжает, не останавливаясь, и это одна из примет нынешних времен. Поезд проносится мимо, я бы сказала – пробегает, втянув голову в плечи...словно Кролик из "Алисы в стране чудес".

В обычное время жизни метро — это просто метро, с его узнаваемым из глубины детства запахом, возможно, не самым лучшим в мире, но каким-то утешающим, что ли. Вот ты в метро, нарядный мальчик (девочка) образца 60-х, 70-х, 80-х, едешь на парад, ведомый за руку, вливаешься водоворот оживленной, бурлящей толпы. Это Крещатик, дружок, где выложенные цветной плиткой стены хранят воспоминания о детстве, не только твоем, а, скажем, о коллективном детстве всех этих молчаливых людей, окружающих меня сегодня. Хотя, скорее всего, я ошибаюсь, не принимая во внимание тот факт, что великое переселение народов происходит ежечасно, ежеминутно, и каков процент коренных киевлян среди пассажиров киевского метро, одному богу известно.
Но, как бы там ни было, метро – одна из констант, свидетельствующих о существовании города, одна из артерий, пересекающих его. Осторожно, двери закрываются, — меркнет дневной свет, и пассажиры, насытив взор созерцанием днепровских сизых вод и отраженных в них небес, въезжают в туннель, и я выдыхаю с облегчением. 
В небольших уютных кафе есть свет и тепло, есть связь, и потому всегда аншлаг. На молодые лица хочется смотреть, потому что молодым, как ни крути, легче. Все легче, чем старикам, привязанным к стенам своим, этажам, трубам и остывающим батареям. У молодых есть вайфай и всякие штуки вроде пауэрбанков. У молодых есть вайфай, пауэрбанк, и время.

У стариков нет вайфая. Неловко тычет пальцем в телефон, — что там такое написано? Телефон кнопочный, доисторический, в нем нет миллиона телеграм каналов и сообщений о том, к чему надо быть готовым и когда. 
Зато у стариков есть память. Они помнят праздничный запах метро, флажки, речи, застывшие фигуры генсеков на трибунах. И такое, знаете, ощущение надежности. Парад в телевизоре, накрытый стол, селедка под шубой. Ну, вздрогнем, Василий, за нашу победу.

У мамы был знакомый мясник Славик.

Поход за мясом — это целое событие. Чтобы достать приличное мясо, надо сесть в метро, доехать до Крещатика, оттуда пешком до улицы Льва Толстого, до заветной двери, из которой выходят, чуть пригибаясь, обыкновенные с виду граждане с печатью счастливого избранничества на светящихся лицах. Совсем незаметная вывеска под аркой. Тщедушный человек в грязном белом халате встречает маму, машет ей рукой, и мама, смеясь, исчезает за дверью, пока я слоняюсь по дворику, старому киевскому дворику, усыпанному то ли опавшими листьями, то ли расколотыми каштанами. Время тянется бесконечно долго, в отчаяньи я поглядываю на невзрачную дверь, за которой вершится судьба праздничного плова, солянки по-грузински, и, наконец, обычного семейного "жаркого" с какой-нибудь густой и острой подливкой.
На обратном пути мы заглядываем в фирменный магазин фабрики имени Карла Маркса, и покупаем самый вкусный шоколад "Чайка", прихватив в довесок полкило соевых батончиков и барбарисок.

***
Я точно помню, когда поняла, что пора. На конечной остановке восемнадцатого троллейбуса, в двух шагах от майдана, на урне сидел человек. Дело было зимой, под ногами чавкало и скрипело, я ехала с улицы Артема, там жила тетя Ляля...
Подольский дом в полном своем составе переместился на улицу Артема, и это событие несколько пошатнуло основы мироздания. Чудесный, уютный дом на Артема, в нем сохранились подольские запахи, звуки, привычки, и даже фарфоровая балерина на вытянутой ножке, и круглый стол, и подушечки-думочки, и молитвенник дела Иосифа, и сам дед Иосиф, его неповторимый высокий и поющий голос, сама вибрирующая тональность его.
Но что-то несомненно кануло в прошлое. Например, соседи. Давид ухо-горло-нос с третьего этажа, Фаина с ее скандалами, душевая кабинка в глубине двора. Все это исчезло самым непостижимым образом. И все нарадоваться не могли балкону, лоджии, блестящим краникам в ванной комнате. И как удачно книжные шкафы обрели свое место в гостиной, окнами выходящей на палисадник.

***
Я помню этого старика, сидящего на урне посреди огромного мегаполиса, в самом центре его, нахохлившегося, точно птица с подбитым крылом, и человеческую толпу в мрачных одеждах, молчаливую и безразличную, снежное месиво под ногами... И все бы ничего. Если бы не одна подробность. Старик был без штанов. Идущие мимо поспешно отводили глаза от этой неприглядной картины, символизирующей нарастающее безумие девяностых.
Ничто больше не гарантировало свет, кров, тепло.
Куда-то исчез знакомый мясник, в доме на Артема изредка появлялась какая-нибудь невзрачная синяя курица, не курица, а так, недоразумение. Курица бережно делилась на несколько частей, и можно было жить, по крайней мере, неделю, или даже две.
И, тем не менее, в доме на Артема было тепло. Было первое, второе, салат и компот. Улыбаясь, тетя Ляля и тетя Галя встречали меня у порога, и дед Иосиф поющим своим голосом молился в темноте, а потом бледными веснушчатыми пальцами крошил салат, и натирал на терке загадочный клубень под названием топинамбур.
 У деда Иосифа был диабет, у Лялечки плохое зрение и слух. Вообще же, я никогда не задумывалась о том, отчего в доме моей тети приходилось кричать, рассказывая о самых обыденных вещах, – бывало, я выходила оттуда с надорванными связками. Отчего маленькая темноглазая девочка (моя тетя Ляля) надежно была защищена (точно коконом) от очевидного. Прогрессирующая глухота и надвигающаяся слепота. Не война ли была тому причиной? Не попытка ли обосноваться в тишине и мнимой надежности исчезающего мира?
Мы проезжаем Крещатик, и поезд ускоряет ход. Правый берег встречает светящимися вывесками, открытыми кафе. 
Вот здесь, на углу был фирменный "хлебный", и самый вкусный свежий хлеб продавали здесь. Слойки, плюшки, серые ржаные кирпичики с коричневой корочкой, половинка украинского.
Бог знает, где находится сегодня та самая дверь, из которой выходили избранные? Жуликоватый тщедушный человек в грязно-белом халате... он так хорошо рубил кости.
На остановке восемнадцатого я задерживаю шаг. Здесь я всегда замираю. И вижу так явно, так явственно, будто это было вчера. Снежную кашу под ногами, светящиеся огни вдалеке. Сидящего в вязаном колпаке человека с опущенной головой, огибающую его молчаливую толпу. Внезапное и трезвое осознание того, что прежнего мира больше не существует.

Киев, декабрь 2022