маргиналии харьковчанина на полях войны*

1.ПЕРВАЯ ДЕКАДА


Войну я проспал. Я услышал, что мать возится на кухне, и проснулся. Было примерно без десяти пять. За стеной шумно собирались соседи.
И тут я услышал звуки глухих разрывов.
Я подошёл к окну. Тучи были сиреневыми. Сквозь них показалось солнце.

Я вынужден был пойти на службу, потому что нужно было выполнить необходимые формальности. Потом нас распускали по домам в бессрочный неоплачиваемый отпуск.
Я шёл по району мимо многоэтажек. Служба находилась неподалёку от моего дома. Мимо прошла пара – мужчина и женщина с перекошенными лицами. С горизонта поднимался чёрный дым. И слышалась канонада со стороны ближайших сёл – я живу на окраине Харькова.
Две маленькие девушки-индуски пробежали мимо, что-то быстро лопоча в разноцветные смартфоны и заливаясь слезами.
Два мальчика лет двенадцати прошествовали, важно рассуждая о том, «что это стреляет».

На второй день войны я занялся шопингом. Пока не паническим. В ближайших минимаркетах ничего не было и стояли толпы.
Я пошёл в огромный торговый центр неподалёку. Там людей было меньше, но объёмы купленного были огромны – почти «коммерческие партии товара».
Когда я подошёл со своим барахлом к кассам, из громкоговорителя объявили эвакуацию из торговых залов. К ТЦ подошёл БТР с солдатами без опознавательных знаков на униформе. Там, где военные, – там война. Любая из сторон может обстрелять этот участок.


На третий день войны я осуществил «плановые закупки», но, упаковав всё в сумки и пакеты, я понял, что просто не дотащу это домой, хотя необходимой ходьбы было на пять минут и я – человек, привыкший к физической работе.
Я реквизировал тележку и, свалив скарб в неё, потащил её через дорогу, по которой со страшной скоростью мчались редкие машины. Светофоры не работали.
Лифты не работали тоже. И я, обливаясь потом, втащил поклажу на N-этаж.
Тележку я честно вернул на место.

Четвёртый день войны. К дому подошла машина одного из харьковских хлебозаводов, и я, возблагодарив Господа, купил пять буханок. Хлеб сразу после начала войны стал дефицитом. Я нашёл в соседнем дворе киоск, где разливали воду из скважин (харьковчане не пьют водопроводную воду – воду им привозят на автоцистернах либо они набирают её в специальных автоматах для воды, которые стоят практически в каждом спальном районе).
Добрая женщина, наполнившая мои четыре баклажки, сказала, что вода по приказу городского начальства бесплатная.

И действительно, отвлекусь немного вперёд: коммунальные службы и мэр делают всё возможное и невозможное, чтобы в городе были свет, газ и вода, чтобы коммуникации работали.
В день уличных боёв к нам во двор приезжал мусоровоз.
Потом, конечно, как я понял, все работы – восстанавливали электросети или подачу тепла в дома (в Харькове, как и во многих городах бывшего Советского Союза, система центрального отопления) – на дворе в марте зима и мокрый снег – производились в передышки между массовыми обстрелами и боями.
Работают только некоторые продуктовые магазины и аптеки. Подвоза в город нет. Они торгуют с минимумом ассортимента. Возле аптек страшные очереди.

Город пустынен.

Пятый день. Я пошёл на рынок в надежде достать картошки и овощей. Все киоски и магазины закрыты. Витрины даже не прикрыты роллетами. Окружающее смахивает на декорации к какой-то авангардистской постановке и весьма странно выглядит. Навстречу попадаются редкие прохожие – в основном потёртые личности с испитыми физиономиями. Возле одного закрытого киоска популярной сети кофеен играла музыка, доносившаяся из динамика – мягкий, почти джазовый саунд, напомнивший мне довоенное время, а вообще всё было, как сцена, кадр из фильма Стэнли Кубрика «Широко закрытые глаза».

Et cetera.

Я хочу изложить некоторые свои соображения.
В сущности, жизнь на войне ненамного опасней мирных будней. И в мирное время случаются катаклизмы и катастрофы. Рок (не музыка) бродит везде.
Просто в обычное время мы спим, убаюканные ложной надеждой.
И только во время войны мы просыпаемся, и явь брезжит нам сквозь мутные облака.
На войне совсем иное экзистенциальное состояние – все мы – зэки «зоны боевых действий», и сытые вольняшки (воспользуемся словарём Солженицына) не понимают нас.
Поймите, бессмысленно удивляться тому, что в городе, где идут уличные бои, не работают отделения банков, спрашивать: «кто грабит магазины?», советовать адрес маркета, где раздают гуманитарку, а он в другом конце города, в секторе активного обстрела.
И ты выходишь, чтобы пополнить запасы только в те «лабазы», что рядом, хотя бы на расстоянии километра.

La Bas.





2. КАМЕРА ХРАНЕНИЯ


Рубрика «Классика вечна»: в первый день войны пропали спички, хозяйственное мыло и дешёвая туалетная бумага.

А теперь воспоминание: я иду мимо соседних панелек, откуда, в некоторых квартирах, слышен вой и вопль брошенных деловыми или бездельными хозяевами кошек, котов и собак. Через три дня этот вопль прекратится. Это война. Как говорил один персонаж Киры Муратовой: «Тут людям есть нечего, а они собак заводят».

Я сижу в своей квартире. Когда долго сидишь внутри коробочки, разрывы бомб, работа «Града», бабаханье зенитки воспринимаются, как докучный шум, что-то вроде грозы, молнии, летнего дождя.
И именно поэтому так опасно долго сидеть дома. Реальность меняется, она почти неуловима и стремительна, и, потеряв от неё поводья, ты рискуешь погибнуть, как всадник, затоптанный конём. Это война.

В мирное время мы живём в декорациях смысла, усыплённые жвачкой рутины, мнимым спокойствием. Между тем на войне никаких изменений не произошло. Всё осталось тем же, только разрушены декорации, режиссёр орёт в матюгальник пьяным рабочим, а актёры спешно покидают зал через чёрный ход.

Но хуже всего на войне неизвестность: никакой информации не положено гражданскому человеку, и это так понятно. Информация – это оружие.
И ещё: иногда ты ощущаешь себя бессильным орудием Рока (не музыка и не фамилия), соломинкой, плывущей неизвестно куда, в грузовике сельскохозяйственной машины. Возможно, едешь на свиноферму?
Но тут же ты выплываешь из этих обстоятельств и понимаешь, что ты должен жить и бороться, ты на ринге с невидимым противником.

Жизнь в осаждённом городе. Ты хранишься, как замороженный фрукт, для лучших времён. Твоя квартира – это камера хранения. И ты как старая вещь, которую забыли пассажиры.





3. МЕСЯЦ ВОЙНЫ – ЛЕКЦИЯ НЕАНДЕРТАЛЬЦА


К войне привыкаешь, но не привыкаешь к смерти – к своей смерти – предполагаемой. Чужая смерть тоже тяжела, но терпима. Тяжела, потому что напоминает о твоей смерти. Смерть твоя и смерть близких – это прорыв в незнаемое.
	Во время войны сочиняешь новый быт. Я не буду описывать эти унизительные подробности затраханного животного (а каждая ракета, которая падает поблизости, трахает тебя: я помню этот свистящий шелест, тяжёлый удар, я согнулся, земля содрогнулась, или мне показалось? – ракета упала в трёхстах метрах от меня. Потом чёрный дым. Какие-то бегущие пацаны. Дрожащие руки – я дома, наливаю чай). Мне пришлось придумать целую логистику. Я жил по распорядку. От супермаркета к супермаркету. От аптеки до автомата с наливной водой.
	Но в общем-то живущий на войне человек – фаталист. Он знает, что всё решают ангелы. Но надо помочь им спасти тебя. Вот и всё.
	Каждую ночь мы слушали близкие и дальние разрывы. Гадали: ракета, вакуумная бомба, снаряд или мина?
Дом, горящий днём в пяти минутах ходьбы. Ускоритель ракеты, торчащий в земле возле разбитого киоска. Дыра в стене школы, где учился друг детства.
	Самому другу я давал телефоны торгующих колбасой, он мне давал телефон практикующего и сейчас – в тот месяц март, в соседнем микрорайоне стоматолога. Как будто вернулись времена советского дефицита.
На самом деле это дефицит жизни. Смерть режет острыми ножницами мёртвую ткань существования. В мирное время её избыток. Избыток ткани пространства и дыхания, несмотря на все привходящие.
Война – проявления крайней жестокости и крайней человечности, которые нередко совмещаются. Метафизика войны. Чёрный омут, в который засасывает народы.





4. БЕГСТВО В ЕГИПЕТ


Полтава – тихий город. Здесь кукует кукушка. Люди медленны и неторопливы. И только приехавшие харьковчане внесли некоторое разнообразие в эту жизнь.
	И ты вспоминаешь харьковские картины: старика-полубомжа, шедшего с палкой и сумкой и при каждом разрыве вздрагивающего и бормотавшего «скотыняка», миниатюрную девушку, катившую вслед за собой тележку-чемодан с припасами, компанию парней, расположившихся на скамейках и уже датых. Один из них громко икал «под работу зенитки». Чёрные клубы дыма за торговым центром, где частный сектор. Всё это ты будешь вспоминать. 
	Как ты бродил по суперу в поисках «пищи», хватал крупу, макароны, сухой горох. Как потерянные ходили люди в торговых залах, куклы, потерявшие хозяина, манекены, чьи служебные функции окончены, персонажи без пьесы.
	Всё было. Солдаты, остановившие машину на перекрёстке, чтобы пропустить тебя. Стекло под ногами и страшные старики на костылях, полуслепые, дементные, стоящие в очередях за гуманитаркой.
Полтава – тихий город. Здесь кукует зозуля – образ многих украинских песен. Здесь люди запирают лавки в 17.40, хотя работают до 18.00. Здесь не верят в обстрелы. Потому что, как это? Здесь очереди в райисполком за пособием.
Здесь мягкая вода и мягкий воздух. Здесь нет войны.





5. ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ


Чем плоха провинция во время военного бегства «гражданских лиц», так это тем, что здесь много народа случайного пришлого, такого же случайного, как ты, но ты пришёл из других мест. И они сталкиваются с чужаками. Их кругозор начинает дьявольски расширяться и приводит к когнитивному диссонансу. Дикари так навязчивы. Впрочем, я встречал их и на Салтовке.
	Всё вышесказанное не имеет отношения к социальному слою, набору знаний и тд. Скорее к внутреннему культурному цензу. Или отсутствию оного.
	Я вот задумался. Сколько раз улицы Полтавы меняли своё название. Каждая власть хотела оставить свой след. Лихорадочно переименовывая, присваивая пространство. Не потому ли, что властители понимали, что время их призрачно, существование их эфемерно? И компенсаторно хотели пометить территорию, как волки метят свои делянки в лесу или в степи.
	Как бы там ни было, все «культурные слои» – слои человечества – что-то вроде птичьего помёта, по которому его вряд ли идентифицируют. Забавно читать измышления «современных людей» про могильники и их наполнение, найденные артефакты и пр. И не важно: эти измышления оформлены как научные труды, или науч.-поп. брошюрки, или просто это трёп в пьяной компании.
Но это даже не птичий помёт, а Ничто. То великое Ничто, которое всегда с нами, как бы там ни было.
События – это волны воздуха, и оставляют след в нашей душе. Но сами души умирают. А те души, что живы, видят сквозь события. И поэтому они здесь.





6. ПАСХА 2022


Вот странно: твой город бомбят, в пригородах идут бои, в магазинах заканчиваются запасы продовольствия, в аптеках нет лекарств, ты лишился заработка, но пишущие тебе интересуются подробностями, ты – живой экспонат, лакомый свидетель, «надёжный источник информации», нужно поговорить про политическую повестку противоборствующих сторон, и вообще беседа вся не о том, изобличающая слепоту визави. Как если бы ты стоял с петлёй на шее с завязанными руками, на шатающемся табурете, а собеседник спрашивал: «Где вы купили такие интересные носочки? Как вы себя чувствуете?» И тд. Люди так сентиментальны и жестоки. Они так любят кошечек, собачек, хомячков, ёжиков, морских свинок, что просто предвкушаешь, как они с наслаждением будут резать себе подобных. Что и произошло.
В сущности, вся эта любовь «к братьям нашим меньшим» – это любовь к себе. Ибо животные – наши зеркала, а их дикая жизнь отдельно.
Воскресения из мёртвых не случилось. Некого воскрешать. Все умерли уже давно. И передвигаются в этом аквариуме, маша руками, как космонавты, глотая воздух из трубок и пуская пузыри.
Но стены аквариума уже пошли трещинами. И за ними чёрная молочная туча с молниями. И Илья-пророк на колеснице.
Я думаю: эта война – третья часть фильма Квентина Тарантино. Того самого фильма. Где махалово мечами в самурайском ресторане. И чёрная мамба ползёт в захламленном вагончике сквозь разгромленные антуражи, и, несомненно, укусит предводителя команчей.





7. НА СТАРЫХ НОВЫХ МЕСТАХ


«Современная война», прошу прощения за глупости, – не поединок воинов, где решают доблесть, умение и случай. Умение ещё так-сяк. А вот Случай остался. Доблести нет абсолютно. Хотя людям приходится делать чудовищные усилия, чтоб выжить.
«Современная война» – это нечеловеческое противоборство техники и ресурсов, где люди только придаток и топливо. Такое же топливо, как газ, дизель, соляра, боеприпасы с сухим и мокрым пайками.
Без сомнения, воюют титаны (я не о людях), и кому больше принесут жертв, в кого больше будет вложено денег и умения, материи и души, тот и победит.
Слюни о героизме оставим таблоидам. Есть стойкость и мужество, отчаяние и храбрость, но ты всё равно висишь на волоске Небесной Канцелярии, что не мешает осторожности. Маменьких сынков и оглашенных убивают первыми.
	Ты возвращаешься на старое место, в свой город, возвращаешься из эвакуации, из царства коллективного сна и веселья, мнимой свободы, отпущенных поводьев, из царства сытости и относительного комфорта, из покоя мирных вечеров.
	И город поражает тебя своим отсутствием, отсутствием людей, пустыней, блок-постами, нечеловеческой угрозой, вот сейчас я раздавлю тебя маленькая таракашка, почти все окна черны, вечер, тихо, далёкая заря раздвигает облака.
	Дело войны страшно. Это скука греха без любви. Это романы маркиза де Сада, членовредительство и бессмысленность. И только хлопки призрачных разрывов подтверждает твою правоту.
	Человек смертен, человек не принадлежит себе. От него чуждаются все предметы, ибо мнимые связи разрушены, он больше не властелин вещей, а сам вещь, ВЕЩЬ В СЕБЕ, ибо кроме него никого нет. Война – это кокон, в котором растёт бабочка новой жизни. Но толстые стенки сосуда ещё не пошли трещинами. Хотя лёд уже колеблется под ногами.

* По просьбе автора сохранены его собственные орфография и пунктуация.