Филипп закрыл голову подушкой, но трезвон за дверью не унимался. Минуты через три он с закрытыми глазами спустил ноги с кровати и пошарил вокруг в поисках трусов. Трусы исчезли. Завернувшись в одеяло, Филипп потащился к двери и открыл ее злобным рывком. 
– Наконец-то, – сказала маленькая рыжая девушка. 
Она глядела на Филиппа с обидой, будто он обещал ждать ее, а сам забыл. Бледная и с веснушками, как все рыжие. Пушистые волосы собраны на затылке и скреплены палочкой на японский манер. 
Филиппу пришлось посторониться. Она вошла, не церемонясь, легко толкнув его плечом. 
– Можно попить?
Какая глупая причина, чтобы вломиться с утра в чужой дом! Был бы это мужик, он давно бы вылетел за дверь. Но этой он простил, несмотря даже на невменяемое время. Рыжая пила жадно, но маленькими глотками, все время останавливаясь, будто у нее было слишком узкое птичье горлышко. Он налил ей еще стакан, еще… Ничего себе, прорва… Филипп отвернулся, чтобы не смущать ее и стал, нервно стуча ножом, резать яблоко на мелкие дольки. Но только он собирался предложить рыжей яблоко, раздался странный звук, что-то будто треснуло в ее теле, она рухнула на колени, и с колен со стоном перекатилась на бок. 
– Что случилось?
– Вот дурак, ты что, не видишь, я рожаю!
И правда, дурак, он даже не заметил, что она беременная! Смотрел не туда. 
– Надо вызвать «скорую». Сейчас… 
– Не надо, они все равно не успеют, дай одеяло. 
Лицо у нее, и так очень бледное, стало голубоватым, на тонкой шее выступили вены. О, черт, а что если она прямо здесь умрет?
– Пойдем на диван.
– Нет, там будет хуже.  
Он попробовал сдвинуть ее, но она не поддавалась. Тогда он постелил на пол одеяло и перекатил девушку туда. Она показала рукой, что хочет снять колготки, колготки были мокрыми, он стянул их вместе с трусами, и только сейчас заметил, что отдал ей одеяло, а сам остался совсем голым, но сейчас это было ему до лампочки. Его охватил ужас, каждую минуту она могла умереть здесь, в его квартире. Японская палочка выпала из прически, волосы ее, мокрые от пота, прилипли к лицу, зеленые глаза выцвели. Почти не разжав губ, она издала жуткий звук, что-то между хрипом и металлическим дребезжанием. Филипп подумал в панике, что сейчас все кончится, может, это сама смерть пришла к нему в образе этой беременной рыжей. Обидно, мог бы и не открывать дверь, но нет, надо обязательно влезть в какое-то дерьмо, такая у него гадская природа. 
Она часто дышала, будто ей перекрыли кислород, и вдруг завизжала так резко, что у Филиппа заложило уши. Надо было срочно бежать, вызывать «скорую», но рыжая вцепилась в его руку, и он боялся выдернуть ее, будто в этой его руке крылось спасение. Вместо того, чтобы звать на помощь, он по-страусиному закрыл глаза и тупо повторял: «Господи, верни мне душу…» — единственное, что смутно помнил из утренней молитвы, которую учил в детстве.
Когда он осмелился взглянуть, между ее ног уже просовывалось что-то отвратительно волосатое, маленькая голова… В свои тридцать один он, конечно, представлял, как появляются дети, даже фильм как-то смотрел, но предпочел об этом забыть. О, Барби, Барби! Как было приятно тайком от сестры, вытащить из коробки ее беременную Барби и раздеть ее догола, отцепить круглый большой живот, а там внутри маленький голенький младенец. Только у бедняги Барби вместо живота образовалась уродливая дыра, тогда он открутил ей заодно руки, ноги и голову. Именно в этот упоительный миг его застукали родители. Руки и ноги легко вставили на место, но голова никак не хотела держаться, ее пришлось приклеивать наглухо, и теперь Барби всегда смотрела только вперед. Сестра до сих пор не может простить ему это жертвоприношение. 
Филипп коснулся волосатой головки, но она была отвратительно скользкой, в слизи и крови. Его начало неудержимо рвать. В ванной, умываясь холодной водой, он пришел в себя. Медленно надел трусы, рубашку, долго глядел на себя в зеркало, и решил, что с него хватит, пусть разбираются врачи. Но когда он вышел, его гостья полусидела, а голова младенца и его плечики лежали на одеяле. 
– Помоги ему, тяни тихонько за плечи.
Филипп потянул плечики на себя, ребенок вышел легко, от него тянулся толстый длинный жгут пуповины. Рыжая, он даже не знал, как ее звать, положила младенца себе на живот.
—Простыню.
Филипп принес простыню и вытер мальчику личико. Он смог. Он принял ребенка. 
– Меня зовут Анна, а его пусть зовут Одиссей – сказала рыжая. 
– Одиссей? Как-то чересчур, тебе не кажется?
– Нет. Будет Одиссей. Надо отрезать его от меня. Принеси ножницы. 
Филипп испугался.
– Я вызову скорую, они все сделают.
– Нет! Я прошу тебя! – она вся сжалась, будто ждала удара. Маленькая, жалкая. 
– Ладно. 
Он принес ножницы.
– Дай прищепки.
– Зачем?
– Нужно зажать пуповину.
Она командовала так, как будто для нее уже привычно рожать в незнакомой квартире с незнакомым мужчиной. Пуповина поддалась легко.
– Теперь плацента, – сказала Анна, – но она сама выйдет.
 Филипп окончательно сдулся, но пребывал в благостном состоянии. Он прилег на минуту рядом с ней на пол, чувствовал, как дрожит ее тело. Все так хорошо, никто не умер, даже наоборот. На него напала упоительная текучая дрема: они плыли вместе в узкой лодке – там была Анна и мальчик, и что-то еще маячило далеко в воздухе, какое-то лицо, огромное, может быть даже неприятное, но чье, он не мог разглядеть из-за красноватой дымки. 
– Кофе будешь? Я уже на йогу сходила, свежий багет купила. Филипп тихонько приоткрыл глаза, полоска красного дыма показалась в воздухе и улетела. Он ясно видел перед собой веселые карие глаза Неты. Женаты они были три месяца, хотя и до этого жили вместе два с половиной года, но формальность брака далась Филиппу нелегко. Он просил дать ему подумать, обещал, терзался, рассчитывал, как всегда, когда ему надо было принимать решения, даже если это касалось покупки рубашки. 
– Не представляешь, что мне приснилось. 
– Подожди, у меня кофе выкипит. – Нета вышла на кухню.
Он опять закрыл глаза. Можно еще чуть-чуть поваляться, и даже поплавать в этой лодке, но резкий писк будто подкинул его в воздух. Через секунду Филипп стоял у шкафа, ему не хватало духа открыть дверцу. Тишина. Он аккуратно потянул за ручку. Младенец лежал на полке и тихонько болтал ручками в воздухе. Одиссей. «Таак… Крыша совсем поехала» – подумал Филипп. Наверное, он все еще спит. 
– Иди! Кофе готов!
Филипп мышью заметался по комнате, схватил полотенце, бросил его на младенца и захлопнул дверцу.
 – Спасибо, Зайка.
 Господи, какая «зайка», всю жизнь его тошнит от этих «заек». Но Нета не заметила, она по-хозяйски села ему на колени и стала гладить. Все это было противно и неестественно, потому что именно здесь стояла Анна, когда он резал яблоко, а здесь она лежала на одеяле. А где, кстати, это изгаженное одеяло? Его нет на полу и, скорее всего, не было. Филипп касался любимого тела Неты, и постепенно успокаивался. Он вернулся в реальность. Так можно было подумать – пока младенец не заорал. Надежда, что он испарится или окажется галлюцинацией, не прокатила. Филипп пытался убедить Нету, что это уличный кот Аристотель залез к ним в окно, и сейчас он с ним сам разберется, пусть пока спокойно пьет кофе. Но судьба была неумолима. Нета рванула в комнату, и он услышал оттуда ее крик. Потом ему пришлось притворно охать, качать головой, изображать глубокое изумление, но это неважно получалось. Голова гудела. Предположим, Нета ушла на йогу, в дверь позвонила Анна, родила, спрятала в шкафу младенца. Отлично. А как он сам оказался в кровати? Допустим, Анна дотащила его до кровати, помыла пол и ушла. А где тогда одеяло, на котором она рожала?
 – Нет, я не имею понятия, – повторил Филипп в очередной раз, – каким образом младенцы попадают в шкафы. 
Младенец лежал на руках у Неты, но вместо того, чтобы радоваться и благодарить, дергался и пищал как целый хор диких койотов. 
– Надо ехать срочно в полицию и больницу, он сейчас умрет от голода! 
Нета не была паникером, но так случилось, что в отличие от большинства иерусалимских дев, у нее не имелось опыта общения с такими маленькими дикими существами. Ей казалось, что детский ор обозначает что-то страшное, и если немедленно его не прекратить, то ребенок просто разорвется на части. Нета пошарила на полке, вдруг мать оставила там что-нибудь питательное в приложении к младенцу. Еды не нашлось, зато она вытащила маленький листок, вырванный из рабочего блокнота Филиппа. На нем было написано «Скоро вернусь» 
«Значит, Анна хочет забрать ребенка», – подумал Филипп. Но, если они сейчас повезут его в полицию, там заведут на него папку, напишут много бумажек с печатями, оцифруют, запакуют… И как он объяснит потом, куда делся этот официально зарегистрированный член общества. 
– Давай подождем с полицией, за ним придут.
– Кто? – злобно спросила Нета. Все это не нравилось ей с самого начала, но сейчас, после этой записки из его блокнота, стало явно, что кто-то считает ее дурой. – Ты знаешь, кто за ним придет? 
– Нет, конечно…
– Конечно, ага, конечно… Вдруг на полочке в шкафу материализуется аккуратно сложенный младенец! Какая неожиданность! А где же его мамочка? В другом шкафу? 
Нета положила мальчика на кровать и начала ходить по дому, распахивая все ящики по очереди и выкидывая из них вещи. Ее несло. Филипп не успевал вставить ни слова. Он был чист, он не делал этого ребенка! Но ему пришлось врать, что он не знает, откуда тот взялся, и притворство было написано у него на носу. В Филиппа полетел высушенный свадебный букет. Сухие лепестки цветными бабочками спланировали на пол. 
– Какого черта вся эта свадьба, цветочки, сюси-муси, когда ты знал?! Ты уже тогда прекрасно знал! Смелости признаться не хватило, само рассосется, да? Мерзость какая. Я про такое слышала. Но чтобы ты?!
Она попыталась ударить Филиппа. От неожиданности он чуть не вывернул ей руку, и тогда она закричала. Филипп сел и закрыл глаза. Нета в истерике, это было почти так же невероятно, как мальчик в шкафу. Обычно в сложных ситуациях психовал он, а она оставалась спокойной, как слон. 
– Видишь, и у слонов бывают нервные срывы. Что ты себе напридумывала? Выпей водички, и ты поймешь, что это бредовая идея, –как можно спокойнее сказал он. 
Нета послушно выпила воды, но это привело лишь к пониманию, что драка не ее стихия, и она перешла на презрительный тон, который обычно предназначался ее особо тупым клиентам, ничего не смыслящим в дизайнерских решениях, но везде сующим свой нос. 
Выяснилось, что он лживый, отвратительный тип. Сколько раз он пил пиво, а говорил, что он на работе. Она знала об этом и даже видела его с приятелями, но хотела дать ему свободу. Хочешь пить пиво – хоть упейся. Он зачем-то наврал ей о своих отличных оценках в школе. Зачем? Кому нужны его оценки? Он не рассказал о девушке, с которой спал, а потом, познакомившись с Нетой, бросил в один день, не сказав ни слова на прощание. Но правда всегда вылезает наружу. Она молчала, когда узнала об этом и еще много, о чем другом, чтобы не ранить его достоинство. А зря. Потому что именно достоинства у него и нет. Он патологический лгун, и пора поставить в их отношениях точку. Ее надежды не оправдались, и это надо просто принять.
Филиппа оглушили эти откровения. Вот так – собираешься прожить с человеком сто лет, взвесил все за и против, и тут какой-то случайный младенец в шкафу раскрывает, что все расчеты держатся на соплях. Младенец! Он совсем забыл про него. Филипп рванул в спальню. Они с Нетой вбежали туда одновременно. Мальчик скатился с кровати на пол, но не плакал, а только корчил странные гримасы. Нета схватила его первой и прижала к себе. 
– Ты скажешь, откуда этот ребенок?
– Я не знаю.
– Поедем в полицию! 
– Нет. 
Нета сунула ему мальчика в руки. Одиссей открыл один глаз и посмотрел на Филиппа. Потом уронил голову ему на плечо. 
– Я ухожу.
– Мне очень жаль. – Глупая фраза, но это все, что он мог выдавить из себя.
Из окна он видел, как Нета обернулась. Финальная сцена мелодрамы. Теперь он должен крикнуть: «Вернись, я не могу без тебя жить!» Но он не крикнул. А ведь она ждала, что он побежит за ней. Надо было побежать, она ни в чем не виновата. Почему он этого не сделал? Из-за Анны? При чем тут Анна! Он даже не думал изменять Нете. Просто Одиссея нельзя отдавать ни в какую полицию. Может быть, Нета могла ему поверить? Без шансов. Она бы его самого закатала в больницу, и, была бы права.

Натан Фишель – друг Филиппа, высокопоставленный банковский служащий и стойкий собутыльник и соратник в скитаниях по тель-авивским барам, прибыл через полчаса с банкой «матерны», бутылкой для кормления и недоверчивой ухмылкой на лице. Филипп не питал надежд, что Фишель ему поверит, но твердо знал, что Фишель поможет.
Разведя по инструкции детское питание и кое-как справившись с насыщением младенца, Филипп все рассказал Фишелю. По ходу рассказа, друг очень веселился, но все же не до такой степени, чтобы Филипп спустил его с лестницы. Исчерпав свое остроумие, Фишель сварил крепкий глинтвейн и принялся анализировать ситуацию.  
– Ты думаешь, что спал, и роды тебе приснились? 
– Очень похоже. 
– А этот мальчик просто взял и выпал из твоего сна?
—Ну… это невозможно. Значит, я не спал.
– Да, —сказал Фишель, – невозможно. Но ведь мы в Городе. 
 – И что?
Фишель обожал тусоваться в Тель-Авиве, сновать туда-сюда в густом морском воздухе, присоединяясь то к одной, то к другой стайке пестрого народа, напоминающего цветных рыб, но Городом называл он только Иерусалим, жил в нем, врос в него, сам себе мог позволить ругать его нещадно, но других резко обрывал на первом непочтительном слове. 
– На рынке есть один мужик, хозяин рыбной лавки. Пейсы до плеч, руки золотые, харизма – хватает рыбу за хвост, голову хрясь ножом –сущий воин, его в Кнессет надо… А за ним портрет цадика из Багдада красуется, в чалме! 
Фишель закурил трубку. Филипп никак не мог уловить его мысль. Он не любил рынок: продавцы вопят, как с цепи сорвавшись, толкотня, отовсюду лезут острые запахи, а после того, как ему на голову упал ящик с халами, он вообще предпочитал доставку из супермаркета.
Фишель молчал. Он любил бросить собеседнику темную фразу, чтобы тот помучился. Филипп не выдержал.
– Ну и что этот с пейсами? 
– Поговори с ним. 
– Не понял. Как поговорить? Здрасьте, мне приснился сон, а из него выпал мальчик.
– Точно.
– Ты мне это советуешь в здравом уме и трезвой памяти? 
– Здраво, деточка, – это действовать по ситуации. Не будь бараном. 
Фишель ушел в свой банк. Его идея звучала абсолютно бредово. Непонятно даже, как она завелась в квадратной голове Фишеля. Филипп не собирался исповедоваться рыбному торговцу. Да его от одной рыбьей вони стошнит. Через полтора часа начнется совещание. Хорошо, что он работает на удаленке, а то вообще непонятно, куда бы он дел малыша. Сытый Одиссей сопел, и его тоже потянуло в сон. «Молодая мать должна спать вместе с ребенком», – советовал сайт для родителей, который он успел пролистать, и Филипп решил прикорнуть на полчасика до совещания. 
Анна появилась почти сразу. Звонок был нерешительным и слабым, но Филипп моментально соскочил с постели. Они обнялись прямо на пороге будто голодные, будто годами больше ни о чем не думали, как вцепиться друг в друга и не отпускать. Он видел только ее щеку, рыжую смешную завитушку на шее, чувствовал дрожь ее тела. Казалось, оно все еще не успокоилось после трудных родов. Зачем-то их молчание прервалось. 
– Познакомься, – Анна отстранилась и кивнула в сторону. Слева от нее стояла девочка лет 13. Ровно стриженая челка, круглые очки, длинная свежая царапина через всю щеку, немного странный заторможенный взгляд. 
– Таня.
Девочка протянула ему руку. На ней не было пальцев. Филипп пожал ей запястье. Он отметил, что его даже не начало тошнить. Вторая рука у девочки была перевязана не бинтом, а какой-то тряпкой в мелкий желтый цветочек, и на ней расплылось красное пятно… 
– Это было больно, очень больно …
Она, наверное, заметила, что он уставился на ее руку, и все повторяла и повторяла одно и то же. 
– Вау, – сказал Филипп, раздражаясь, – раньше, значит, были цветочки, а теперь у нас тут начинается фильм ужасов? 
– Где Одиссей? – спросила Анна. 
– Спит. Научился есть из бутылки. Пойдем, посмотришь. 
Одиссей не проснулся, когда Анна присела на краешек кровати. 
– Моя жена нашла его в шкафу и решила, что я произвожу детей направо-налево, а ее не спросил. Представь, она дала мне по морде. Это потрясающе, скажу я тебе. Я ее столько времени выбирал, обдумывал, потом женился, и вот – получил по морде. Мне еще никогда жена не давала по морде. 
Анна рассмеялась.
– Сейчас будет еще смешнее. Она от меня ушла. Скажи, зачем от меня уходить? Я ведь хороший… 
– Ты уверен? – спросила Анна. Она спрашивала так, будто ждала доказательств, что его утверждение не было простой шуткой. 
– Вообще, я просто хотел сказать, что теперь у меня много места. Кабинет свободен, и ты можешь прекрасно там пожить с Одиссеем, пока не решишь свои проблемы. 
 – Какие проблемы? — Анна простодушно улыбнулась, будто ее появление в доме, ночные роды, и эта девочка без пальцев – все это какие-то забавные игры, и зря он принимает их всерьез. Филипп притянул ее к себе, медленно, как во сне. Какая разница, сон это или явь, если он весь поглощен теплом узнавания, если… И тут, будто кто-то силой оторвал ее от него, и он не мог удержать… 
Филипп открыл глаза. Ему хотелось орать от разочарования. Анны не было. Зазвенел будильник: совещание через десять минут. Малыш только дернулся, но не проснулся. Филипп поплелся в кухню поставить кофе. За столом сидела Таня и пила чай из синей чашки в горошек. Фишель, пришедший вечером проведать друга, застыл в дверях, увидев Таню, которая беспалой рукой качала младенца. 
– Идиот, – сказал Фишель. – Ты не ходил за рыбой? 

На прилавке блестели чешуей отборные рыбьи экземпляры. Их круглые стеклянные глаза видели покупателей насквозь. Позади, в глубине лавки, рыбные хирурги шустро превращали эти величественные серебряные лодки в нежное филе, и острейшими секачами метко отрубали им головы. Хозяин лавки, с царским достоинством, будто раздавая милостыню, щедрыми горстями рассыпал поверх рыбин кристаллы мелкого льда. Парень на самокате, по виду хипстер, украшенный татуировками с головы до ног, восторженно вскрикнул: «Настоящий царь, а? Сверхчеловек!» и повернулся за поддержкой к Филиппу. Филипп согласно кивнул. Породистое лицо рыбного владыки, мелко вьющаяся длинная борода, черные глубокие глаза, вполне могли бы оказаться на портрете какого-нибудь из царей иудейских. Изображение цадика из Багдада в чалме за спиной торговца выглядело, как фамильный портрет, а надписи по сторонам: «Скидка на кефаль 50%» и «Лосось 1+1» напоминали государственные символы и не принижали достоинство царя, только подчеркивая его величие. Парень забрал свою порцию кефали, она же «бури», и укатил. 
– Филе бури, три килограмма.
– Головы? 
– Головы отдельно.
Когда мастера потрошения взялись за дело, Филипп, проклиная себя и Фишеля, осмелился рассказать причину своего появления. Торговец слушал внимательно, но не выразил никакого удивления. Он бросил в воздух горсть ледышек и ловко их поймал. Потом спросил:
—Хочешь отправить их обратно?
– Это возможно?
– Если ты хочешь. 
– Хочу. 
-Тогда отправь их тем же путем, каким пришли.
– Каким?
– С тобой непросто. Через тебя они пришли. Через твой сон. 
– Но при чем тут я??
В ответ он получил свой пакет рыбы и отдельно три головы, которые тут же по дороге выкинул в помойку. 
Перед сном он начал молиться. Молился страстно, добивался ответов у Бога, с которым был незнаком. Просил дать понять, просил, чтобы все кончилось хорошо, просил любви Анны, просил, чтобы она полностью стерлась из его памяти, громко плакал и чуть не разбудил малыша. Единственное, чего он добился, что сон улетучился окончательно. Он вдруг стал чувствовать неприличие своего голого тела. Неприятно думать, что чужие будут его рассматривать. То, что в его доме в любой момент могут появиться незнакомые люди, уже не казалась ему абсурдом. Он встал и оделся. Лег опять. Закрыл глаза и увидел черноту, как будто в первый раз узнал, что за закрытыми глазами чернота. Страшно уходить в глубину этой тьмы, из которой не вернуться. Можно попробовать спать, не закрывая глаза, но он не спал ни в эту ночь, ни в следующую. В голове взрывались хлопушки, перед глазами прыгали точки, он был раздражен, измотан, наорал на Таню, когда она уронила тарелку с макаронами, а потом долго извинялся. Сон сморил его через трое суток. 
Он стоял, приложив ухо к двери. Стоял уже давно. Тихие шуршащие шаги. Они подбираются к его квартире. Он слышит дыхание Анны. Но она не звонит. Филипп бросился в спальню, взял на руки мальчика, прихватил его бутылочку, растолкал Таню и побежал к двери. Он ждал, что на этот раз Анна явится к нему в образе злобного демона с мордой дракона, хохочущей оскаленной ведьмой, он смирился бы с любой из галлюцинаций, которые зажигались и гасли в его мозгу в эти бессонные дни. 
Но там стояла всего лишь Анна, маленькая бледная с веснушками Анна. В руках она держала черного котенка. «Конечно же, черного, – подумал Филипп, —как мне надоела эта инсценировка. Но теперь это меня не касается». Филипп сунул Одиссея в руки Тане, грубо толкнул ее за порог, быстро захлопнул дверь и повернул ключ.
– Ты не можешь так сделать! – закричала Анна.
– Ага, я такой святой, что не могу! Цадик! Так вот, голубушка, ты не на того напала! Какого хрена ты влезла в мою жизнь? 
– Открой!
Она кричала на весь дом. Послышался недовольный вопль Одиссея. Его разбудили, и он тоже начал орать, бедняга. Только родился и попал в заваруху. Ну и пусть. Пусть орут, пока не надоест. Они должны уйти тем же путем. 
Пикнуло сообщение в телефоне. Это была соседка по площадке.
«Дорогой Филипп, хотела вас предупредить. В последние годы проживания стена в стену со мной вы занимаетесь активной сексуальной деятельностью, сопровождая ее громкими непристойными звуками. Но из-за несовершенства законов я не могу подать на вас в полицию. С Божьей помощью, мое долготерпение и смирение помогают мне выжить в этих страшных условиях. Но чаша переполнена. Если сейчас это светопреставление на общественной территории не прекратится, я вызываю полицию. Ты чего там, вообще очумел, чувак?» 
– Сейчас соседи вызовут полицию, и вас отвезут куда надо. А я буду спать, я хочу спать! Я падаю с ног!
– Я тоже! – крикнула Анна.
– Не ори, а то полиция приедет.
Анна замолкла. Было слышно, что она качает ребенка. Таня часто дышала, будто рыдала, но не хотела, чтобы он слышал. Понятно, он же предал ее. Несколько часов назад, она объясняла ему, как правильно чистить морковку, и они собирались завтра вместе обедать этим злосчастным супом. А теперь он будет жрать его в одиночку. А она?.. Да, кто он такой, чтобы жалеть всех людей! Он что, сердце мира? Ну, в принципе, ему присуще такое качество, как жалость, или это как-то по-другому называется. Даже в детском саду и в школе он терзался, когда кого-то обижали. Терзался, но не вступался. Один раз попробовал протестовать, лет в шестнадцать уже, и его так за это отлупасили, что он чувствовал себя раздавленным бессильным идиотом и дальше уже предпочитал страдать в бездействии. 
– Раз ты тут торчишь, так скажи, зачем? Или я просто сумасшедший, и мой мозг транслирует какую-то хрень?
 – Открой, тогда скажу.
– Нетушки. Я избавлюсь от вас. И я буду нормальным. Тебе все по фигу, а я, между прочим, должен работать. Как ты себе представляешь, чем я должен был кормить этих детей? Я смотрю на экран и ничего не соображаю, а мне платят за мозги! Иди давай, поднимись на шестой этаж, табличка «Лина и Михаэль». Тебе как раз к этой Лине, она с утра до вечера возится с бедными, деньги собирает. Я, кстати, тоже сдал. 
—Открой!
– Ха-ха-ха! Бегом. Не собираюсь!
Он услышал шаги. Она уходит... Филипп даже почувствовал разочарование. Ему хотелось говорить дальше… Спрашивать, даже не получая ответа. Как это она так быстро сдалась? И что теперь? Об этом он раньше и не подумал, главное было добиться победы. Не может это так кончиться. Он хотел приоткрыть дверь и посмотреть, что происходит, но вместо этого пошарил в шкафу и вытащил бутылку, подаренного еще в прошлом году самогона – кто-то из России привез в подарок. Обычно Филипп такого не пил. Но вот настало его время. Дождался. Он налил себе стакан. И выпил половину. Какая неимоверная дрянь!.. Но все же ничего... Говорили, что его интеллигентная бабушка так могла: занюхать огурцом – и на работу. Он подлил еще. 
Звонок в дверь.
– Кто там? Сто грамм? – его начал разбирать дурацкий смех. 
– Я устала. 
Он опрокинул в рот еще полстакана. На этот раз пошло лучше. 
– Так пить хочется, что негде переночевать? Хочешь, я открою? О кей! Я от-кры-ва-ю! Раз, два, два с половиной, два… с черточкой… Но! Тогда ты останешься здесь. Два с веревочкой… 
Молчание.
– Два с бантиком… Ты не уйдешь, когда я проснусь. Обещаешь? Два с морковочкой, два с сосисочкой… 
Филипп захохотал. Ему было отчаянно весело, будто он пьяным летел на воздушном шаре, который вот-вот разобьется. 
– Три, —сказала Анна. — Я останусь. 
Филипп распахнул дверь. Анна, пошатываясь, встала со ступенек. Он удивился, как она могла так ослабнуть за эти полчаса. Котенок, выпущенный на пол, заковылял вперед, обнюхивая комнату. Левой задней лапки у него не было. Заплаканная Таня держала в руках Одиссея и будто не собиралась входить, но Анна взяла ее за плечо и завела в дом.
Котенок громко пищал.
– Он очень голодный, дай ему что-нибудь. 
Филипп бросил котенку кусочек хлеба со стола, и тот с урчанием на него набросился.
– Видишь? Он хочет есть! – Анна смотрела на Филиппа с неприязнью.
– Опять я виноват? Конечно! Я уморил голодом всех детей Африки и всех черных котов мира! Отрезал у них лапки и сварил!
 Он зацепил взглядом бутылку. 
– Хочешь выпить? Как хочешь. Теперь ты мне должна сказать, зачем ты тащишь этих убогих ко мне?
– Не знаю. Тут вход. 
Анна сжала виски, будто у нее внезапно заболела голова. 
– Мы должны были войти. Если бы мы не сбежали, они были бы уже трупами. Одиссей и Таня, и кот. Трупами. Нас убивают.
– Да мне плевать! При чем тут я! – раздраженно воскликнул Филипп, но резко остановился. —Стоп. Что ты несешь? Какими трупами?
Девочка явно не в себе. Он вспомнил историю своей сестры, которая пыталась броситься из окна в первый месяц после родов, и это его даже несколько протрезвило. 
– Давай, я налью тебе крепкого чаю. И таблетку. Пойми, ты немного сошла с ума. Удивляться не приходится, народец озверел, по всему шарику стреляют. Ты знаешь, я подумал, у тебя может быть родовая горячка. Это у женщин бывает, довольно опасная штука. Не волнуйся, сходим к врачу, все будет зашибись. 
Филипп постелил Тане, малыша положил с ней рядом, на пол бросил два одеяла, если вдруг скатится.
Когда он вышел из спальни, Анна лежала на диване, сжавшись в комок. 
Филипп присел рядом. 
– Иногда мне кажется, что ты это я. Странно, да? Никогда такого не чувствовал. Может, у меня раздвоение личности. Но это очень приятно. Вторая личность такая нежная, и одна личность может погладить другую. 
Он осторожно погладил ее по голове. 
– Мне страшно, – сказала Анна.
– Будем бояться вместе. 
Она провела рукой по его лицу. За что такое счастье, господи! И он мог закрыть перед ней дверь. 
– Прости меня, это было ужасно, я сволочь, я совсем рехнулся, я стал думать, что ты зомби.
– Филипп...
– А?
– Ты был прав.
– Почему?
– Я мертвая. Я не могу остаться. 
Он услышал только вторую часть, просто первую не мог осознать, и потому она прошла мимо его слуха.
– Ты обещала! Остаться!
– Ну, хватит! Я же говорю, убили меня. Хватит! 
– Господи… Какая чушь, убили… Ты просто насмотрелась страшных картинок в интернете. Зачем вы это все смотрите: ноги оторванные, кровь, эти новости долбаные… Зачем это вам всем? Гляди лучше, я держу тебя за руку, она теплая. У тебя теплая рука.
– Нет. Мое тело растерзано. Его нет, оно растаскано. На куски. Не плачь. Было очень больно, но недолго.
– Нет, – вскрикнул Филипп. – Я не согласен!
 Он хотел обнять ее посильней, до боли, до треска в костях, чтобы доказать, что оба они из плоти и крови. Но она выскользнула из его рук, верткая, как змея, и стояла уже у двери, намереваясь уйти. 
– Ты все врешь, ты просто не хочешь остаться! – он уже знал, что она не лжет, что он проснется один, но не хотел этого знать. – Ты подсунула мне этих убогих, а сама смываешься. Куда мне их деть? На улицу, в детский дом? А потом мучиться, как бы их там не съели? У меня другие планы на жизнь, поняла? Почему я должен?
– А почему я должна так умереть? 
Он истерил, а она спросила совершенно спокойно. И ждала ответа. Ответить было совершенно нечего. Но он получил ответ на свой вопрос, вернее, осознание полной его безнадежности. 
– Я пока жив, и не надо меня шантажировать. Я хочу завтра проснуться, и чтобы этого кошмара здесь не было.
– Ну, почему ты такой тупой? Ты не понимаешь, что война? Их там убьют. 
– Извини, я очень тупой, вокруг меня нет войны! На, посмотри вокруг! Здесь стреляют? Нет? Надо же... А если постреляют еще через месяцок – у нас в августе всегда стреляют, – то быстро успокоятся. Это политические игры, нас всех хотят втянуть в одно большое дерьмо! А я хочу быть сам по себе. Не надо мной манипулировать: бедные детки, котятки, оторванные пальчики. Это манипуляция моими чувствами, а я не хочу! Пусть все сдохнут!
Филипп треснул бутылкой по столу, но она не разбилась. 
– Да, пусть сдохнут, пусть. Ты сам зомби. Давай живи свою прекрасную жизнь. 
Взгляд Анны стал отстраненным и злым. Он почувствовал вдруг ужасный холод. Полное одиночество. Только что он был на все готов вместе с ней, но она бросает его, и он тоже теперь никому не обязан… Но почему до сих пор не было этого отвратительного чувства вакуума и пустоты, этой холодной непробиваемой стены между ним и миром? 
Анна зашла в комнату и вышла оттуда с Одиссеем. Одиссей чихнул во сне. Смешной чих. Даже если он умрет, он еще ничего не сможет понять. Он умрет. 
– Положи ребенка, идиотка!
Он налил себе еще.
– Не пей, пожалуйста, не надо. 
Эта смешная, очень женская мягкая просьба совсем сбила его с толку. Может быть, у нее все-таки родовая горячка, и та страшная далекая война, за которой сейчас все следят, еще больше расстроила ее нервы. Может быть, родные ее умирают от голода в подвале, или убиты, и от горя и страха она бредит, а если поспит, то успокоится и все уляжется. 
Маленькое тельце Одиссея, его хрупкая, как тонкое стекло, жизнь, лежали у него на коленях. Анна села на пол рядом с Филиппом, ее рука почти покрывала всего мальчика. Филипп совсем близко видел голубую жилку на ее шее, чувствовал тепло этих двоих — и страшная холодная пустота отходила. Так же, как и после родов, на него нашла непонятная эйфория. В полусне он был уверен, что теперь ничего плохого не случится, все останется как сейчас, продолжения не надо. 
Анна пела колыбельную. «Придет серенький волчок, и укусит за бочок… Это война, она к каждому подкрадывается на цыпочках, она бешеная волчица, она огромна и она кусает, и она лает, и она теребит тебя, и ты бежишь а она ловит она настигает она разрывает…»
Он тихонько погружался в дрему и знал, что звали его вчера Филипп, а как сегодня уже его звали, не знал. Он бежал от снаряда, чтобы спрятаться от него под плиту, но не успел, и снаряд разорвался рядом с ним. Не было никого – ни Анны, ни детей, ни Неты. Потом он лежал где-то, будто труп, весь покрытый коростой, и он встал и пошел с закрытыми глазами, и он зашел в лес, там женщина танцевала среди деревьев, но когда он вошел, все деревья в лесу загорелись и обуглились, а женщина, увидев его, закричала от страха. Но тут, будто сильным ветром его вынесло из леса в темноту, и он услышал женский голос: «Какой кошмар мне приснился», и так он понял, что зашел в чей-то сон. 
Одиссей разбудил его криком в пять утра. Филипп пытался с закрытыми глазами укачать его, но тот унимался на минуту и опять начинал вопить. Пришлось тащиться на кухню разводить «матерну». Таня зачем-то в такую рань уже стояла у плиты и сразу в двух кастрюлях варила кашу. 
– У нас очень маленькие кастрюли, – пожаловалась Таня. – Когда придут другие, нам не хватит.
– Придут?
– Да.
– Я куплю, – пообещал Филипп.
Он вернулся в кровать, и пока Одиссей хлюпая тянул из бутылки свое молоко, Филипп позвонил сонному Фишелю и прокричал ему в трубку «Твой святой рыбник – козел! Понял?»

2016 – август 2022



АННА СОЛОВЕЙ:

Родилась в Петербурге. Восемь лет занималась в Театре Юношеского Творчества Ленинградского Дворца Пионеров. Закончила РГПУ имени Герцена по специальности русский язык, литература. Работала журналистом, редактором. В 1990 году - один из создателей детского журнала "Топ-Шлеп". В 1999 году уехала в Иерусалим.  Работала журналистом, писала сценарии, сценарист и режиссер нескольких документальных фильмов, преподаватель в детской литературной студии.  Автор книги «Палата №» («Зебра Е», М. 2010) и один из авторов  сборников «Петербург-нуар» («Азбука-Аттикус» СПб., 2013), St. Petersburg Noir (Akashic book, New York, 2012). Рассказы печатались в альманахе «Литературные кубики», журнале «22» "Двоеточие" и др.