Дома Конфедерации – оригинальный текст рядом с переводом на иврит. Я помню, как в мастерской перевода раздавали отснятые на ксероксе копии – страница из книги в черной рамке незатронутого копировальной прокаткой пространства. Мне показалось тогда, что автор сочинил первую строчку задолго до того, как сформулировал стихотворение целиком. Возможно, упомянутая строка существовала без продолжения очень долго, потому что разница интонаций огромна – «Все чувства у них – номерки» звучит, как приговор, горький и безнадежно верный, с полным авторским правом на каждую букву. Они везде, они – плотно самозащищены, и ни хлеба, ни зрелищ у них не доищешься, а с ними жить. Возможно я ошибаюсь, но чувство неприязни отсутствует – констатируется непреложный факт.

Всего строчек – тринадцать, и насколько единым целым является первая строка, настолько цельным представляется блок из оставшихся двенадцати. Автор принуждает себя очнуться и ведет речь угрюмо и чуть театрально, что порождает противоречие, на мой взгляд. Мощная высокая нота первой строки неожиданно резко снижается и хотя автор приводит в движение такие категории, как «мысль»,»смерть», «мираж» – связь нарушается, связной не доходит до своих.

Тем правомернее еще раз вслушаться: «Все чувства у них – номерки». Нумерация чувств по Бокштейну – это выбор без выбора. Непредсказуемость способна напугать до полусмерти, нумерация создает предпосылки для каталога. Каталог – это порядок, порядок – это покой, а значит гибель. Ситуация очевидно фольклорная — налево пойдешь, коня потеряешь, направо – голову и т. д. Поэтому, собственно, нумерация чувств может быть вполне пристойным занятием, если только… «недонумеровывать».

«Все чувства у них – номерки» – исключительной дерзости декларация, это слова человека, не умеющего и не желающего лгать. Они – не переменятся, даже если смутные времена на дворе, они разобьют клумбу на площади и наладят сортировку домашних отходов, у них не звериные морды, а приветливые лица, но – «Все чувства у них – номерки». Конфликт налицо, но было бы неверно, мне кажется, свести его к известному противостоянию «поэт — толпа», то есть горизонтальной связующей. Речь идет, в сущности, о линии вертикальной — «поэт – небо», поэтому нет в голосе автора ни сожаления, ни тревоги — автор предельно собран и сосредоточен. Илья Бокштейн не препирается с Создателем, но повествует о них для Него с невеликой долей недоумения — так ли задумано, Господи? В конечном итоге они — это всегда мы, несовершенные и агрессивные, и никто вместо нас не проделает изначально беспросветную работу по укрощению себя самих, и все же – так ли воплотилось, Господи?

Было бы уместным упомянуть и о самих «номерках» – раскладываются перед нами некие бирки или жетоны, истертые и скучные, с числовым рядом на сгорбленных спинках – пыльное зрелище, к тому же малопривлекательное эстетически. Но «номерки» суть носители информации, наряду с пергаментом и бумагой, и заслуживают уважительного к себе отношения, несмотря на естественную в нашем случае пренебрежительную реакцию. «Все чувства у них – номерки», – говорит Илья Бокштейн. «Все номерки у них чувства», – скажет школяр с биноклем, все перепутав, и будет прав по-своему.

И последнее – да простится мне эта неуклюжая попытка сказать доброе слово вслед ушедшему из жизни поэту.