АВГУСТ

До и после лишь два берега Понта,
на синюю нитку сшиты два горизонта,

синька, крахмал, воротнички, манжеты,
смена погод – это лишь поворот сюжета,

шиповник ржавеет, август сжигает травы,
жестокий месяц – Август, румяный, ржавый,

жовиальный, лживый, сулящий присно и ныне,
но со смерточкой-косточкой в сердцевине,

опасный как родина, знаем твои повадки,
красным расцвечен песок – тенты, зонты, палатки,

но не вернуться домой, как с войны – солдатам, 
по этим после и до, пространственным координатам.

Слышишь? На смерть идущие приветствуют тебя: Vale!
Ты бродишь, как сусло, Август. Прошу, чтоб больше не наливали.

21 августа 2020



*   *   *
Как Герде, ветер бьет в лицо –
Вдоль изгороди, по аллее,
где странной дрожью деревцо
Охваченное багровеет.
И засквозит нездешний свет
Потянет свежестью и болью
В стене откроется просвет
с алоэ и желтофиолью.
и ах захватывает дух:
каким-то безымянным летом
московский беззаконный пух
вот-вот взовьется над паркетом.
И всеми чувствами семью
(шесть – слабакам) перед собою –
неразоренную семью 
и доремонтные обои.
Глаза нестарые глядят
на байковый халат и кружки,
на класс, где в фартучках сидят
еще не мертвые подружки.
За крайней партой у окна,
Пожалуй, посидим с тобой-ка:
Смерть первая – едва видна,
Недели две еще… весна,
И как могла забыть?! Она!
Вот эта синяя ковбойка!

22 aвгустa 2020



Размышления про добрый хлеб и т.д.

Прекрасны пляж в безлунной белизне
и дюн сосредоточенность по фону
в усилии казаться над и вне,
вотще держа крутую оборону.

Патриотически на мачте реет флаг,
и солнечная смотрит батарея
в зенит, шиповник оккупирует овраг,
От собственного запаха дурея.

Здесь таки всё меня переживёт:
моллюск грядущий, как пиит заметил,
крахмальную дугу чертящий самолет
и чучело совы на парапете.

Ломброзо ты не выучил урок,
мой пленный дух, наследственность, как щёлочь,
сожжёт, черты приберегая впрок,
чтоб одарить какую-нибудь сволочь.

Идешь бормочешь ЛомброзО? ЛомборО…?
А все-таки приятно думать про
преемственность – с отсутствием в картине.
Но всё ж боюсь, эрозия сильней
картины, и оставшегося в ней,
с бессмысленной совой посередине.

2019



ЗИМА

1.

Серо-дымчатых тучек
в капиллярах коричневых веток,
птичьих нот, закорючек
не верну, не вернусь из разведок,
походов, кочевий, ночно
го, учёт поголовия тучек –
тоже дело, буду зорге, зрачок,
в этом дымчатом деле лазутчик,
где на самом верху
сторожа при высоких воротах
в сизом нежном пуху
сторожат ангелят желторотых.


2.

Словно праздник Деларобиа
с белизною и лазурью,
свод циановый, сугробы и
белый бок горы с глазурью.
Птички вилок не втыкаются,
не прокалывают наста,
тени сине удлиняются,
день избавя от балласта,
нет ни завтра, ни сегодня, и
вчера вполне условно,
жизнь раздета до исподнего,
и стежки ложатся ровно.


3.

Меж черной чащи буреломной
листочки желтые сквозят.
Эй, ты, укрывшийся укромно
средь бледных, мертвых березят!
Ты кто? Ты ясень или явор?
Весь – цвет, весь – охра да сурьма,
где как в прозекторской кадавр,
лежит бескровная зима.
К чему тебе? Валянье ванек,
такой же стылый, как и мы,
что разукрасился как пряник
в мертвецкой кафельной зимы?
Не веришь в чудо воскресенья,
без цели стынешь и горишь,
как за случайное везенье,
за редкий дар благодаришь. 
И мал, и как высокомерен,
такие вот не признают, 
что и наряд их эфемерен,
как их сомнительный приют.
Что расхрабрясь, что перетрусив,
Не прободать дыру в плеве,
и ты – одна из  малых бусин
на непонятной бечеве.
Мне ж по душе твой тихий вызов
и страх прикушенный, чтоб сметь
в лицо тому, кто их нанизал,
не отводя глаза, смотреть.


4. 

Лес как тело 
как текст с подтекстом, 
с подлеском
никому не нужного мастерства
он любовно подробен
ампирен
вампирен
без тени
подобен себе
и вылизан блеском
эмалевым 
в лазоревой раме 
глотнув хлороформа
беспамятный он смиренен
сам он рама
озер под снегом
он только форма
он ничего не значит
но движется солнце
и лес становится черным
перестает быть местом
приращивает тени
синие продольные
полосы дибенкорна
пейзажи-абстракции
ныне и присно
полнится памятью
обретает патетику
воздетого
корявого 
жеста
тушь
растушевку
штриховку
прелестный рисунок смысла.


5.

Золотой разрыв в небесах, что господь в славе,
ближние горы расчесаны черным ельником.
Дальние – синие. Здесь к городской управе
ходит автобус по понедельникам. 
глухоманьи зимовья кровосмесительны,
однофамильцы – из страшных сказок охотнички,
как глоток, лоскуты голубых полыней утолительны,
и беззверны следы, и без устали пишут подстрочники
на полях, и настойчиво заполняется
нам невнятными смыслами поле, но это место –
лишь функция памяти, что без устали занимается
перепиской набело с полным исчезновением текста.

2017


Nessun Dorma			

Как это время ямщиково
временщиково
Оно остолбенелое стоит
Столбы мелькают, бродит Вырин
Никто не спит
Какое–то предсмертное затишье
какое–то предгрозное удушье
во взрослом мире.

И в точке тишины
сгущается великий ветер
Мы дети, крошка Лю,
мы пыль войны
Мы первые подъемлемы, несомы
великим ветром, оттого что невесомы.

Как овдовели мы, малютка Лю!
Твой дом стоял на сладости земной,
И ни сухой соломы не осталось –
Все поразвеялось, порастаскалось.
Пойдем со мной!

Пусть их,
		иллюзии о частных сквозняках:
сентябрьский свист листвы в березняках
Мы узнаем тебя –
		ты воин в рысьей шапке.
Легки твои мохнатые лошадки,
Все пятиногие, как ассирийские быки,
Стоящие идя. И порастопчут стоя.	

Горчичных семечек мы племя непростое
и втоптанные в пыль обиняки.

От щедрости избыточной заплачем,
Что нам с тобою этот век назначен,
Не оторвать, так корнем прорасти.
И нам ли жалиться, что ветром суховейным
Рассеяны, разбрызганы, развеяны,
«уж не спасти»,
К чему кричать «спасите!»?
Никто не спит, и вы не спите,
лузга, просыпавшаяся из горсти.

2009


Three poems of 2019-2020 translated by the author

August 2020
 
Before and after—the two shores of the Hellespont,
Two horizons, are sewn together with a blue thread,
Laundry bluing, starch, shirt collars and cuffs;
A change in weather is just a twist in the plot.
Rose hip bushes are rusty, August burns up grass,
August, our cruelest month, is all rouge and rust,
Vulgar, mendacious, promising forever and ever,
But with a seed of death at the fruit’s core.
Dangerous as Mother Russia, we know your ways:
Red brightens the sand—beach tents, umbrellas, 
There’s no going home again, like soldiers from war 
With before and after as coordinates in space. 
Ave, August, Morire te salutant.
Your grapes are brewing, but I’ve had enough.



*  *  *
Wind in my face, like Gerda’s in Anderson’s tale,
Walking along the hedge, the magic garden wall,
Suddenly a tree, flaming in scarlet, 
is seized with a strange quivering.
And light from another world seeps through,
And you catch a whiff of freshness and pain,
And an opening appears in the hedge,
You see aloe plants and gillyflowers,
And ah! catching your breath, 
There again is an anonymous summer
And the mutinous poplar down
will soar again over your apartment floor,
and with seven senses (six are for suckers!),
you see the family still intact
and the pre-renovation wallpaper,
with your eyes, young again,
fixed on those common belongings,  
and a classroom where, in pinafores,
your school friends sit, not yet dead.  
Let me take a seat for a second 
At that desk by the window:
The first death is not in sight,
Another two weeks perhaps… spring,
And how could I forget? 
That blue plaid shirt!

2020



Beautiful is the beach, moonlessly white,
with the dunes futilely concentrated, 
in the attempt to appear above the fray,
pretending to maintain the perimeter’s defence.
The flag, ahoist on a mast, soars patriotically
and solar panels stare into the zenith,
an occupation by rosehip bushes
rules the ravine, drunk on their own scent.
Here, everything will outlive me:
a mollusk of some future Cambrian Age,
a plane tracing a starched arc in the sky
a scare-bird owl on a porch.
Lombroso is wasted here,
my caged spirit, like acid, will burn through
heredity, preserving my genome,
to lavish it upon some son of a bitch.
Here I am, walking along, mumbling
«LombrosO?  LombrOso…? 
Still, though I am absent from the picture,
the thought of continuity is a pleasant one;
But I’m afraid erosion is more powerful
than the picture and whatever remains in it,
with the idiotic owl to boot.

2019

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

На русском и на английском. На русском – своё, на английском «научку» (статьи, рецензии, книжки, конференционные доклады). Перевожу «в обе стороны» одинаково. Перевожу поэзию, кстати, тоже «в обе стороны».

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Родным является русский. Все мои иностранные языки (английский, испанский, французский, совсем немного – итальянский) выученные, хотя английский и французский с детства, с 6 и 10 лет соответственно.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

По-русски я писала всегда, с тех пор как научилась писать (стихи – с пяти-шести лет, рассказы и переводы гораздо позже, условную “научку” – со времени учебы на филфаке МГУ, но она еще, конечно, не была полноценной научной работой). По-английски полноценные авторские тексты я начала писать, переехав в США в 1993, т.е. фактически с аспирантуры и учебы в программе PhD в NYU. Но в прошлой жизни я была профессиональным переводчиком (английский, испанский), так что формально можно сказать, что так или иначе я пишу на иностранных языках очень давно.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Это получилось естественно: жизнь распространилась на еще один континент.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Я легко могла бы писать английским верлибром такие тексты, которые сейчас производятся в большом количестве и все называются стихами (то же и по-русски), на мой взгляд, в огромном своем большинстве по недоразумению. И дело, имхо, отнюдь не в верлибре, т.е. не в отсутствии рифмы. Ну вот это мне  просто совсем неинтересно. Полноценные же (опять же, с моей, разумеется, точки зрения) собственные поэтические тексты по-английски я писать не могу. К прозе же присматриваюсь с большим интересом и, думаю, буду. Научные статьи-книжки мне по-английски писать куда легче, чем по-русски, и при необходимости на русский я себя скорее «перевожу».  Переводить же поэзию мне одинаково интересно, что на русский, что на английский. На английский интересно переводить особенно формальную (хотя я переводила и кое-что вполне современное, сложную поэтику Елены Шварц, первую американскую книжку Владимира Аристова, например, а с английского на русский – Сьюзан Хау, например, или книжку английского поэта Натаниела Тарна). Остальные мои языки теперь только для чтения и общения.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Да, в очень большой степени. Это как разные совершенно идентичности, у меня меняется характер и даже голос. (Это не так, разумеется, при профессиональном переводе, которым я до сих пор иногда подрабатываю, если меня интересует конкретный проект).

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Случается, но как профессиональный переводчик, я трачу время на поиски эквивалентов. И в соцсетях состою в нескольких профгруппах переводчиков, просто чтобы не «заржаветь» (т.е. безвозмездно трачу кучу времени, помогая другим переводчикам найти полноценный эквивалент, с большим удовольствием для себя).

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Нет.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Как я писала раньше, да, если мне нужно писать научный текст по-русски, то я скорее сама себя перевожу. То же и со своими стихами, но мне всегда нужен был еще один человек в дополнение к себе, как такой более стереоскопический что ли языковой взгляд на саму себя. Мне очень повезло с переводчиками на английский: меня переводили лучшие, первоклассные американские переводчики – Richard Sieburth, Betsy Hulick – но всегда совместно со мной. Без моего участия переводил меня, кажется, для английской антологии, только Daniel Weissbort.  

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Бывает. Хотя в стихах редко. Но вот мысль часто тянется именно от конкретного языка.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Таким автором безусловно является Набоков – я собственно им и занимаюсь, о нем и о философии и истории перевода моя американская книжка The Translator’s Doubts: Vladimir Nabokov and the Ambiguity of Translation. Но это такое «вдохновение», которое скорее определяется словом “awe” (кстати, трудно передаваемым по-русски во всех своих смысловых оттенках): поражает и – пугает. Всё же ему потребовалось «убить» родной язык, прекратив на нём писать, чтобы стать великим писателем по-английски. А я и не великая, и не способна на такие жертвы.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Если говорить о стихах, то думаю, что русское влияет больше, потому что в нем я чувствую себя в родственной мне «окружающей среде» и свободном плавании: мы, наверное, последнее поколение, которое переговаривается и шутит цитатами. Первое же, что теряешь при переходе на чужой язык – это способность цитировать. Для меня это важно.