ИЕРУСАЛИМСКИЕ КАРТЕЖНИКИ

На окраине иерусалимского рынка Махане Йегуда спрятан иракский шалман, где с утра до поздней ночи мужчины режутся в бридж. Там варят самый крепкий на всем востоке кофе – густой, как растертое кунжутное семя, терпкий на язык, как наждачная бумага. И если в сердцах вырвавшееся у проигравшего арабское ругательство нет-нет да прорубит накуренный воздух шалмана, старик Нисим качнет головой, сделает глоток обжигающего напитка и, положив за щеку кубик халвы, продолжит сдавать по часовой стрелке карты. Он выкладывает их рубашкой кверху так бережно, как трепетный жених касается под хупой запястья невесты.

Игроки называются по сторонам света: Яма, Кедма, Цафона, Негба. Яма («море») – значит запад. Кедма – «впереди», то есть восток, если обратиться к солнцу лицом. Цафона – это север, а Негба – юг, по границе пустыни Негев. Пара Цафона-Негба (Север-Юг) играет против пары Кедма-Яма (Восток-Запад). Давиш бен Моше в паре с Шароном Балабаном играют против Эльханана Коэна с Меиром Бустаном. Кидая пас, Давиш бен Моше приговаривает: «Чем больше мяса на костях человеческих, тем больше гнили будет в его могиле». Шарон Балабан подмигивает вистующим и добавляет: «Чем больше имущества – тем больше забот». Готовя контру, Эльханан Коэн вздыхает: «Чем больше жен – тем больше колдовства». За Меиром Бустаном не постоит – загибая карту, добавляет: «Чем больше рабынь – тем больше разврата». Давиш бен Моше реконтрует: «Чем больше рабов – тем больше воровства».

За порядком в шалмане следит старик Нисим. Он любит повторять, что во время соревнования мастер должен представлять собой «помесь хищника и схимника». По отношению к противнику – ты хищник, терзай его! Если ж речь идет о поведении во время турнира, никогда не забывай – ты обязан быть схимником: никаких излишеств и нарушений режима, а значит не только ни капли арака в рот, но даже не смей засматриваться на розовые локти мадам Шнайдер из польской кондитерской на улочке Агриппы, когда та с размаха кидает в бумажные пакеты творожные рогалех с начинкой из апельсинов, клюквы и имбиря. Сам старик Нисим, правда, не всегда был схимником и, говорят, впал в трехлетнюю депрессию после того, как в декабре 1975 года понес поражение в Большом шлеме, проиграв перекупщику зерна из Хайфы свой любимый новенький Фиат.

Есть среди завсегдатаев иракского шалмана еще одна разновидность – не игроки, а наблюдатели («свидетели Тетраграмматона», как в шутку называет их хозяин). Они в состязаниях не участвуют, но при этом азартно считают чужие штрафы за подсад и прогнозируют премии за шлемы или занимаются поиском случайных комбинаций в зоне уязвимости. В теплые вечера по рынку разливается дынная сладость. Выйдя на улицу, картежники громко анализируют заключительные тактические удары в партиях и вдыхают между затяжками травяной запах перезревшей анноны, известной еще как сметанное яблоко.

Это слайд-шоу требует JavaScript.

ЗИЛЬПА

На востоке для этого нужны либо смелость, либо безумие – во-первых, она шагала по сердцу светского квартала, во-вторых, смотрела прямо в глаза прохожим, не моргая и не отводя взгляда. Арабские и еврейские мужчины улюлюкали ей, как сицилийские мальчишки вслед Малене в деревне Кастелькуто, а она продолжала грациозно идти вниз по улице Яффо, не обращая на них внимания, с широченным зонтом – гордая и одинокая, будто под ногами ее был подиум для показа модных скромных нарядов, а не дорога от главной автобусной станции к Голгофе. Назвали ее в честь служанки, которую отдали во владение Яакова, чтоб та стала матерью двух сорванцов – Гада и Ашера.

Раббан Гамлиэль часто повторял: «И там, где нет людей, старайся быть человеком». В дом к Зильпе Хадад в Абу-Гоше сходились как старые холостяки, так и молодые вдовцы; у отца водился лучший и самый золотистый мед в округе, который в ульи ему приносили пчелы-трудяги – хрустальные, сорвавшиеся с гербов Барберини. Собранный в долине смерти под городской Синематекой вблизи давно закрывшегося британского консульства, он таял во рту, и даже наиболее черствых посетителей заставлял улыбаться и превращал скучные вечера, похожие привкусом на серое скатанное верблюжье седло, в чувственные приключения – с давно опостылевшими ли им женами, с любовницами ли на час в темных лабиринтах Русского подворья.

Новые трамвайные рельсы блестят под дождем, как опасные лезвия, и не родился еще такой Лаван, который смог бы обмануть сердце девственницы-рабыни, несмотря на все тайные знаки, которыми Рахель поделилась с Леей накануне свадьбы сестры.

ДЯДЯ ЗЯМА

Проживает дядя Зяма в Немецкой слободе в Иерусалиме. Предки его пребывают в Палестине уже без малого две с половиной тысячи лет – за исключением пары эпизодов: согласно преданию, одну прабабку в 6 веке до нашей (их) эры увели персы; другой прадед сам увязался за македонской девицей двести лет спустя и провел оставшуюся жизнь в Селевкии на Тигре, где взимал таможенные пошлины за право речной навигации да ведал вооруженным эскортом торговых караванов в пустыне. Еще рассказывают, что кто-то в их семье работал по контракту в Александрийской библиотеке, но успел уволиться по собственному желанию накануне пожара на верфи, в результате которого сгорели склады с хлебом и большая баржа с книгами, предназначенными к отправке в Рим. Дядя Зяма же – хоть и скрытый цадик – к книгам имеет весьма далекое отношение, бизнесом не занимался и, вообще, не был склонен к приключениям даже в молодости.

Как и большинство его сородичей, он провел тихое и, если вы спросите меня, на редкость невзрачное существование: дом, работа бухгалтером на фабрике по пошиву спецодежды, снова дом, покладистая жена и послушные дети, трехразовое питание без излишеств, по радио новостные сводки в утренние часы и лирические песни времен Пальмаха в послеобеденный перерыв… Однако за всем этим скрывается кое-что еще, как в Ла Скала, если заглянуть сквозь щель в темном занавесе перед представлением «Аиды» Верди – статуи позолоченных львов, опахала с разноцветными перьями из экзотических птиц, мраморные колонны. С той разницей, что на представление дяди Зямы даже самому ангелу не достать билета, балкона для VIP не существует в природе, а представление не начнется никогда, потому что – как бы это объяснить? – постарайтесь сейчас напрячься и предпринять интеллектуальное усилие, ибо сказанное прозвучит философски: это такое представление, которое творится при постоянном аншлаге и без антрактов уже много лет, но при этом у него нет ни начала, ни конца, оно идет не ради представления как такового и не ради зрителей – последние одновременно являются в нем актерами, а имя постановщика известно всем по афишам, только произносить его вслух никому нельзя, и где скрывается в данный момент сам режиссер, программка деликатно умалчивает, но намекает, что он находится везде и всюду и, следовательно, может в любой момент выйти на авансцену, порвав хрупкую ткань либретто рукоплесканиями в свою честь. Но есть у меня некоторые основания полагать, что дядя Зяма – и есть и.о. режиссера, по крайней мере, он знает – и буквально хранит – один большой секрет.

Огласки не боясь (тут все свои), перескажу то, что могу, опуская некоторые детали, которые меня передавать не уполномочивали. Для начала хрестоматийное: вечером в пустыне налетел ветер и принес перепелов, которых оказалось столько, что они плотно покрыли весь лагерь. Когда топтуны проснулись, то сообразили, что пока все спали, северный ветер надул с такой силой, что под слоем исчезнувшей пыли и струями дождя намыло гальку, и в лучах рассветного солнца плато преобразилось в огромный блестящий и искрящийся стол. Выпавшая роса покрыла землю органической био-скатертью, на которую была выложена теплая и готовая к еде субстанция цвета манной каши с медом. По фактуре субстанция напоминала мелкий иней или зерна кориандра. Она лежала не сплошным ковром, но была расфасована по формам разных размеров – сахарными кремлями, пирамидками, караваями, медовыми горками, в виде животных и в виде рыб – к примеру, фаршированного карпа. Сверху на затейливые фигурки опал второй слой росы, наподобие полиэтиленовой упаковки защищая яство от песка и насекомых. К людям вышел главный предводитель и, сложив руки рупором, объявил, что ман будет выдаваться каждому по потребностям, между 5 и 7:30 утра, что в очередь становиться не нужно, а достаточно выйти из палатки с бронзовым совком и набрать для себя и членов семейства причитающуюся долю.

Все сошлись на том, что вкус у мана был адекватный: пионеры прокладки путей сообщения между лагерями сказали, что он напоминает им хлеб, вымоченный в яйце и молоке; старики шамкали полустертыми зубами и радовались тому, что после долгого перерыва они вновь могут вкусить медовых лепешек. Сборщики палаток и разведчики из тех, кто покрепче, мечтавшие о жареном на угле мясе, прикрывали глаза – ман во рту у них сразу приобретал вкус жареного барана. Выяснилось, что никто не мог собрать больше положенной ему ежедневной порции – и лишь накануне субботнего дня выпадал двойной паек, потому что в субботу выдача временно прекращалась. Когда солнце припекало, лишний ман таял и стекал в Средиземное море. К ручьям из мана приходили пить олени и медведи. Обнаружив, что мясо отметившихся на водопое зверей обладает чудесным ароматом и светится изнутри, а одежда из их шкур никогда не изнашивается, на них принялись охотиться филистимляне.

И где же здесь дядя Зяма? Еще Аарон по указанию пророка поставил в Ковчег Завета одну порцию мана в глиняном сосуде как знак вечного свидетельства о чуде пропитания в пустыне. В согласии с семейной традицией предок Зямы по материнской линии, Натан бен-Йешуа, благословенна его память, был одним из последних защитников Второго Храма. Ночью 6 ава, за три дня до катастрофы, когда осадившие храмовые стены римские легионеры забрасывали из катапульт свистящими пылающими снарядами внутренний двор, от жары пожара уже невыносимо было дышать. Зарево плавило розовые камни построек. Отряд самообороны один за другим вытащил из Святая Святых четыре драгоценных сосуда и замотанный в талит первосвященника жезл Аарона. По подземному тоннелю повстанцы переправили бесценный груз за пределы осажденного Иерусалима. Менора и херубы оказались слишком объемными, чтобы вынести их и не быть замеченными вражеским дозором на горе Скопус, поэтому пришлось их оставить и уповать на милость Всевышнего. У берега Иордана члены отряда для верности разделились. Натан бен-Йешуа, которому достался сосуд с маном, закопал его в Верхней Галилее под масличным деревом; когда солдаты отступили, он его перепрятал, замуровав в стену хижины на Генисаретском озере, и позже передал в наследство сыну, Йехиэлю бен Натану, тот, в свою очередь, внуку – Амраму бен Йехиэлю, а тот правнуку – Бнайе бен Амраму, и так далее, и так далее – аккурат до дяди Зямы, который, не покидая пределов Эрец Исраэль, на протяжении полувека каждый день, только стемнеет, спускается с лампадкой в руке по узким ступеням в подвал маленького домика в иерусалимской Немецкой слободе, чтобы проверить сохранность вверенного семейству объекта.

Сосуд из потрескавшейся глины лежит в деревянном футляре с бархатными стенками, сработанными для него руками отца дяди Зямы – коробы следует менять примерно раз в триста лет до тех пор, пока не придет пророк Элиягу и торжественно не вернет сосуд народу Израиля, и тогда его поместят в Третий Храм. А сейчас сосуд должен пребывать у дяди Зямы «для хранения во всех поколениях». Содержимое его не тает и не гниет, а навечно остается свежим, без порчи и червей – и все мужчины из рода дяди Зямы про это знают не понаслышке, ибо герметично закрытую емкость откупоривают за жизнь хранителя дважды: впервые на бар-мицву, когда отец передает тайну сыну, второй раз – на смертном одре. Оба раза из вместилища аккуратно вынимают чуть-чуть мана, только в первом случае будущий хранитель нежно откусывает кусочек, а в конце ему его просто кладут на губы. Ман никогда не закончится, возвращенный в сосуд он сам наращивает свою потерю.

Скоро по Немецкой слободе будут прокладывать трамвайные линии. Иерусалимский градоначальник уже приезжал сюда на осмотр в сопровождении помощников из министерства путей сообщения – все в шлемах и оранжевых жилетках. Делегация инспектировала окрестности, мэр лично постукивал по стенам домов, пробовал на вкус образцы смолы из выкорчеванных деревьев вдоль дороги, которую, как забитую холестерином артерию, предстоит расширить путем хирургического вмешательства желтыми, похожими на игрушки для взрослых, дизельными Катерпиллерами. К несчастью, по муниципальному плану дом дяди Зямы расположен прямо в узле будущего перекрестка, и его должны будут разрушить (о переносе каменного сооружения речь не идет якобы из-за бюджетных трудностей).

При этом дядя Зяма твердо знает, что трогать и передвигать футляр с сосудом можно лишь при исключительных обстоятельствах. Опасаясь за судьбу хранимого на протяжении столетий тайного груза, день и ночь думал он об альтернативных путях обеспечения сохранности содержимого. От нервного напряжения он даже начал терять аппетит, но ровно до того дня, когда в репортаже Галей ЦАХАЛ, который последовал за девятичасовыми новостями, Зяма услышал историю про стартап-лабораторию в Герцлии, занимающуюся новым направлением в науке и технологии – наноархеологией. Об успешном стартапе заговорили еще в начале нулевых в связи с курьезом. Тогда по виноградному зерну, найденному на раскопках античной винодельни в окрестностях Бейт-Шеана, ученые смогли реконструировать и вырастить лозу, из которой производили вино в древней Иудее. С тех пор результаты эксперимента репродуцировали, развили, и поставили вино на серийное производство. В наши дни бутиковая винодельня разливает по бутылям эксклюзивное и очень дорогое красное вино с аутентичным вкусом, который две тысячи лет назад смаковали в беседке за малахитовым столиком римский прокуратор или царь Ирод. Когда в Иерусалим с официальным визитом прилетели Дональд Трамп и его советник Джаред Кушнер, то на приеме в честь американских гостей премьер-министр Израиля с гордостью угощал их именно этим напитком – и, говорят, с большим успехом.

Но внимание дяди Зямы привлекла другая – менее эффектная, зато имевшая непосредственное отношение к миссии его сородичей и к предмету выбора их личной жизненной стратегии часть истории. Наноархеологи, как вскользь сообщила армейская радиостанция, при раскопках на территории Синайского полуострова обнаружили кусок янтаря со впаянным в него комаром. Окаменелость в результате анализа датировали между 1300 и 1310 годами до нашей эры – что несомненная удача, ибо данный отрезок времени соответствовал блужданиям двенадцати колен по пустыне. С помощью сверхточного лазера умельцы аккуратно вырезали комара из его долгого прибежища и ввели ему в брюшко иглу, чтобы извлечь образчик крови, высосанной насекомым из плоти древнего израильтянина более тридцати столетий тому назад. По полученному ДНК члены лаборатории восстановили не только пол и примерный возраст жертвы, но и то, чем человек питался в тот день, когда его укусил комар за час до того, как влип в красную смолу и затвердел с ней на грядущие тысячелетия.

Здесь у дяди Зямы участился пульс, он почувствовал, как стук его сердца стал сливаться с ритмом сердца давно превратившегося в прах соплеменника, пешком ушедшего из египетского плена. «В рамках эксперимента по восстановлению вкуса небесной маны», – бодро вещал диктор утренней передачи, – «участники лаборатории профессора Этингера попытаются спрогнозировать состав этого поистине первого еврейского национального блюда. Что требуется для рецептуры изготовления? В настоящее время проводятся интенсивные консультации как со специалистами музейно-реставрационной сферы, так и с историками кулинарии в Эрец Исраэль…».

Дядя Зяма не дослушал конца передачи и потянулся к телефонной трубке.

Cны

Антон Павлович Чехов выдумывает себя в Иерусалиме будущего

Второе свидание

Мудрец

Портрет Набиля Раджуба в зеркале

У вас упал зонт

ФОТОГРАФИИ: ЮРИЙ ЛЕВИНГ