ON A BUS TO JERICHO

Under the leadership of golden trumpets
and other noisy brass,
that day I, skipping work, boarded a bus
with a cracked windshield glass

that went to Jericho. I sat next to an
orthodox monk
and three old women
with an old wooden trunk.

The isle was drafty, but by noon the city
еmerged as we arrived.
The monk and the old ladies exited,
and so did I.

A white‐robed mullah
came up, gave me a string of prayer beads,
wanted no money, mentioned Allah
and the importance of good deeds.

I bought some food from a street stall,
sat down by a shabby wall,
and kept staring at those yards
needlessly for what seemed like hours.

But then my heart opened its eyes,
by and by made me realize
that I had never felt so happy
ever before in my whole life.

From the sky a mystic glow
rained on the simple homes below.
In every speck of white sun dust
someone long gone arose at last.

And suddenly they were a row,
my shade among them, set to go.
And the gold trumpet blew again…
Wait. Put your baseball cap back on,

rise, shake the dust off your worn pants.
Catch the bus home, come out of your trance.
Meanwhile, the world has changed and the heart will
feel greater pity toward those living still.

ПОЕЗДКА

Под председательством труб золотых,
прочих в тот день духовых
я не пошла на работу, взамен
села в автобус один.

Был тот автобус с разбитым стеклом,
шёл он на Иерихон,
рядом монах со своим псалтырём
и две старухи с мешком.

Пыль поднималась, метался сквозняк,
заполдень город возник,
вышли старухи, и вышел монах,
и я прошла мимо них.

И подходил ко мне белый мулла
и говорил мне: «Алла»,
чётки какие-то в руки совал,
денег нечистых не брал.

В лавке одной прикупила еды,
вышла и села у стен
и всё смотрела на эти дворы,
даже не знаю зачем.

И всё смотрела и вдруг поняла —
к небу глаза подняла —
что никогда, никогда, никогда
счастлива так не была.

Свет был какой-то почти неземной,
пыль поднималась светло,
в каждой крупице пыли сухой
кто-то шагал сквозь село.

В дом возвращался убитый солдат,
в жизнь свою, в день-дребедень.
Но подожди, уже трубы гудят:
шапку-бейсболку надень.

Встань и иди, отряхнувши штаны,
мир уже будет иным,
жалости больше и больше вины
будет на свете к живым.

THEY SAY THIS WORLD…

They say this world is full of life, life, life…
But what I see is mostly slime, slime, slime…
Forests of voiceless and obedient women, men…
They’ll make a noise but leave into the cold night’s neon.

The only hero still seated in the hall, where
So many hands were raised and voices rang true,
Is a lifeless corpse: he continues to stare
at the state of affairs, disgusted at the view.

Hence the sort of smile that’s only found
on a dead face, underneath cold eyes,
as the head slowly, slowly wraps around
what’s known about us already – no surprise.

***
Вот говорят на свете, жизнь, жизнь, жизнь,
а я смотрю все чаще: слизь, слизь, слизь,
послушных и бесправных лес, лес, лес,
поговорят и выйдут. Ночь, стынь, блеск.

А в зале, где вздымалось много рук,
сидит один, один мертвец сидит,
и с удивленьем смотрит, смотрит, друг,
и с омерзеньем видит, видит вид.

Отсюда вот улыбка мертвеца,
отлив его красивых стылых глаз,
и в голове укладывается
то, что и сами знаем мы о нас.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»:

1. На каких языках вы пишете?

Я пишу на русском и английском языках.

2. Является ли один из них выученным или вы владеете и тем, и другим с детства?

Английский учила с детства, потом училась на инязе, но по-настоящему вошла в язык только по приезде в Штаты в 92-м году. Долгое время мне и голову не приходило ничего писать на нем, кроме курсовых работ в университете. При этом мой муж Филипп Николаев был полной моей противоположностью: он с отъезда из Москвы в 90-м писал только по-английски. Впрочем, еще в России он знал его как родной, говорил и читал английские книги с раннего детства, был переводчиком при Союзе писателей, перевел на английский Пильняка, потом том писаний русских философов про Индию. По сравнению с ним мое знание английского было, конечно, поверхностное. В один прекрасный день в 97-м году я вышла покурить в задний двор, бродила взад-вперед, была ранняя весна, в голове сам собой сложился стих. Я вернулась в дом и записала. Это было стихотворение про сумасшедший дом в Кишиневе, я его назвала “Paper Plane to Nowhere”.

3. Когда и при каких обстоятельствах вы начали писать на каждом из них?

По-русски начала писать в девятилетнем возрасте, но это было временное увлечение, потом опять взялась за стихи в шестнадцать лет из-за обычных обстоятельств, из-за которых большинство начинает заниматься сочинительством – из-за неразделенной любви к однокласснику в новой школе.

4. Что побудило вас писать на втором (третьем, четвертом…) языке?

Вот трудно ответить. Само написалось, а потом понравилось. Новая легкость писания на английском по сравнению с родным, где написала уже так много, где боишься повторений.

5. Как происходит выбор языка в каждом конкретном случае?

Выбор простой – пишу на том языке, на котором думала о предмете, о котором пишу. Иногда влияет язык сна. Я обычно пишу по утрам, на раннем рассвете. Если в голове английский, то на нем хочется писать.

6. Отличается ли процесс письма на разных языках? Чувствуете ли вы себя другим человеком\поэтом, при переходе с языка на язык?

Процесс отличается. По-русски – это как дышать, по-английски – как дышать в трубку под водой. Осторожность и размеренность вздохов. И еще одно – по-английски я продумываю стихотворение практически до конца перед тем, как начать писать. По-русски оно само растет, как кристалл. Но другим человеком я себе не чувствую.

7. Случается ли вам испытывать нехватку какого-то слова\понятия, существующего в том языке, на котором вы в данный момент не пишете?

Нет, не случается. Если не хватает понятия, значит его там не должно быть.

8. Меняется ли ваше отношение к какому-то явлению\понятию\предмету в зависимости от языка на котором вы о нем думаете\пишете?

Вот это очень интересный вопрос для меня лично. Английский язык для меня гораздо более аналитический, он дает дистанцию по отношению к предмету. Английская традиция сухого письма меня научила «отжимать» и русские тексты. В стихах на английском не размазываешь лирические сопли, а думаешь. Плохо это или хорошо – не мне судить.

9. Переводите ли вы сами себя с языка на язык? Если нет, то почему?

Я не перевожу, потому что мне скучно. Но иногда мне хочется написать о том же на другом языке, и тогда я беру тему и развиваю ее. Зачастую стихи получаются похожими, но никогда не идентичными.

10. Совмещаете ли вы разные языки в одном тексте?

Нет, макароническое письмо мне как-то не близко.

11. Есть ли авторы, чей опыт двуязычия вдохновляет вас?

Да, конечно. Набоков. Я очень люблю его поэму из “Pale Fire”.

12. В какой степени культурное наследие каждого из ваших языков влияет на ваше письмо?

Наверное, на русские стихи уже мало что влияет. Раньше было. А на английские изначально почти ничего не влияло, потому что наследия как такового не было.