***

если долго смотреть видео, где в ускоренном темпе
развертывается история жизни
парня, который фотографировал себя на веб-камеру
на протяжении многих лет каждый день, если
нажимать на «стоп» в произвольных местах
теряться в складках чьей-то повседневной
жизни — смена партнеров
комнат
имиджа
плакатов на стенах
смена деятельности, смерть
«домашних» животных, если
долго вглядываться в сжатие

это станет метафорой

метафорой того, как мы идем к Руслану
от Петроградки до Черной речки под проливным
дождем — Кирилл в желтом дождевике,
который рвется по шву, я, схваченный
шквалом надвигающейся простуды; метафорой
того, как мы идем к Руслану
первого января семнадцатого года
неторопливо выплывшие из черного
похмельного сна в морозный вечер
с фонарями, неожиданными статуями, тенью
дерева на красной машине; метафорой
того, как мы сидим втроем
на скамейке, потерянные где-то
между Петроградкой и Черной речкой
словно Эшбери Эшбери и О’Хара словно
любой человек, сжимаемый жизнью

до предела, до тонкой жилки надежды

это сжатие также станет

метафорой

того, как от наших подруг
беззаботных или напротив требуют
рождения детей для заполнения
мест, не требующих заполнения
им 21 они боятся
физиологически и
политически, но другие мужчины
(какими мы были раньше
прежде чем почти выплыть из смутных
областей мира)
регулируют облик
отношение к браку

сжатие

сжатие

сложного процесса в двенадцатиминутный
видеоролик, который может

стать метафорой того

как я совершенно один ночью
очень долго иду по Литейному
выхожу на Невский
покупаю рыбный бургер в «Макдональдсе»
долго иду по Фонтанке
долго иду
через разные образы, разрезая
ночь, покупаю йогурт,
ворую сырок,
звоню в дверь

это страшное видео заканчивается свадьбой
изменившийся человек счастлив:

всё не так уж страшно, пока мы сидим

под этим заснеженным деревом
и речь не нужна
и только

трава общей юности колышется где-то на кромке

слуха, и все обмануты миром

и никто на «него» не в обиде

ФРАГМЕНТ 9

странные детали мира

пластиковый младенец в сырой листве
проржавевшие лица растений
неузнаваемые фигуры
мальчиков дачного лета вдали

но мы, несвободные, прошитые
нитью маркетинга,
радуемся, перекрикивая

горячие ветры подземки

мы, все свое детство глядящие
через марево развлекательных шоу в один
длительный фильм про войну
пока не наступят профилактические

работы, тихие вспышки телепомех

в которые хочется прыгнуть
прячась от мира, словно
Заболоцкий, подпирающий дверь
призрачной койкой тюрьмы

но пластиковые конвоиры врываются
в наши грезы о коммуне под Питером
со всей машинерией

инвентарь передачек
поезда, разрезающие Сибирь
на куски немоты

эта серая сеть волнуется, подступает
к говорящему горлу, но мы

несвободные, прошитые
нитью маркетинга, иглой
телевышки, транслирующей
настоятельную печаль

радуемся, перекрикивая

горячие ветры подземки

мир-мир мы тебя не боимся ты
только скопление мест

среди них есть и телепомехи,

пурпурная пляска утопической речи
девяностые, от которых остался
пепел будущего
протащенный контрабандой

пепел будущего, его
не успели перехватить

ФРАГМЕНТ 9 (2)

мы, несвободные, прошитые
нитью маркетинга,
радуемся, перекрикивая

горячие ветры подземки

но что-то происходит в регистрах разноцветных вспышек

когда отслаиваешься от себя, успевая понять:

человек, взломавший мой профиль
в социальной сети

в большей степени я

просто теряться в лабиринтах мира
в надежде, что все непоправимо изменится или
застынет в покое, в то время как

механизм внутри пытается
обмануть самых близких

деньги на карточку
до следующего октября

это и есть я, мысль о машине, челюсти
потихоньку разгрызающие изнутри свой же corpus

вместо лекции, например, об освобождении

Ник Лэнд катается по полу, каркает, лает

вместо духовных автоматов, воскресных
прогулок по солнечным узелкам
поездов европейского замедления номер 68

wild wild wild

wild wild

wild wild и после

незнакомый человек битый час говорит
о жизни без работы в полиаморном мху

без работы без сожалений

медленные узоры мха

горизонтальная зона, которая схлопнется через
пару секунд — есть время осмотреться
неторопливо пританцовывая на кромке ужаса, возвращая

«себе» «себя»

как в любое воскресное плавание
место, в котором «wild»
принят-рассеян на несколько малых мгновений

как сжатые челюсти мира, долгие
жесты нейробиолога

простой разговор в электрическом поле, «мы
стояли на плоскости»,
«призывно» мерцающей в большой темноте

(большая птица)

4

да, радости язык довольно беден, но —

usus pauper,

«выставляя против ничтожества власти силу
радости бытия»

наш затерянный дымный flat
жизнь как
длительный chill

расслабленный кашель после бега с препятствиями
плавание сквозь обвинительные
приговоры в прозрачных новостных лентах,
ежедневный досмотр в метро
проверка рюкзака на предмет
наличия вещи в фольге,

веселья, запрятанного

в сердцевине бедности; когда твои руки
на секунду прорастают через решетку моего
тела, я

вспоминаю о прогулке по торговому центру —
на плазменном
экране реклама жилого жилого квартала,

из которого переехал вчера

(глитч-карта прошлого, и все же

usus pauper, мой тихий

францисканец, балбес, проваливайся в эти

бреши, пахнущие

скошенной травой и черным

трепетом будущего

2

залив теперь совмещает
ад и рай: последний
солнечный день сентября, пиво и волны,
самокрутки, серьезные разговоры,

ятрышник, от Крестовского теперь не пробраться

стадион,

мост, ведущий в антиутопию, стеклянный
аквариум капитала, но я теряю
проездной, сажусь на камушек перед морем,

камушек mortem,

оставшись наедине с «вещами»,

и не знаю, как жить

1

«когда в детском саду мы играли в большую птицу

(воспитатель — птица, а дети

вылетают из укрытия по команде),

мне казалось, я всех обхитрил

(просто не выходя за черту)

в семейном архиве сохранилась кассета:

мельтешащие дети спасаются

от хищницы, и нахохлившийся

одинокий птенец в безопасной зоне;

тогда как из головы

все смотрелось иначе

опыт и оцифровка опыта

крошат героику памяти, плавят

трикстерские грезы твои

только след следа, но и его нам

достает за глаза»

3

«в рамках
challenge’а пятнадцатилетних: это

ничего не значит, но больше всего на свете
я хотел бы поцеловать тебя»

«и горы

взлетели вверх»

и другие тотальности, которые распарывают
предохранительные слои любые

маленькая песчаная площадка перед черной водой,

островок разумного заполнения документов
краткий напев оптимизма, а дальше

а дальше он скажет:

«на секунду, стоя в сердце бедности,
я поверил в возможность бессмертия и свободы

как будто вечный киднеппинг мира

это тоже такая игра, и достаточно

скрыться под слоем плюшевых уведомлений

которые приходят в голову ежеминутно, впрочем

мы уже взрослые, разбухшие люди, нам
требуются иные пути отступления как то

опыт бедности,

радость
зыбкого мира,

запах скошенных растений,

«технэ лиц»

и самые смелые сны

ФРАГМЕНТ 96

табака хватает на две последние самокрутки
в засорившейся раковине кружатся медленно
волосы одного из нас; мы оба находимся
в одном и том же поезде, но не знаем об этом
ты позвонила, поднимаясь на эскалаторе, я
только подходил к нему, кто-то из нас
проходит по темной сгущающейся аллее —
кроны деревьев, за ними широкое поле, кто
не любит запах скошенной травы? кто любит?
почему то сжимает нас мир, то напротив:
дискретные ф-ф-файлы, фрагменты ландшафта,
и мне нравится этот бег, но я бы хотел по-другому

Лена, помнишь, я говорил, что кот —
это черная точка отсчета вопросов к «природе»
кто он, кроме того, что кот? этого недостаточно
этого недостаточно; боюсь, этого недостаточно
мы говорим до семи утра, табака хватает
на две последние самокрутки, мы
выступаем агентами монополии
контролирующей саму возможность счастья другого

но что я могу предложить взамен? я
запутанный в клейкой ризоме жизни
погребенный под слоем длящегося фантазма
от любой солидарности в трех днях пути
что я могу предложить, когда казаки-разбойники
закрывают наши пространства, сажают нас
в черно-холодные печи
в эшелоны, грохочущие на месте
везущие всех в «то же самое», в вечную незащищенность,
воробьиную бедность, пока мы целуем друг друга
среди серой плантации, на которой одна

выкачка нефти, перепродажа воздуха по тройной цене,

коллекторы, поджигающие отсутствие дома,
силовики, штурмующие воробьиные гнезда,
воробьиные гнезда, что я могу

предложить тебе — полиаморную старость?
плавание в спазме неразрешимых сюжетов?
и так далее, но мы движемся в разных
вагонах этого злого поезда, движемся, я
глажу колени, что ли, локти, лицо

потом опять теряюсь в кровотоке страны, потом

нахожу тебя или снова теряю

с интересом слушаю новый грохот

слежу за меняющимся лицом родителей

постепенно различаю другие звуки
оглядываюсь вокруг и вижу

тревожные волны мира

грезу о новых путях сообщения и еще

проявляющиеся черты

отдаленно знакомых картинок
битые пиксели социальной пляски
и твои слова, которые одновременно
задевают что-то «внутри» и проходят «мимо»