– тёплая весна –

Проходя мимо печально известной церкви Двенадцати Апостолов, думал о волынках и каштанах, но отвлёкся, услышав знакомый с детства звук: кто-то кидает резиновый мяч с силой о тротуар и ловит его снова.
Там, однако, откуда происходил знакомый звук, обнаружился тяжеленный мужик, зарытый по пояс в землю. В обеих руках он держал резиновый молот и разравнивал им уложенные в тротуар плиты. Пока я проходил мимо, мужик вылез из под тротуара и стал сыпать в ямку песочек. Между двух столбов, с которых за ним смотрели строгие партийные функционеры, привязана была резиночка. Я подумал, что покопается ещё чуть-чуть, и будет прыгать через резиночку, но улыбаться не стал, потому что у него была очень большая лопатка.
Несколько дней назад на одном светофоре Южного Зоосада стояли трое: дядя среднего возраста в тройке, молодая тётя в лёгкой офисной форме и какой-то вообще студент. Все потели, потому что день был жаркий, но признаваться в том, что им от такой погоды нехорошо, ни от кого в такой ситуации не требовалось. Дядя в тройке жестикулировал не по погоде, рассказывая о своих впечатлениях от внезапной встречи с дорожными рабочими. Вот, говорил он, кажется, именно это и есть настоящая работа. Хочется взять в руки лопату и рыть. Работать, с позволения сказать, телом! Такие и подобные вещи. Он щурился на солнце, облизывал пот и обращался, в основном, к тётеньке, хотя студент слушал завороженно, выгнув шею, чтобы следить за жестикуляцией из-за тётиного бюста. Тётя же о чём-то соображала, и лицо у неё было довольно суровое. Такими я бы и запомнил этих троих, но когда дядя закончил излияния, тётя сказала: «Я читала у одного философа, что мы все в воображении своём ведём другую жизнь, и у нас другая работа». «Вот как!» – сказал дядя, или: «Ух ты!» – или «Ну-ну…», а студент весь безмолвно вышел на проезжую часть. «Да, – продолжила тётя, – и даже если мы поменяем профессию на вот эту вот другую, начнём работать и жить вот этой вот второй жизнью из нашего воображения, то у нас снова появится мнимая другая работа, почти сразу!» «Как интересно!» – сказал дядя в тройке, разводя руками, или: «Удивительно!» – или наоборот: «Этого следует ожидать!», а тётя немного округлила глаза, подняла руки до отказа, чтобы поправить шиньон, и из такого положения свирепо посмотрела на меня поверх дядиной лысины, потому что мне открылась её неухоженная подмышка. «Это механизм такой в мозгах, – объяснила она, – помогает справляться со старением и всякое такое». Тут студент так сделал руками, как будто он разводил для всех тяжёлый занавес, и они двинулись через дорогу, не меняя позы: дядя как бы ловил руками мяч, тётя придерживала шиньон и кивала мне колючей складчатой подмышкой, а студент с искривлённой шеей рассекал ладонями воображаемые шторы. Я стал думать: «Какими же они, интересно, себе тайные жизни сочинили?» Но так до сих пор не придумал ничего, потому что не умею про людей сочинять. Поэтому так они и идут через дорогу.
Для тех же, кто думает, что я как раз-таки всё это сочинил, могу добавить, что всё это было и случилось там, где не родился, но вырос известный берлинский фланёр Вальтер Беньямин, и даже посвятил этому месту эссе «Попрошайки и проститутки» (W. Benjamin, Stadt des Flaneurs, be.bra verlag, Berlin 2015), а с другой стороны дороги, через которую идут дядя, тётя и студент, расположено уютное кафе, где фельдъегеря обстоятельно едят за столиками картофельный салат с багровой слизью, и дорожные рабочие перекусывают булочки, вымазанные в сыром говяжьем фарше. Если доведётся вам побывать в наших краях, не преминьте меня известить.

– прохладная весна –

Поскольку жизнь завела меня в тупик, и я стоял и тупо смотрел на лишайник, пришлось предпринять два шага назад, дерзнуть и коренным образом сменить повадки.
Поэтому домой я пошёл через пустырь. Я уже раньше ходил через этот пустырь, он удобно соединяет улицу имени Оттилии Поль, модистки и политической деятельницы, с улицей Князей-Избирателей (бывш. Мельничной), где проститутки изо дня в день хлещут по щекам общественный вкус и зарабатывают на воспитание детей извлечением семенной жидкости из обывателей-автомобилистов (раньше пешеходы тоже могли подвергнуться, но общественность возопила и огородила забором кустистую детскую площадку).
Мой начальник, равно как и начальник моего начальника, услышав как я ходил через пустырь, заявили, что все там, дескать, ходят, но один только раз. Потому что дикий цвет презервативов и шприцов круглый год кроет пустырь, и дурман от них идёт такой, что к автомобильной стоянке на Князей-Избирателей бедовый фланёр доходит на ватных ногах, и девушки, отошедшие с улицы вглубь стоянки покурить, передохнуть или ещё за чем, не удостоят его раздутое лицо своего томного подбродившего взгляда. Об этом знают мой начальник и его начальник, но не говорят, а смеются.
Но моя жизнь завела меня в тупик, и я пошёл через пустырь. Теперь его почистили, и дикую поросль заменили на бетон, и тоже огородили отчасти забором. Запах оторвался от почвы и ушёл, видимо, в пригород. Здесь принято бороться с нарушениями посредством забора.
Вдоль забора меня сопровождало бряцанье, которое, как мне казалось, когда я отвлекался от унылых и тупых мыслей, от меня и исходило, но за мной медлительно ехал на велосипеде человек, похожий на бульдога в курточке, и бряцал сразу двумя цепями. Он обогнал меня прямо перед ограждением, на котором, дымя и покачивая каблуком, сидела проститутка, и дружелюбно заорал в её сторону: «Хаст ду люст?! А, шшульдигунг!» И оба засмеялись: у человека на велосипеде задрожали мослы, а у проститутки на парапете рот пополз по кругу, как гусеница в банке.
Hast du Lust? – это общепринятое выражение; оно обозначает буквально «испытываешь ли ты похоть?», но в то же время и «хочется ли тебе?» Заботливый родитель может спросить это у чада о котлетках; проститутка спрашивает о сопряжении слизистых. В этих словах также содержится вопрос о половом потенциале и порохе в ягодицах, они иллокутивно глубоки. Если проститутке, заботливо справляющейся о потенциале, отказать, она говорит «варум?», и удовлетворительного ответа на этот вопрос не найти. Попытки пошутить звучат в таких случаях дико.
О вариантах ответа я и думал, перейдя дорогу и проходя мимо магазина пустоты, под козырьком которого делили рабочее место две турецкие старушки. Одна из них регулярно позволяет престарелым в пижаме гладить обветшалое декольте; этот процесс не требует автомобиля. К тому же он недолог, и престарелые скоро возвращаются к своим будням в заведении. Проститутка-декольтистка нежданно улыбнулась мне из-под козырька во весь рот, я метнулся и набычился; старушка самодовольно погладила толстым пальцем свою длинную белую щель; её коллега медленно повернула ко мне остатки лица. Мне стало не по себе, но я сдержался. В округе цвели кусты, я обогнул гомонливую группу людей в трениках с лампасами и в леопардовых цветных лосинах и подходил к улице прусского генерала фон Бюлова, за которую проститутки ходят только в штатском. Там, говорят обычно путеводители, бьётся гейское сердце Берлина; там ходят опрятные пары с добрыми лицами, там австрийские прошлогодние вина и кустарное мороженое в вафельных рожках. Но на самой улице Бюлова — мост метрополитена, голуби, стоянки, автомобилисты с личными дорожными средствами, просторными и комфортабельными. Например, напротив магазина «Арбат» часто стоит хаммер. Один сотрудник мне сказал, что хаммеру нельзя прострелить колёса: они из цельной резины. «Американцы придумали, – сказал он, – когда во Вьетнаме воевали». Мы с ним сидели в ресторане «Сайгон», который обычно располагается напротив хаммера.
Под мостом между Арбатом и Сайгоном меня приветливо встретила малорослая девушка с двумя глазами табачного цвета. Она подошла настолько близко, что почти взяла в рот одну из моих пуговиц. Я думал, что она спросит про похоть, и собрался, но она просто сказала: «Пойдём ебаться?», – и я поблагодарил и вежливо отказался. Генеральский светофор показал смирно; я остался с девушкой под мостом. «Почему же?» – спросила девушка, раскачивая бёдрами и рассматривая мой подбородок. Я отвернулся и отошёл к дороге: «Потому что дрочил много,» сказал я вдруг довольно злобно и сразу застыдился того, что из меня полезло. К тому же мне пришло в голову, что это заготовленный ответ не совсем на тот вопрос. «Ты что сказал?» – спросила девушка и последовала за мной. «А?» — замялся я. Мы вместе посмотрели на красного человечка. Потом она снова примостилась к моему отвороту и запрокинула голову профессиональным жестом. Она теперь как бы немного дулась, и одутловатый низ её лица удивительно походил на небольшую женскую грудь. «Пойдём ебаться, почему нет,» – залепетала девица, подёргивая круглым красным ротиком и продолжая раскачивать бёдра. «Я тебе не клиент,» – ответил я на это резко, как сетевой радиоприёмник, досадуя, что она тратит на меня время. Девушка взглянула на меня и в сторону и на меня, я был опрятен. Она сползла с моих пуговиц и отдалилась, приняв закрытую позу. Я скрестил пальцы вдогонку: «Удачи тебе», – и пошёл вон на зелёный свет, несколько конфузясь.
Кто-то шёл мне навстречу с тремя афганскими борзыми; на шеи и гривы всех борзых были надеты вязаные трубы. Афганские борзые, у которых уши заправлены в сморщенные вязаные чехлы, выглядят дико и неприлично.
Теперь весна, развязная и невразумительная. Вороны становятся враскоряку на газонах и клумбах и вытирают клювы, запачканные пухом и молодой птичьей кровью. Дрозды вышивают лужайки. Городские жители вычерпывают с улицы воздух оконными рамами, велосипедными насосами, набирают его в плащи и капюшоны.
Зимой грязное небо выглядит так, как будто кто-то хочет вениками заткнуть разбитое окно, а ветер свистит и сыпет стёкла. Как можно поверить тогда, что деревья, зеленея, зашевелятся и защекочут глаза, как папины усы?

– лето –

На выходе из пассажа всё время разный бомж учтиво открывает дверь, никак не выказывая надежды на подаяние.
На другой стороне дороги – два пожилых. Пока один сидит на уступчике, погружённый в скепсис, второй выдвигается в мою сторону и, приветливо распространив импозантный запах, осмеливается спросить, имеет ли он дело с курильщиком. Я отрицателен. Вопрошающий переспрашивает, наблюдая покачивание 16-ти рулонов туалетной бумаги в моих руках. Я снова отрицателен, рулоны обнаруживают вектор движения за рамки системы, резко обозначенной вместительным запахом бомжа, скептик с уступки смотрит строго из-под лобовых складок.
На одном из недалёких углов — некое учреждение, в котором находятся зависимые. Это сначала кажется квартирой, но в окнах в полумраке сидят бездвижные силуэты и ведут бессмысленные споры незнакомых людей на фоне странной мебели, нагруженной непонятными предметами в нерабочем состоянии, в других окнах – неадекватное количество старых стиральных машин и электроплиток в рабочем состоянии, а в крайнем окне весной стоял человек в майке-алкоголичке и трениках, и обрубком взгляда наблюдал наружу. На его левом запястье в солнечные дни синели неровные буквы ЗЛО. В хорошую погоду человек совершал рептильный заброс конечности на подоконник и выбирался в улицу, где стоял ровнее, не отпуская подоконник. С тех пор он поправился и лето провёл в светло-коричневом пиджаке, который можно охарактеризовать как захаращенный, и в шумном обществе двух разнополых субъектов. Женский субъект со сдутым лицом, изгвазданным в макияже, и флюоресцентных майках из неровного трикотажа с пикантной сеточкой всегда как-то сопряжён с сутулым мужским субъектом в джинсовой курточке неродного жёлто-серого цвета и гладко причёсанным веником на буйной голове, но они стараются держаться по разные стороны улицы, хотя какая-то сила всё время влечёт их друг к другу, и поэтому они беспрестанно переходят дорогу. Излечившийся человек в пиджаке, приостановившись, прислушивается к их непрерывному спору, и, когда ему кажется, что возник консенсус и план действий ясен, решительно шагает вперёд, но скоро сбивается с пути, теряет из виду подвижные ориентиры и снова смущённо прислушивается.

– осень –

Проститутки работают целый день без перерыва в любую погоду, хотя большую часть времени они делают то, что родители девочек-подростков когда-то называли «отмораживать себе придатки». В основном проститутки ошиваются (работают) вблизи автостоянки дома мебели «Хюбнер», где растут деревья под названием «лох». Рабочая зона проституток ограничена церковью Двенадцати Апостолов, секс-шопом «ЛСД» и детской площадкой под названием «Магдебургская п-дь». Позади секс-шопа, как пояснила мне одна проститутка, есть «кабинки». Я посмотрел в задний двор секс-шопа, и хотя он был более приятным глазу зрелищем, чем моя собеседница, глаз нашёл там только мусорные контейнеры. Если проститутки говорят на немецком, они предлагают свою нехитрую услугу словами «Hast du Lust?», если нет, то они произносят слово «блазенфикен». У церкви сидят работодатели проституток, среди которых принято в хорошую погоду задирать одежды, обнажая живот. Они так сидят довольно долго, иногда до поздней осени. Вокруг них раскинулся небольшой скверик, заселённый кроликами. Норы кроликов любят хозяева собак, потому что если собаке удаётся попасть в нору, то уже не надо брать собачье говно в руки. В оранжевых урнах на столбах, тем не менее, немало собачьего говна. Впрочем, его везде хватает. Хозяева собак не любят работодателей проституток, потому что, несмотря на их показную праздность, это именно из-за них собаки пачкают носы в человеческой сперме и смегме. Работодатели проституток не любят хозяев собак, потому что толку с них никакого, и звери вокруг. Кролики зверей не любят, потому что если бы не собаки, то килограммы вываленных в норки овощей, с помощью которых живущие вокруг церкви граждане сублимируют похоть и ненависть к животам сутенёров, не оставляли бы во время еды на нежных мордочках вонючих жирных пятен. На тротуарах, где для этого осталось место, написано красной краской, что «презервативы спасают», здесь на одном языке, там на другом. По-немецки это можно истолковать как лаконичный призыв спасать презервативы, что вызывает недоумение. Эмблема дома мебели – мужская шляпа, которую приветственно приподнимает рука. Эта шляпа с рукой в сумерки освещает всю улицу мертвенным зелёным светом, в котором усталые улыбки проституток кажутся зловещими. Когда проститутки устают, они отдыхают на ступеньке в боковой части суда по трудовым спорам и конфликтам. Здание суда непосредственно сообщается с домом мебели через столовую во втором этаже. В здании суда есть, кроме юридической инстанции, магазин каминов и козырёк. Отдыхающие проститутки в плохую погоду сидят на ступеньке, или ходят под козырьком до магазина каминов и обратно. Но они не совсем отдыхают: если на них посмотреть, то они немедленно предлагают блазенфикен, а потом спрашивают варум, по возможности вкрадчиво. Я никогда не видел проституток в столовой дома мебели и суда, но зато они ходят пить кофе в дом престарелых напротив, в бывшем здании наркодискотеки «Саунд», которую, кажется, сожгли в 80-е годы. Некоторые проститутки имеют там постоянных клиентов. Это по большей части престарелые проститутки. Одна из них даже носила костыль, который как-то помогал ей с клиентурой из дома престарелых, и прятала его на детской площадке, когда он ей был не нужен. Например, один престарелый в пижаме часто приходил гладить ей длинные груди через декольте, в этих случаях она не нуждалась в костыле и прятала его за забором на детской площадке. Престарелый гладил прямо на глазах у групп служащих, собирающихся регулярно в ожидании слушания перед зданием суда. Служащие обычно недоумевают от таких зрелищ, потому что слушания происходят у одних и тех же групп нечасто, и они не привыкшие. Но пить кофе ходят не только престарелые проститутки. В доме престарелых работают, вероятно, всё больше кроткие, набожные женщины, которые ходят в церковь 12-ти Апостолов, и проституток оттуда камнями не погонят. Проститутки, тем более, там не рассиживаются, а берут кофе и идут к детской площадке работать. Обычно активная фаза их работы имеет место на стоянке дома мебели или перед судом в автомобиле клиента (или, возможно, в кабинках за секс-шопом «ЛСД»), но иногда им нужно обслужить пешехода. Проститутки облюбовали поэтому кусты на детской площадке «Магдебургская п-дь», откуда они потом вылазят, отправляя пешехода, застёгивающего ширинку, по своим делам, аккуратно кладут тяжёлую салфетку лакированными ногтями в оранжевую урну на столбе, полощут рот минеральной водой «Эвиан» из круглосуточного магазина «Магдебургская п-дь» и идут мимо стены суда, покрытой геологическими слоями человеческих выделений, к ступеньке, где можно отдохнуть, не переставая работать. Оранжевые урны на столбах почему-то пестрят наклейками правых экстремалов на русском и немецком языках, но это не мешает ни проституткам класть туда салфетки, ни престарелым харкать с расстояния, ни служащим бросать бычки, ни даже хозяевам собак опускать туда мешочки мягких звериных экскрементов. В магазине «Магдебургская п-дь» продаются булочки с сырым фаршем («хаке-Петер»), сладости и сосиски с тушёной капустой, но всё сильно пахнет фаршем. Там едят уличные рабочие и фельдъегеря из министерства обороны, до которого, кстати, через канал рукой подать, но проститутки туда не доходят, и вообще всё это как-то с другой стороны от места моего назначения и постоянного трудоустройства.

– сезон дверей –

На оранжевой мусорной машине, рядом с клоакой, непокорный неумолимой механике, шумно жующей жёсткие отходы, висит за шею серый от грязи, обмякший от непогоды муми-тролль. От самой макушки и до сочного аморфного рыла его голову покрывают гроздья ключей с пёстрыми брелоками – очевидно, находки мусорщиков или погадки мусоровоза.
Возможно, это ключи от тех замков, которые висят похожими гроздьями на оградах мостов, железнодорожных и которые над водой, в европейских городах.
Оранжевые рабочие умеют смотреть. Они тянут за собой, толкают вспять громкие вонючие ёмкости, и глядят на прохожих загадочно вглубь; если прохожий вздрогнет, то шофёр нажмёт на зелёную кнопку под сиденьем, и в цветной жиже, в недрах мусоровоза, скрипнет дверца, и потянет садом, блеснёт полированный стол, зелёный абажур, вязанье крючком, Ленин с подстаканником, хоббит в майке, ковёр и пылесос, пионерская форма, пёстрая лента, транспортир и затерянный мир, крахмальный манжетик, оловянный солдатик и маленький вращающийся дубик в двух разных ракурсах, застучат колёса и понесёт поджаренной корочкой.
Но прохожий не дрогнет, и, закачавшись, под звон ключей и хруст отбросов, пожилая мокрая сиська муми-тролля поедет к соседней беседке с контейнерами.