Неужели всего сто лет исполняется со дня рождения Савелия Гринберга? Я, например, никогда не сомневался, что Савелий вообще ровесник Иерусалима. А может, даже и старше. Со мной согласятся те, кто лично знал поэта – он казался интегральной частью города, его тотемом – зря, что ли, в имени его притаился лев, но не этот, что на крышках люков, похожий на эмблему автомобилей Пежо, а лев библейский, абсолютно поэтический, вышедший на улицы Рехавии из благословения Якова («Детеныш льва Йеуда, от насилия, сын мой, удалился. Преклонился, лег, как лев и львица; кто потревожит его?» (Берешит 49:9)) и пророчества Наума («Где жилище львов и пастбище для молодых львов, по которому ходили лев, львица и львенок, и никто не пугал (их)? Лев, терзавший довольно для детенышей своих и душивший для львиц своих! И наполнил он добычей пещеры свои и жилища свои — растерзанным. Вот Я — на тебя, слово Господа Це-ваота, и сожгу в дыму колесницы ее, и молодого льва твоего пожрет меч, и истреблю с земли добычу твою, и не будет слышен более голос посланца твоего» (Нахум 2:11-13)). Да кто-то и сказал из иерусалимских острословов: «Иду по Кинг Джорджу, а навстречу – лев. Приляделся – Савелий…»
И всё эти и львы, и города и поэты прекрасным образом отразились в палиндроме, который, кажется, в сборники стихов Гринберга включен не был, а зря. Мы сидели в его любимой кафушке, что располагалась (да и по сей день никуда не делась) в цокольном этаже гостиницы «Kings» (ныне «Prima King»), и Савелий медленно произносил вариант своей коронной фразы: «А знаете, что Хлебников (в этот раз именно Хлебников, а в другие – либо Пушкин, либо Маяковский) ба-а-льшой поэт?» Помолчал, исподлобья оценивая собеседников – меня, Верника, Бараша. «Да-да, — подтвердил Саша Верник, — Велимир – серьезный поэт». «Дада – это Тристан, кажется, — сказал Гринберг, — а Хлебников, слушайте, ВЕЛИМИР — РИМ И ЛЕВ».
А еще как-то мы с Верником провожали Савелия домой, и на углу улицы Арлозоров и бульвара Бен-Маймон внимание Гринберга привлекла рекламная наклейка брацлавских хасидов. Было же время, когда народ еще не знал эту мантру – «На нах нахма нахман ме-уман»! Савелий со смаком прочитал эту речёвку и слегка споткнулся на последнем слове. «Из Умани, — проворчал Гринберг, — из Умани… Но гораздо лучше, если это просто «меуман» — натренированный собственной верой…»
…Мне повезло с детством. Им занимались дореволюционные монстры из поколения дедов. Я их называл «железными стариками». Один из них – родной мой дед, архитектор Авигдор Мордухович Фромзель, добился того, что в шесть лет я мог достаточно связно объяснить разницу между метопами и триглифами. Кстати, когда в 1999 году на девяностолетии деда я рассказывал ему про Савелия и про то, что он был членом Бригады Маяковского, то получил вопрос: «А какого он года рождения?» «Четырнадцатого». «Мальчишка!» – последовал незамедлительный ответ… Второй – названный дед, Андрей Валентинович Помарнацкий, вручая мне, 13-летнему отроку, в подарок им написанную монографию «Военная галерея Зимнего дворца», изобразил на шмуцтитуле следующее воззвание: «…Всё наизусть учить не надо, а хронологию и даты жизни – надо. Тебя, к примеру, спрашивают: — Тейль фан Сераскеркен, барон? А ты в ответ: 1771-1826. Блеск!»
Третьим «железным стариком» стал Савелий Соломонович Гринберг. И если я еще помню вот это:
«Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилад,
Там закололся Митридат,
Там пел Мицкевич вдохновенный
И, посреди прибрежных скал,
Свою Литву воспоминал»,
то только благодаря тому, что Савелий как-то вежливо удивился, как это можно не знать наизусть онегинских путешествий?!.. Честное слово, благодаря Гринбергу, продолжение детства получилось очень даже счастливым и беззаботным. Оно закончилось в 2003-м году, в январе…
…А тут я просто не мог не вспомнить Савелия, когда все вокруг свихнулись на теме вышеупомянутой Тавриды. А ведь Гринберг еще в 1963 году предупредил:
«Песня песней.
Ну и пёс с ней.
Не в коня Крым».