Резонно начать разговор о творчестве Савелия Гринберга с его ранних текстов: я имею в виду тот корпус, что создавался в 1940-50-е годы и позднее стал циклом «Московские дневниковинки». В те годы поэт состоял в известной «Бригаде Маяковского», группе молодежи, сначала помогавшей мэтру проводить выставку «20 лет работы», а после его гибели занявшейся популяризацией его творчества. Надо сказать, фигура Маяковского навсегда осталась для Гринберга своеобразным образцом поведения пишущего человека, правда, реализовывать эти сценарии приходилось в более камерных условиях. Огромное влияние Маяковский оказал и на его тексты – по крайней мере, сам Гринберг утверждал именно это, ставя Владимира Владимировича выше Хлебникова. Работа в «Бригаде Маяковского», просуществовавшей до пятидесятых годов, не только позволила Гринбергу непосредственно приобщится к опыту Первого авангарда, но и послужила хорошей школой альтернативного мышления, в первую очередь эстетического. При этом нельзя забывать и атмосферу мобилизации, на которую Гринберг не мог не отреагировать: ее культурная составляющая частично может быть описана через посвященную социалистическому реализму концепцию Бориса Гройса, утверждавшего, что «просвещенные и искушенные элиты, прошедшие опыт авангарда и перешедшие к социалистическому реализму вследствие имманентной логики развития самого авангардного метода». Таким образом, авторская индивидуальность Гринберга сформировалась на стыке двух стратегий обращения с «наследием» авангарда: как его освоение в рамках народившейся доктрины социалистического реализма и «ортодоксальное» продолжение за пределами официальной литературы. Разумеется, такой подход схематичен, требует дополнительного теоретического развертывания, а здесь используется для того, чтобы эксплицировать работу «честного» авторского сознания тех лет. В качестве примера такового я приведу две цитаты из самого раннего из известных мне текстов Савелия Гринберга. С одной стороны, в нем имеются фактографические пассажи, рисующие быт солдата, «голой жизни» (в те же годы многие европейские поэты, имевшие авангардистский бэкграунд, обратились к подобному способу письма), с другой – в тексте нельзя не заметить стремление ответить на «вызовы времени», применить «старые» авангардные приёмы к «новым» культурным реалиям. На мой взгляд, Гринбергу не удалось примирить две этих позиции, вследствие чего сегодня текст читается как арена незаметной борьбы между ними (в какой-то момент кажется, что перед нами фрагменты из двух совершенно разных текстов или даже тексты разных авторов):

Я сижу в парикмахерской. Мне сначала неловко.
Голове неудобно.
Но кресло
с подголовником
вполне приспособлено.
Смотрю на себя в зеркало:
Углы рта.
Прибывший из ополчения.
Из смоленских лесов.
Перевязанный. Щетина. Полоска усов.

Листвою и флагами дышит Москва

В 1950-е годы поэтика Гринберга заметно радикализируется. Это хорошо видно по известному тексту под названием «Рифмоуловитель…», написанном под впечатлением от советской выставки Пабло Пикассо: в каком-то смысле этот текст, возможно, призван был быть своеобразным эквивалентом живописи великого художника. Текст расколот на несколько строф, каждая из которых представляет собой переделку советского лозунга или стишка: таким образом, в творчестве Гринберга – уже в рамках довольно злой пародии – вновь совмещается сталинистский дискурс и авангардное мышление. Стихи двух последующих десятилетий, особенно 1960-х годов, уже не содержат фактографии (даже такой «условной», как в «Рифмоуловителе…»), а «варево речи» становится настольно интенсивным, что о доступе в печать можно было даже не думать. С другой стороны, в 1960-70-е появляется ряд авторов, которые стремились продолжать авангардную линию, но уже без утопической компоненты: Владимир Казаков, Виктора Соснора, Геннадий Айги . О том, как в творчестве этих авторов исчезает утопизм (и другие важные для авангарда черты) подробно писали Н.Л.Лейдерман и М.Н.Липовецкий: я с удовольствием отсылаю читателя к соответствующей главе в их учебнике русской литературы второй половины двадцатого века. В стихах же Гринберга подобная компонента остается, но существует уже в несколько ином статусе, находясь в поисках неведомого референта. Но Гринберг не стремился заархивировать авангард, он был его живым воплощением,
Поздние тексты Гринберга интересны тем, что в них «авангардная выучка» и языковые игры совмещаются со свободной речью, прямым высказыванием:

В планетотопии напором голый диалог
Кто мы Недотроги
Кто мы Всё в огонь Всё в дым
Стиль бытийности взятой да будем строгим
и простым
Что вы Так давайте выть да мотать головой
Что ты Яхта смоловшая снасти
Или ты человекокузнец своего
счастья
Одноухий бесприютный неприкаянный субъект

Прочитав эти стихи параллельно с ранними текстами Гринберга, можно сделать вывод, что их объединяет внимательное отношению к опыту единичного человека, сосуществующего с «чем-то большим», что лишь намечает себя в пространстве.