В Иерусалиме было холодно. Я зашел погреться в приют для пятишекелевых книжных монстриков на улице Шац. Ортодокс, чье лицо, явственно выдававшее его дальневосточное происхождение, смело уподоблю сухой сморщенной грушке, тихонько хихикал чему-то своему, рассматривая альбом-путеводитель по Гарцу и подкручивая длинные пейсы.

Среди старых путеводителей, лекций по американской экономике и советских учебников агрономии эпохи дедушки Лысенко рылась Гали-Дана Зингер, которая, похоже, проводит там все дни своей жизни. Не потрудившись обернуться, она протянула мне небольшую книжицу в желтом переплете с черными китайскими иероглифами. Книжица была написана человеком по имени Чьянг Йи, называлась «Молчаливый путешественник в Лондоне» и открывалась репродукцией тонкой китайской акварели, изображающей диких гусей на берегу заросшего кувшинками водоема. А на обороте титульного листа я увидел знакомый значок, всегда вызывающий какое-то теплое союзническое чувство – «издание, соответствующее военному стандарту экономии» (лев, возлегший над раскрытой книгой) и убедительное заверение в том, что бумага и переплет этой книги отвечают суровым требованиям стандарта. Это было четвертое издание, напечатанное в 1943 году.

Молчаливый путешественник с первого взгляда пленил меня своим мягко-ироничным, всегда доброжелательным тоном и тем необычным, да простится мне невольная двусмысленность, дальневосточным углом зрения.
Во введении Чьянг Йи пишет:

«Одна леди сказала мне, что она никогда не стала бы писать книгу о “диковинах и курьезах”, ибо ни один ученый этим не занимается. Забавно, не правда ли, — ученые по всему миру одинаковы, и многие в Китае с нею бы согласились. Наше мышление, как вы знаете, в основном следует конфуцианским идеям. Тема, не связанная с конфуцианскими понятиями праведности, послушания, искренности и т.п., не достойна ученого обсуждения. Книга, не имеющая к подобным вещам отношения, не имеет права храниться в комнате ученого из страха хозяина «обидеть классиков». То, что я сейчас пишу, по-китайски было бы названо «книгой под подушкой» (точное жанровое совпадение с «Pillow Book» – «Записками у изголовья» Сэй Сенагон, средневековой японской придворной дамы, ставшей всемирно известной в XX веке. – Н.М.) или «книгой для отдыха после вина или чая». Я думаю, большинство тех, кто знаком с китайской кухней, слышали выражение «чоп сюй». С тех пор, как я приехал в Лондон, я часто приглашаю моих английских друзей на китайские трапезы. Обычно они выбирают «чоп сюй» и спрашивают, из чего это приготовлено. Я отвечаю просто: «Из всего». Все китайские повара и официанты знают, что английские посетители их ресторанов любят это блюдо. По-китайски оно называется «цза цзюй», что в кантонском произношении звучит как «чоп сюй». «Цза» значит – «смешанные», а «цзюй» – «фрагменты». Сегодня это блюдо как раз и представляет китайскую кухню на Западе. Возможно, мне следовало бы назвать книгу «Лондонский чоп сюй» – в ней нет ничего особенно ценного, но кому-нибудь она может показаться аппетитной».

Георгианская Англия была вполне готова к восприятию этого жанра, благодаря многолетней традиции, начатой полутора веками раньше «Жизнью и мнениями Тристрама Шенди» и «Сентиментальным путешествием» Стерна, и принесшей обильные плоды современной молчаливому путешественнику эссеистики «о том, о сем», среди авторов которой достаточно упомянуть Г.К.Честертона и А.А.Милна.
«Молчаливый путешественник в Лондоне» впервые увидел свет в 1938 году, вслед за тремя другими книгами Чьянг Йи: «Молчаливый путешественник в Озерном краю», «Китайский взгляд» и «Китайская каллиграфия». Чьянг Йи, вынужденный покинуть Китай в 1933 году и проведший несколько десятилетий вдали от родины, необычайно быстро и успешно адаптировался в английской культурной среде.
Но принятый повсюду, он постоянно и добровольно сохранял некоторую набоковскую дистанцию, позволявшую ему наблюдать окружающее со стороны, причем, более пристально вглядываясь в нее, чем то пристало бы настоящему английскому джентльмену. «Я странствовал по Лондону молчаливо и очень тихо, – писал он, – и благодаря моему молчанию действительно увидел множество вещей».
Однажды он прочел в «Таймс» статью, озаглавленную «Тишина в метро», в которой сообщалось, что Управление общественного транспорта в Лондоне, постоянно вводившее все новые и новые усовершенствования на благо общества, объявило о большом капиталовложении для создания бесшумных линий метро. «Эта неслыханная перестановка, смена шумных поездов с молчаливыми пассажирами шумными пассажирами в бесшумных поездах, если она осуществится, станет еще одной тихой революцией в подземном Лондоне, из тех, что более всего заметны случайным гостям столицы в последние 20 лет». Лондонцы, как показала история, не слишком изменились, не превратились в болтливых римлян, несмотря на тишину городской подземки, лишь изредка прерываемую загробным гласом, призывающим Mind the gap. Среди них Молчаливый Путешественник мог безнаказанно быть самим собой. «Эта книга, – писал он, — ни что иное, как запись всего того, о чем я разговаривал с самим собой на протяжении пяти лет в Лондоне, оставаясь столь молчаливым».
Особую прелесть этим записям придают авторские акварели, цветные и монохромные, и стихи в оригинале, украшающие страницы четкими столбцами каллиграфической иероглифов и сопровождаемые собственными английскими переводами. Чьянг Йи пишет о самых разных материях: о природе, о детях, об искусстве, о чае, об именах, о книгах, о памятниках, о людях и, конечно же, о погоде.
Сейчас, когда за окном сердито завывает резкий иерусалимский ветер и в холодном воздухе обманчивых, как всё в этой призрачной жизни, субтропиков висит, по меткому выражению одного моего англо-израильского приятеля, «постоянная угроза дождя», наиболее проникновенно звучат главы, касающиеся лондонской зимы, тумана и снега. Мысли о погоде приходят на ум сами собою, и разговор, не претендующий на решение мировых проблем и на глубокие социо-культурные обобщения, течет плавно и неспешно.
Чьянг Йи приводит цитату из стихотворения Су Тан-По о погоде на южном китайском острове Хайнань:

Все четыре сезона – лето,
один порыв дождя –
и это уже осень.

И следом в этой же циньской традиции пишет двустрочное стихотворение касательно лондонской погоды:

Несколько солнечных дней заставляют почувствовать весну,
Но нет сезона, когда уходит зима.

«Мне кажется, в Лондоне можно жить, экономя на портных. Если вы не денди, то пары костюмов вам достаточно на долгое время. Дело обстоит иначе в Китае, где нам приходится иметь не менее четырех перемен для каждого сезона. […] Одна китайская дама сказала мне как-то, что при виде англичанки на улице она не может сказать, принадлежит ли та к королевской семье или это продавщица из универмага, потому что все женщины носят примерно одинаковые платья сходных цветов и стиля. Качество материалов может несколько различаться, но для иностранца это ничего не определяет. Тогда я ответил: «Это следствие английской демократии». Но, возможно, демократии приходит на помощь природа, ибо лондонская погода делает невозможным большее разнообразие».
В одной из классических китайских книг, «Цо Чжуан», написанной около пятого века до нашей эры, Чьянг Йи обнаружил странную концепцию погоды:

«Другой правитель Чинь заболел, и к нему был послан доктор Хо. Изучив проблему, доктор сказал: «Ваше заболевание неизлечимо. Оно не вызвано ни демонами, ни пищей. Вы пребываете под влиянием ядовитых, подобно Ку, женских чар. Добрый министр умрет, и небеса не смогут его защитить». – «Разве нельзя приближаться к женщинам?» – спросил больной. «Только в самой умеренной пропорции. Существуют шесть типов погоды, которые порождают пять вкусов, пять цветов и пять звуков. В избытке каждый из них вызывает болезнь. Эти шесть типов: облачно, ясно, ветрено, дождливо, туманно и солнечно. Они образуют четыре сезона и следуют порядку пяти элементов. Если баланс нарушится, результатом становится заболевание. Чрезмерная облачность приводит к холодным заболеваниям, чрезмерная ясность – к горячим заболеваниям, чрезмерный ветер – к заболеваниям желез, чрезмерный дождь – к кишечной хвори, чрезмерный туман вызывает чувственность, а избыток солнца – сердечные проблемы. Женщины связаны с облачностью и туманами. Излишний контакт с ними вызывает лихорадку, заканчивающуюся болезнью Ку».
«Не все в этом абзаце имеет отношение к моей теме, – продолжает Чьянг Йи, – но мне, тем не менее, кажется, что гений древности уже в те далекие дни предсказал лондонскую погоду и ее последствия. Несомненно, излишняя облачность, туман и дожди являются причиной того, почему всякий житель Лондона должен постоянно иметь при себе врача. У нас, китайцев, доктор не приставлен к каждому, и мы обращаемся к нему только тогда, когда действительно серьезно больны. Что до густых туманов, то они объясняют мне пристрастие лондонцев к шотландским элям и ирландскому темному пиву.
Тем не менее, лондонская погода – большое подспорье, по крайней мере, в одной области: нет ничего интереснее разговоров о ней! Двое абсолютно не знакомых друг с другом людей, которые к тому же не особенно стремятся познакомиться, могут, сидя на садовой скамье или в железнодорожном купе, часами разговаривать о погоде. Если на какой-то вечеринке беседа начинает затухать, вы можете легко переключиться на эту тему. Я всегда восхищаюсь этим родом разговора, и мне представляется, что лондонцы весьма дружелюбны и пребывают в неком погодном братстве, не испытывая необходимости близко знакомиться друг с другом. Я часто слышал, что английские манеры прохладны, как английская погода, но ведь это не так, в тех случаях, когда ее обсуждают. Более всего восхищает меня выбор терминологии в их прогнозах погоды: ожидается главным образом ясная, умеренная погода с легкой переменной облачностью, временами неустойчивая, возможен дождь и т.д. и т.п.»

Взгляд художника примечает в лондонской зиме красоты, скрывающиеся от продрогшего сопливого прохожего, не склонного глазеть по сторонам. Чьянг Йи рисует и описывает черные, сбросившие листву деревья, чью обнаженную прелесть он предлагает в качестве альтернативы для нуждающихся английских живописцев, не имеющих достаточно средств для ежедневной оплаты обнаженной натуры в своих ателье. Лондонская зима, как ни один другой сезон, представляется ему идеальным временем для художественного постижения места.

«Английский характер яснее всего наблюдается в зимнее время. Хотя современные дома снабжены центральным отоплением, многие семьи предпочитают очаг с углем. Я побывал в ряде старых английских домов, и более всего врезалась мне в память картина, представляющая хозяина или хозяйку, стоящих посередине каминного коврика спиной к огню. Я полагаю, с этой позиции удобнее всего разговаривать с гостями и развлекать их, но понимают ли они, что закрывают огонь от остальных? Мне нравится наблюдать свободный танец языков пламени, и потому я зачастую наслаждаюсь этим зрелищем через ноги хозяина. Английские брюки чрезвычайно узки и действительно занимают немного места, но что делать, если перед огнем стоит хозяйка? Однажды я наблюдал особенно яркое проявление этого обычая в одном из старых домов на Финсбери Сёркес, где мне случалось преподавать. Пока я сидел за столом, проверяя какие-то бумаги, один из наших худощавых почтенных профессоров с лысой головой и седой бородой подошел к камину. Повернувшись спиной к огню и вставив в правый глаз монокль, он начал весьма внимательно читать. Его ступни и голова находились в состоянии фиксированной неподвижности, в то время как торс и бедра медленно раскачивались из стороны в сторону. Насмотревшись на него, я закрыл глаза, а потом попробовал смотреть снова. Я не видел ни головы, ни ног – только подвижную часть, заставившую меня вспомнить большой маятник из старых часов. Надеюсь, читатель мой не сочтет, что я выставляю пожилого профессора на смех! Профессоров следует всегда уважать, и я, пришедший из страны, где почитание старших так распространено, должен особенно тщательно следовать этому закону! В Китае зимой часто бывает невероятно холодно, особенно в северных районах. У нас тоже есть очаги, самые различные в разных местностях. В моем родном городе мы жжем уголь в бронзовом сосуде на деревянной подставке, которая обычно устанавливается в середине комнаты, чтобы люди рассаживались вокруг. Нам незачем нагревать наши спины, но мы любим класть ноги на подставку, если она не слишком высока. Ноги у нас часто холоднее всех прочих частей, поскольку обувь сделана целиком из ткани. Если подставка высока, то мы часто греем над нею руки. Так или иначе, холод иногда невыносим, но он всегда очень сухой».

Одна из самых замечательных глав этой книги – «Лондон в снегу». Она начинается исчерпывающим по своей выразительности объяснением:

«Название этой главы вводит в заблуждение, поскольку за пять лет, которые я провел в Лондоне, я ни разу не видел его покрытым снегом». Замечательна сцена, которую он наблюдает перед рождественской витриной, украшенной снежной декорацией с Санта-Клаусом в шубе. Пятилетняя девочка с мольбой в голосе спрашивает маму: «У нас будет такой снег на рождество? Почему его еще нет, ма-ам?»

Иное дело – лондонский туман. Лондонцы, по мнению Молчаливого Путешественника, предпочитают строчить на него пасквили. Он приводит цитату из Э.В.Лукаса, писавшего: «Лондон открыл Уистлер. Десятилетиями лондонский туман был темой для сарказма. Понадобился этот чувствительный американец-парижанин, чтобы показать нам город загадочной, призрачной красоты. Теперь это известно каждому».

«Я, – пишет Чьянг Йи, – с детства привык к горному туману центральной Азии, и у меня всегда были к нему добрые чувства. Живя на вершине своей родной горы, я не знал наслаждения, сравнимого с созерцанием густого тумана, поднимающегося от основания к вершине, словно поглатывающего меня внезапно вместе со всем окружающим. Но, хотя я неоднократно видел утренний или вечерний туман, накрывающий целый город, как это часто у нас изображается в поэзии и живописи, с туманом такой густоты, как лондонский, я не сталкивался. Здешний туман – не того чистого белого цвета, к которому я привык, он желтоват, а иногда – сер. Его частицы не освежают лицо, но забивают ноздри дымной влагой.
В первую свою лондонскую зиму я получил письмо от друга из Китая, где он спрашивал, действительно ли лондонский туман можно резать ножом. Тогда, еще не столкнувшись с самым худшим, я ответил отрицательно. На следующий Новый год я был приглашен на вечеринку где-то на Говер-стрит. Отправившись из Хэмпстеда, я уже приближался к перекрестку Морнингстон, когда без малейшего предупреждения все погрузилось в плотный желтоватый кисель, делавшийся еще гуще в наступающих сумерках. […] Я сошел с автобуса, предпочитая идти пешком. На тротуаре я пережил немало увлекательных приключений: однажды я наткнулся на почтовый ящик, затем ухватил кого-то за руки – мы рассмеялись, не видя друг друга. Свет магазинной витрины я принял за огни автобуса и, чтобы спастись от него, забрел в конюшни, позади магазина Мейплз. […] На следующий день я купил газету «Ивнинг Стандард» с броским заголовком на первой полосе: «Семь человек забрели в реку». Оказалось, что среди множества людей, следовавших берегом Темзы, семерых в тумане занесло в воду. И я тут же вспомнил карикатуру из «Панча», изображающую двух призрачных джентльменов, с подписью:
– Будьте добры, покажите мне, как пройти к реке!
– Прямо вперед. Я только что оттуда.
Не считая такого густого смога, – пишет Чьянг Йи далее, – я люблю почти все разновидности тумана. В один туманный день я был взят на башню Вестминстерского собора, с которой, как говорят, можно увидеть весь Лондон. Мой английский друг думал, что только из вежливости я утверждаю, что мне нравится открывшееся перед нами туманное пространство, и, не переставая, извинялся за такой неподходящий день. А я действительно не понимал, что он имеет в виду, когда говорит, что в этот день не на что было смотреть. […] Спустя некоторое время я снова отправился туда в одиночестве. Лифтер посоветовал мне не тратить шиллинг понапрасну, поскольку день был туманный. Я ответил, что хочу подняться и увидеть «ничто», и он улыбнулся. Я был там единственным посетителем и обошел все четыре стороны башни, чувствуя, что живу на небесах. Сквозь белый туман, окружавший меня, я мог даже вообразить свой далекий-далекий дом. Это ощущение я могу проиллюстрировать цитатой из книги Линь Ютана «Важность жизни»:
«Есть иная разновидность путешествия. Моя американская подруга описывала, как она отправилась с китайскими друзьями на холм вблизи Гуаньчжоу, чтобы «увидеть ничто». Чем выше они поднимались, тем гуще становился туман, можно было слышать мягкие звуки капели на листьях и траве. Ничего не было видно, кроме тумана. «Но сверху прекрасный вид», – настаивали ее китайские друзья. Она продолжала подниматься с ними, пока не увидела вдали кусок скалы, окруженный облаками. «Это – Перевернутый Лотос, – сказали ее друзья. – Но на вершине есть еще более великолепные виды». Наконец они достигли пика. Со всех сторон их окружал туман, и на горизонте едва виднелась тусклая полоска холмов. «Но ведь здесь ничего не видно!» – «В этом-то все и дело. Мы поднимаемся, чтобы увидеть ничто», – ответили ее китайские друзья».

Чьянг Йи заканчивает главу о лондонском тумане стихотворением, которым и мне хотелось бы завершить этот писанный в центре мира зимний эссей о переменчивости погоды на Западе и на Востоке, об обманчивости наблюдений за нею и о неоднозначности культурных прочтений давно всем знакомых текстов цивилизации:

О, лондонский туман, лондонский туман!
Сколь многие прошли сквозь твои необыкновенные радости:
Стремишься на восток, а оказываешься на
западе, с помутненным рассудком.
Туда, сюда, все смутно – таков путь в тумане.
Натыкаясь плечами, лягаясь, весело восклицая,
Не различая прекрасного и обыденного – так
встречаются в тумане.
Утром и вечером лучше всего,
словно там, нет, не там – это деревья в тумане.
Мне нравится их легкая, неуловимая повадка.
Вот почему я так люблю жить долго
среди лондонских туманов.