Уроки анатомии мастера Иудая

Расправить крылья я легко могу. Согнуть в колене ногу мне бывает сложно. Это потому, что я ее люблю. А ты смеешься и твердишь, что быть влюбленным долго невозможно. «Это все пройдет, — ты уверяешь. – Сколько ни колдуй, не оживить в ручье Бул-Рана тени». Что ты говоришь?! На крыше Вероника расстилала скатерть и ложилась загорать. Она снимала платье без смущений. Тек по коже пот, ей было жарко, но она молчала. Я держал ведро и прыскал воду ртом, как мог. А вентилятор слабый делал ветер. «Улетел давно, — ты замечаешь, — не оставив следа. Веришь, полосатый кот покойно думает теперь о жизни и невесте. Не спеша он лижет языком шершавым свой живот. А прошлым мартом так кричал на перекрестке о разбитом сердце!» Это потому, что я открыл в подвале нараспашку двери. Кошка прыгнула оттуда в белый свет, на подоконнике застыла и сказала мяу. Я ей не поверил, я махнул рукой. Она согнулась, как дуга, и в сумерках с хвостом пропала. Утром дождь пошел, он сложен был из настоящих капель. Думаю, что это он замыл пятно, где кошку кобеля порвали, словно тряпку.

Автопортрет мастера Иудая

Дождь собирал по лужам капли и устал. Потом он перестал, а я проснулся. Потянувшись, встал — а ты раскрылась, на бок повернулась и вздохнула. Я тебя укрыл. Спи дальше, дорогая Вероника! Лужа на дворе горит, роса на улице в траве дымится. Солнце у окна в глаза мне светит прямо, все теперь двоится. Хорошо, что у меня есть ты, и плохо, что из лужи мне, как ни старайся, больше не напиться. Есть зато цветы на клумбе, я их режу утром. Ничего, что маки в мае отцвели, взамен остались незабудки и гвоздики. Есть Петрив Батиг, отвар которого я пью, когда мне больно. Вдоль дороги выросли кусты ромашки луговой. Охапки ты любила тут нарвать и сесть на корточки, чтобы плести венки и собирать жуков, лучащих ночью из стеклянной банки. О любви вокруг кричали кузнецы и потирали ноги. Было так всегда — вчера, сегодня, завтра. Было жарко так, что у меня, потрескавшись, сочились кровью губы. Помню как-то раз я тень нашел от облака, точно монету, в поле. Ты, ладони сжав, меня поцеловала и сказала: «Мастер Иудая, твой язык, наверное, не зря напоминает жало!»

Признания мастера Иудая

Мне нравится смотреть на облака. Они напоминают мне машины, механизм которых прост. Немного пыли водяной, принявшей форму в небесах, и грусть, разлитая по краю синей акварели. Если посмотреть внимательно и глаз прищурить, то увидеть можно птиц. Они кружатся надо мной с тех пор, как ты сказала: «Жить, как жили мы, так больно!»
Душно на дворе. Луг дышит паром и немножко мятой. Это потому, что ты вчера в траве лежала с раннего утра и до заката. Против комаров, ты говорила, и от сердца помогают капли валерьянки. Выпил я ведро, но мне не помогло. Люблю тебя не меньше – даже больше. Если можешь, верь, что небесам до нас нет никакого дела. Только почему, спрошу тебя, дождь начал лить тогда, когда ты, уезжая, на дорожку села. Я дрожал внутри, потом внезапно ветер дунул. Ты мою ладонь раскрыв, взглянула и спросила: «Что же дальше будет?»
— Если растворить окно, — я отвечал не в лад и несуразно, — можно слышать, как гроза шумит вдали и барабанит крышами по пальцам.
— Нравится глядеть в твои глаза, — ты улыбнулась, — и тому причина, что они напоминают мне любимых, до которых не дошла рука или которые, перешагнув меня, ушли под руку с дамами другими.
Лист залила тушь. Гром так закашлялся, что, поперхнувшись, умер. В тишине я уронил тарелку вдруг, и на полу она на мелкие кусочки разломилась.
— Бедный мой дружок, — ты поднялась, — пришла пора прощаться. Не грусти, разбитая посуда – верный омен счастья!

Второе повторение мастера Иудая

Ночь отворилась, как ладонь, и я подумал: «Боже, линии судьбы твоей и звезды так похожи!» Белый снег лежит. Перила от балкона в небо улетают. Отчего, скажи, мне хочется кружить, точно метель, и таять, таять? Почему с утра бежала мать на лед, две девочки за нею? Лед, конечно, разломился пополам. Ты вскрикнешь от испуга: «Как же так?» А я в газете прочитаю: «Ходит их отец теперь с петлей на шее». Или вот еще — в Манассасе, где я живу, ручей Бул-Рана поперхнулся бурей. «Страшно было? — спросишь ты. — Ах, мастер Иудая, для чего ты променял меня на родину чужую?» Странная земля, я расскажу тебе, зимы тут нет в помине. Солнце светит, ветер гонит облака и на закате свет – словно твои глаза. Он синий, синий, а в воде — зеленый!
— Сонная трава, — ты говорила часто, — в поле мак пунцовый.
— Это от того, — я отвечал всегда, — что он стоит перед тобою на коленях голый!

Уроки Carpe Diem мастера Иудая

Давай обнимемся и станем горевать о том, что наша жизнь проходит так невзрачно. Если бы умел я рыбу убивать, давно сидел бы у реки и думал: «Все идет прекрасно!» Выбросив крючок пустой, смотреть на воду просто. Наблюдать круги и поплавок среди кувшинок белых в лодке, замершей под желтым солнцем. Теплая река, она течет так, словно нет ей никакого дела. «Дверь скрипит. Как жарко дышит ветер!» — я твержу, но ты меня не слушаешь.
— Поверишь ли, рука, — ты говоришь мне, — мастер Иудая, затекла и онемела?
Воду зачерпнув, ты смотришь, как стекают капли.
— Знаешь, а вчера во сне – ты произносишь, — я себя увидела в прозрачном платье.
Бледные круги и тень лежат, словно монетки, под глазами. Острые соски так поднимают ткань, что топорщатся складки. Я хотел бы распознать их вкус, держа во рту, и трогать их губами.
— Хочешь, я нырну? – ты спрашиваешь, — Дно песком накрыто. Скатерть я устала расстилать и ждать, когда волна умрет и станет вновь в затоне тихо.
— Рыжая скоба на поясе рассыпалась на части, — я заметил. — Помнишь, ты любила брызги собирать в ладони? А на лбу и платье пятна проступали позже, только если был прохладным воздух.
— Пахнет так лозой, когда кусты на берегу лучи пригреют. Отчего порой я чувствую себя ненужной? Словно сирота, хожу и собираю крохи. В детской на полу на день рождения рассыпали, как будто одиноким птицам накрошили хлеб и конфетти.
— Что ты говоришь, а я?!
— Ах, мастер Иудая, у тебя жена. Послушай, обмани меня на миг. Руками разведи и улыбнись, как кот. Скажи, мотая ус седой, что я тебе по-прежнему милее и дороже всех на свете!

Уроки пунктуации

— Как в детской комнате лежит свет на полу!
— Точно ковер. Давай, опустим штору.
— Веришь ли, вчера мне рассказали: солнце – черный шар! А на твоих картинах диск летит по небу, словно таз зеленый.
— Это потому, что медь, — ты объясняешь, – патиной покрыта. Столько лет прошло, как я глядела на него до слез.
— Да, много слез пролито.
— Есть еще Луна.
— Тень от Луны поймать не очень просто.
— Нужно, как приманку, закопать кольцо в песок.
— Только проверить нужно, чтобы был песок речным и от воды холодным!
— Можно молоко разлить по чашкам на двоих.
— А блюдечко мы выставим наружу.
— Кошки станут на скамейку приходить и слушать в оба уха за кустом сирени писк мышиный.
— Есть еще сверчки.
— Соседка собирает их в коробку!
— Знаешь, у нее от старости растут усы.
— Сверчков она приносит в комнату и отпускает на свободу в угол, там, где крысоловка.
— Вечером она встает и ждет, когда наступит полночь. До утра она потом гуляет через двор.
— Чаще всего она в одном белье исподнем!
— Белое пятно в ночи подобно простыне крахмальной.
— Если ты тихонько стукнешь камешком в стекло, я отворю окно.
— Ты лестницу возьмешь.
— А как же муж?
— Не бойся, мужа мы обманем!

Уроки воздухоплавания мастера Иудая

А если в этом городе тоска, то на дворе хорошая погода. Дождь с утра накрапывал пока, воды хватало в небе и не стало в речке брода. Кто там говорит, затем волна смывает глину, чтобы жижей стала твердая, как стол, земля и рыжая трава, что на земле лежит, как порванное ветром покрывало. Кто там говорит, шепча, что я хожу тайком на старое болото? Ты любила собирать цветы, дышать через тростник и зажигать огни, когда мне было плохо. Я хотел спросить тебя давно: «Ты знаешь, что прошло три года, сорок дней и несколько минут с тех пор, как ты глаза закрыла и зажегся взор двух новых звезд посередине голубого небосвода?» Видишь ты меня, следишь издалека? В раскатах грома я услышал голос. Снег на лоб ложился, как холодная рука, и таял на губах. Он, словно поцелуй, казался мне горячим и на вкус соленым. Я теперь другой! Ты, верно, замечаешь перемену. Волос у меня седой, только зрачок по-прежнему плывет, как щель, в круге зеленом. Закрутив усы, точно пропеллер, я верчу цепочку. Имя мое – Блерио Луи! Я полечу на острова, только найду счастливую сорочку. Рукава моей рубахи, посмотри, пошиты, будто крылья, в смысле том, что швы на рукавах прошиты красной нитью в строчку. Думаешь, легко поверить в сердце, ты живешь на небе? Слышать твои тихие шаги, когда гроза босая бродит в феврале по снегу? Кто там говорит: «Зачем на крыше папа ночью засыпает?» Этого никто не знает, даже я. Я думаю, что я на листьях белой жести ночью теплой жду тебя и, совершенно голый, загораю! Разобрав следы, ты прочитаешь надпись на пороге дома. Кроме Костика с Богданом, у меня есть ты. Ты только погоди, не уходи, побудь со мной немного!

Уроки памяти мастера Иудая

Ты любишь мужа, я люблю жену. Так наша жизнь проходит пресно и невкусно. В зубе у меня нашли дыру. Ее сверлили долго, чтоб ей было пусто! Только иногда ты убегаешь в номер, где в постели тело. Словно спящая царица. Это я с тобой кружусь вверх и вниз на карусели. Это я с тобой ложусь и поднимаюсь тенью. Это ты со мной не можешь в сон уйти, хотя калитка в сон давно висит, словно оборванный цветок, на сорванной петели. Это ничего, что в словаре покамест нет такого слова. Значит, будет! Для тебя я отворю окно. Не страшно, что февраль. Ведь ветра в голове моей от сквозняка нисколько не убудет! Что это с тобой? Звезда под утро тихо затухает? Ты не говори так, милая моя. Ведь ты сама звезда, а звезды никогда и никуда не исчезают! Это просто свет от солнца небо вытирает тряпкой. Потому всегда ты в полдень жаркий таешь, словно снег, и говоришь мне на прощание: «Ах, мастер Иудая, мы с тобой опять играем в прятки». Разыщи меня, найди скорее и возьми на руки! Веришь, когда ты во мне, я никогда, даже не миг, не чувствую печали или скуки! Крутятся слова, давай ловить их на язык и пальцы. Вижу на мизинце у тебя кольцо, сережку в мочке уха и порез на память на запястье. Поцелуй меня, и я проснусь, росой умытый, как камыш у речки. Тут на льду возле моста ты подожгла меня, и я с тех пор горю возле тебя, как свечка! Помнишь, я читал двум девочкам из книжки сказку о далеких странах? Это было рядом с морем, и твоя сестра, наслушавшись, хотела плыть со мной на надувном матрасе в гости к молодому капитану. Разложив песок сейчас, я сосчитаю, не спеша, песчинки. Как же я могу забыть твою улыбку, родинку и белую косынку?

Уроки пения мастера Иудая

Уже весна, так грустно на ветру. Твои слова пусты, но домыслы не лучше. В полночь ты рассказываешь сказки. Ну, а я их собираю, как своих детей, и спать укладываю, завернув в сухие листья. Там они лежат до той поры, пока их шепот кто-нибудь не слышит. «Что это такое?» Костик говорит: «Метаболизм мертвых клеток разливает запах. Почему Богдан возле окна стоит? Ведь он босой, а пол такой прохладный!» В тишине паркет у нас блестит, натертый воском, отражает блики. Я ему ответил: «Милый мой, ты спи! Это Богдан играет, на ночь глядя, музыку – мотив Шопена или Франца Листа». Мне не разобрать, во мне самом играет Бах, уже почти слепой, на скрипке. Как тебе сказать, чтобы меня ты мог понять? Air on G String через меня плывет и затихает, словно крик. В тумане дикий гусь нашел свое гнездо, кусочки скорлупы и перья от жены пречистой. А речной песок на память сохранил немножко крови. Видишь, след лисицы? Хвост ее, похожий на огонь. Он — рыжий, пламенный, пушистый! «Почему же ты не хочешь спать? Не нужно плакать, зайчик мой. Все утром будет славно. Хочешь, я тебя укрою одеялом, стану обнимать. Целуя в лоб, начну нашептывать на ухо сказки о далеких и прекрасных странах?»

Уроки нестяжания мастера Иудая

Не нужно умирать, мы станем жить. Мы будем бить прекрасную посуду. Для чего нам чашка, если из нее не пить? Тарелки, мейссенский фарфор, мы свалим, не жалея, в груду. Потому что мы с тобой уйдем. Когда-нибудь уедем на рассвете. Сядем в беглый поезд и махнем рукой. «Пожалуйста, везите нас подальше и не спрашивайте, где у нас билеты!» Осенью летит, как ветер, лист. Он, точно так же, ничего не знает. Может быть, поэтому ты любишь говорить: «Мой мастер Иудая золотой, куда-нибудь должна нас вывезти кривая!» Станем тихо жить. Возле реки поставим домик с расписным крылечком. Ты мне будешь по утрам блестящую форель ловить. А я ей буду резать животы и, кишки выпуская, думать: «Нужно положить в похлебку лук, щепотку соли, лист лавровый и кусочек редьки!»
— Ох, как горячо! – ты примешься меня хвалить и дуть на ложку, — Дай, господь, тебе пожить еще! Спасибо, милая. После еды давай пойдем гулять в овраг, где папоротник тень плетет, словно руками, и ручей, как будто лунный свет между камней, струится понемножку!

Секреты мастера Иудая

Я верю, звезды – просто слезы на щеках. Дождь вытирает их украдкой, если ночью тучи. На горячей крыше я люблю лежать и трогать жесть, шумя листом, слегка отставшим от стропил и потому, как гром, гремучим. Я люблю свистеть, скрипеть зубами, просыпаться в полночь. Хочешь, мы с тобой пойдем гулять и будем вишни нюхать, как собаки, носом мокрым и холодным? Хочешь, мы с тобой вдвоем на чердаке в коробки из картона ляжем? Станем говорить друг другу: «Это тесный дом — но он хорош для нас, покуда мы скрипеть не устаем пружинами дивана в ржавых пятнах. До тех пор, пока горим мы синим пламенем без спирта, дом для нас — корабль. Он по небу плывет и оставляет за собою облака, словно на траверсе висит клубками голубая дымка. До тех пор пока, с тобой гремим мы медным тазом в тишине подъезда, дом нас носит осторожно на руках, качает, как младенцев, и присыпкой пыли посыпает нежно!» Что еще сказать? Добавить нечего, я свой секрет открыл, как двери! Если ночью ты пойдешь гулять, услышишь гром, но не увидишь ливня, погляди наверх — на кромке крыши ты увидишь тени. Это я лечу, скольжу на животе по скату. Словно кот, сорвавшийся с трубы, или петля, что так устала ждать, вся в пене от погони за бегущей шеей, в белой мыльной вате!

Теология мастера Иудая

Я туфли снял и босиком пошел. Я видел девушку, она была повсюду. Дождь, конечно, с неба лился крупный, как горох. Я собирал его горстями в белую посуду. Таз фаянсовый поставил я на стол, расправил скатерть и посыпал солью хлеб, который ты вчера разрезала ножом, как будто сердце, и небрежно положила в блюдо. «Это для того, — ты объясняла терпеливо раз за разом, — чтоб место было для моей души. Ведь ты не против, мастер Иудая, жить с моей душою рядом?» Волосы текли вместе с водой у девушки на плечи. Я хотел сказать ей: «Милая моя, не нужно плакать. Хотя дождь идет, но Вам к лицу по улицам гулять вместе со мной в малиновом берете. Мокрая моя, давайте постелю под ноги Вам пиджак. Словно закат багровый, в луже он утонет, зато Вы пройдете сквозь меня, как через грязь, и не запачкаете ни чулок, ни ноги!» Папа говорит, что у меня есть бог. К нему от мужа ты уходишь незаметно ночью. Только на лугу лежит дорожка из следов в траве, чтобы тебе было легко найти тропинку к дому на восходе.

Второй урок аэронавтики мастера Иудая

Я становлюсь похожим на отца. Я принимаю постепенно форму папы. У меня поэтому на пальце два кольца. Я, как рыбак, стою возле реки в носках, и сам себе кажусь созданием крылатым. Это потому, что шарф – как будто флаг. Он по ветру на шее реет. Шея у меня тонка, не скрою, но зато душа стала широкой, словно в старом парке главная алея; и по ней идут мужчины, женщины – берут друг друга в руки. Дети подле ног, как ручейки, бегут, язык наружу выставив, и прыгают в овраг со скуки. На карниз окна давай мы хлеб накрошим щедро — птицам будет счастье. Милая моя, останься до утра! Я обещаю больше никогда не рвать белье из шелка на куски, так, словно это на застежках намертво сцепившееся платье. На постель садись скорее в сапогах, мне простыней не жалко. После станем обниматься, а сейчас давай с тобой тихонько для начала целоваться. Губы облизнув, скажи, что я на вкус похож на мед соленый, что я пахну крепко сеном луговым, и что, хотя чердак закрыт, но голуби живут, устроив гнезда у трубы каминной. Керосин разлив, я опущу полено в середину лужи. Подожги меня, взмахни косой, и я взлечу на небо, загудев, как шмель, весь в ярком пламени, словно огонь без дыма!

Уроки вкуса мастера Иудая

На сером небе облака плывут. Мне кажется, они из гуталина. Может быть, со смехом они дождь над головой прольют, а может быть, откупорят бутылочку и разольют чернила. А когда над крышей гром устанет ждать, и верно, где я спозаранку шляюсь? Он ударит молнией, да так, что штукатурка в комнате на потолке отстанет. Станет гром после того ворчать, раскаты перекатывать, как камень, Ты мне скажешь: «Мастер Иудая, твой дружок сошел с ума и за собой тебя туда же по кривой дорожке тянет. Погляди, как будто заводной он ходит кругом и стучит зубами. Видишь сам, как машет он рукой и через воздух в тапочке ногой черту проводит. Заплетя косу, гром дышит глубоко. Лишь иногда он кашляет от ветра. Посмотри, будто салфетка, занавеска у меня в окне дрожит от капель, мокрая и пахнет морем, выловленным, точно рыба в чешуе, полупрозрачной сеткой!» Подобрав ключи, давай, замок уроним на ступень без стука. Хорошо, что ночью нет в парадном ни души. Значит, никто мешать не станет, мы откроем дверь наверх без звука. Побежим с тобой мы сквозь чердак туда, где закипают пеной и отходят воды. «Мы с тобою, мастер Иудая, детки навсегда! — ты на ухо шепнешь и рассмеешься, — Что же это с нами происходит?» Может быть, и правду люди говорят? Мол, старый кот гуляет по стропилам с каждой юной кошкой. Высунув язык, давай тебя спрошу: «Зачем во рту ты таешь без обертки, словно мятная и липкая конфетка?» Ворот распахнув, мы сядем на карниз. Пусть туфли улетают к каменной брусчатке. Станем слушать, как внизу на кухнях чай соседи пьют и губы мажут ложечкой варенья, чтобы было сладко!

Уроки ревности мастера Иудая

Я слушаю себя точно часы. Я замечаю всюду перемены. Хорошо, что у меня есть ты, и хорошо, что ты не веришь, что душе нет места в теле! А меня все время мучает вопрос. Куда уходят тени под глазами на рассвете? Помню, что дарить нужно по праздникам цветы. Я знаю также то, что говорят о нас сидящие на лавках бабушки и маленькие дети. У него из горла яблоком торчит кадык. Она порхает, словно мотылек, беды не зная. Сколько же они так могут жить? Она ведь ходит, под собой не чуя ног, и на коленях пыль от лета собирает. Жирная земля давно на клумбе почернела с горя. Выросли тюльпаны густо так, как будто перед домом вытянулось маковое поле. Что-то здесь не так, косяк сошелся с косяком, став целым. Если я уйду сейчас, кто станет завтра обнимать тебя, дышать в затылок, целовать? Природа пустоты не любит – тут такое дело! Выйдя на лиман, мою рубашку ты стираешь, не жалея мыла. Кто ее наденет, ворот разорвав? Так тяжело дышать, когда соленая вода, точно мужчина, трогает тебя и на живот кладет умело.

Уроки самолюбования мастера Иудая

Ах, если бы моя рука была тонка в серебряном браслете на запястье. Все бы говорили: «Боже мой, какая красота!» — и разбирали бы меня с собой домой на счастье, как кусочки белоснежной мягкотелой ваты. Если бы живот мой был словно доска – рифленый, будто бельевая доска. Все бы удивлялись и жалели: «Бедная жена, она живет с таким прекрасным мужем и не слепнет. Это так непросто!» Если бы я мог вернуться в парк, где пионер стоит в кустах забытый. Он измазан серой краской с головы до пят. Горн уцелел, но нос разбит и правый глаз подбитый. Увидав меня, он начал бы трубить: «Салют тебе, товарищ мой старинный! Ты не изменился сильно, ну а я, один оставшись, изменился сильно. Помнишь, рядом с нами девушка была? Она еще весло держала так небрежно. Говорили, ты ее носил, будто невесту, на руках, пока не уронил, и мне с тех пор обидно очень и на сердце больно!»

Уроки букетостроения мастера Иудая

О чем кричат все время облака? Я вижу лица в небе, рты раскрыты. Ты же замечаешь тополиный пух, летящий в воздухе. Вода в ручье от пуха будто простыней накрыта. Ты кидаешь камешек в ручей. Вода колышется, словно сосцы под блузкой. «Можно расстегнуть две пуговки, чтобы взглянуть?» Ты, вся зардевшись, отвечаешь: «Мастер Иудая, это что за шутки?» Говорила мать моя не раз: «Будь осторожней, дочка, по дороге в школу! Мастер Иудая, словно тень, набросится из-за угла. Его не отдерешь, прилипчивый, если привяжется, не даст тебе покоя!» Мастер Иудая, он такой. Он думает, ему все можно. Для того отец наш ходит по пятам, как будто смерть с косой, и ставит под окном капканы на ночь. Чтобы ты могла уснуть. Ведь летом жарким спать, когда сирень цветет и запахом дурманит до утра, так сложно! Подрасти сперва. Потом откроешь рамы в спальне, как шкатулку, настежь. Муж твой выстрелит из-под кровати из ружья. Ты побледнеешь и начнешь кричать: «Вернись назад. Он просто ревновал. Он не хотел попасть в тебя, мой мастер Иудая славный!»

Уроки слуха мастера Иудая

Я стану делать звуки без конца. Я буду биться лбом в кастрюлю, будто в стенку. Ты откроешь дверь, и я войду, словно собака, встав на четвереньки. А потом ты станешь плакать, как всегда: “Вот, ты меня не любишь!” Как же это? Я тебя люблю, ведь ты — моя звезда. Я просто часто забываю говорить тебе об этом. Может быть, поэтому с утра ты красишь веки синевою, словно это небо. Белые, как пудра, облака кладут на щеки тени. Я не знаю. Что это такое? Зонтики раскрыв на дождь, разложим их по берегу вдоль моря. Ничего давно не надо, ничего. Ты все молчишь и смотришь. Сидя на постели, мама так сидела до того, и с той поры нам нет с отцом покоя. Шторы распустив, как сон, ты разрываешь рамы. Ветер дует тихо. Если ты из пены выйдешь, я тотчас начну прикладывать себя, как теплый хлеб, к ладоням, чтобы жить без крика. Светлая моя, душа! А хочешь? Я возьму себя сейчас, сложу и разломлю, словно картонный лист, надвое? На рассвете я проснулся как-то раз. Я слышал, ты шептала в губы: «Трудно не заметить, мы на ночь короче стали. Это раз. Но это ничего. Когда уйдем мы, с нами ничего не будет!»

Уроки кухни мастера Иудая

На дне глазного яблока вода. Они мне говорят, я ничего не вижу. На песке нашли мы листья у ручья. Костик с Богданом их подняли и сказали, что на память сохранят, запрятав в книгу. Там они лежат. Давно между страниц с утра я ощущаю слабый запах. Пахнет тленом. Я их выпускаю погулять, а ты бежишь во двор, чтобы забрать, и падаешь, ударив сильно локоть и колено. Осень на стекле дождем рисует день — на улице ненастье. Ночью кто-то выпил кровь по капле из меня, я обнаружил на рубашке пятна. Застирав в холодной ванной простыню, мы станем верить – ничего не будет. Твой отец меня начнет искать, но не найдет. А мать расскажет, кинув карты, что с тобою будет! Разожги скорее под плитой огонь, поймав меня, поставь большую сковородку на конфорку. «Что тебе пожарить, дорогой?» — спроси невинно. Я отвечу, не лукавя: «Так люблю тебя, что для начала, вместо мяса, брось на противень меня и, вместо масла, половинку солнца!»

Уроки магии мастера Иудая

Мы станем потихоньку ворожить. Мы будем понемножку обниматься. Ты меня начнешь учить, как дальше жить, я буду слушать и при этом улыбаться. Ты мне будешь говорить о том, что можно делать и нельзя. Ты мне укажешь место пальцем, там, где станет хорошо и плохо. «Все это случится с нами после, — стану я твердить, — сейчас давай выкладывать на скатерти узор из ядрышек ореха и зеленого гороха!» Сорок два и пять, все остальные цифры соберутся позже. А пока давай с тобой считать, сколько осталось быть мальчишке, что живет в квадратике оконного стекла напротив. В термос мы нальем дождя. За руки взявшись, облако оставим в луже. Пусть оно промокнет насквозь, а звезда всплывет со дна к глазам и на ухо нашепчет, что же с нами будет. Ты мне говоришь: «Нельзя кусаться в губы — может след остаться!» Как же мне любить тебя? Скажи, как жить, если нельзя, намазав медом губы, сладко целоваться?!

Уроки любопытства мастера Иудая

Зачем они все время называли глину мад? На старом кладбище еврейском две могилы вскрыли. У них, наверно, не было с собой лопат, поэтому они руками и зубами землю долго рыли. А потом они сидели, свесив ноги, на краю. Один из них пел песню, но не громко. Когда другой достал бутылку, полную воды, он вылил в рот ее над ямой и закашлял звонко. Другой стучал его несильно по спине. Он волновался. Вглядываясь в лица, он спрашивал прохожих: «На заре Вы чувствуете тяжесть неба? Если да, то это значит, дождь идет на цыпочках по крышам!» Иногда им подавали хлеб. Они любили есть его без соли, но по крошкам. «Ох, мы, верно, птички божьи! Погляди! — они кричали — Видишь сам, как ангелы без звука собирают души в облаках, словно на поле, наконец-то, распустились нежные и белые цветочки доле!» Не стесняясь, они в губы целовались и затем, обнявшись, рвали грязные рубахи с треском на полоски. Нам в груди так тесно! А гроза их слушала и терпеливо гром месила в чане синем вместо теста!

Уроки иллюминации мастера Иудая

Я источаю неприятный газ. Я ел горох, овес, пшено и гречку. Я ел кусок коровы сонной, и еще был подан на тарелке красный рак. Тот самый, что на ужин сцапал руку Грека, когда Грек, гуляя просто так, решил вдруг нужно срочно перебраться через речку. О, как вода текла подле быков моста! Она кружила и плела воронки. Водовороты, понял я, похожи на твои глаза. Твои зрачки меня хватают точно так же, тянут внутрь и топят, как котенка. Ты волновалась: «В комнате отца темно? Откуда этот стук? Скажи мне, это ветер бьется в рамы головой и веткой», Ты, спички зажигая, восклицала: «Посмотри, ползет на свет пятно по стенке к потолку, словно разбуженная сполохом улитка!» Ты говорила: «Душно так, что тяжело дышать». Ты замирала: «Горячо – как в печке!» Я дул на пламя. Обжигая пальцы, ты молчала и меня касалась. В комнате плыл звон. Я сам себе казался дымом, что бежит сквозь темноту, чтобы прильнуть к тебе. Огонь плясал без слов и вспарывал живот распущенной, как ты, текущей соком воска на пол белоснежной и дрожащей свечке!

Уроки нумерологии мастера Иудая

Учи меня, показывая грудь. Рассказывай о том, что интересно. Когда-нибудь тебя найдут и на руки возьмут. Станут нести и говорить о том, что ты моя невеста в тесте. Когда-нибудь и ты сплетешь себе венок. Из одуванчиков — я соберу их в поле и занесу, укутав в мокрую траву, домой, чтобы тебя увидеть, но тебя не будет, как обычно, дома. Я стану кулаками громко в дверь стучать. Замок откроет, испугавшись, мама. Она, меня увидев, улыбнется, а потом взгрустнет и примется кричать: «Отец, неси скорей топор! Тут мальчик к нам пришел, чтобы забрать дите родное, а свое отдать. Только чужого даром нам не надо!» Она рассказывала после по ночам: «Он был зеленый и ужасно странный. Он приносил под утро на ступеньки разный хлам: разбитых голубей, упавших с крыш, и кошек рваных. Он утверждал, что в феврале есть день — десятый, когда солнце светит. Он опасался, не шутя, что и его когда-нибудь десятого числа на чердаке повесят». Через тринадцать дней ты ляжешь в ванну, полную воды. Рожая сына, ты расставишь ноги. Я стану повторять все время про себя о том, что жизнь есть цифра двадцать три. Твой муж на кухне станет волноваться, сидя за столом, и ковырять салат на блюде ложкой серебряной!