С вершины Кармеля вниз к морю спускаются каменные ступени. В Хайфе таких лестниц много, и у каждой есть своё имя, например: лестница Кира Великого, Спинозы, Самуэля, Долины или Братьев Света. Рядом с моим домом начинается лестница Шамая, названная в честь одного из видных толкователей Торы, а через несколько десятков метров её пересекает улица Гиллеля, главного оппонента Шамая. Здесь же, на перекрестке улиц Арлозорова и Бар Гийоры, расположена крохотная площадь и магазинчик «Мистер маркет», где я время от времени покупаю пиво и сигареты. Последние полгода, ближе к десяти часам вечера я садился на одной из ступенек, с банкой пива и пачкой сигарет, и подробно документировал события, которые со мной здесь происходили.


5 декабря 2021 года:

Я разрываю пейзаж надвое и привычно выбираюсь наружу. Зимние деревья над лестницей Шамая, как стебли сухостоя: они стоят, воткнутые в каменистый склон Кармеля – роскошные голые букеты ростом с пятиэтажный дом, – на кончиках освещенных ветвей бурые, тепло-коричневые комки листьев, и ночное небо за ними тоже бурое, но в то же время холодное, с едва заметным красноватым оттенком. Ветви, что тянутся ко мне, скрючились, как длинные пальцы с десятью, а то и пятнадцатью фалангами – на них гроздьями висят, покачиваясь, летучие мыши. Сквозь ветви и стволы видны шершавые, бетонные стены – молчаливые дома, они тоже выросли на склоне Кармеля, но в отличие от деревьев, с их подобием воли, они лишь установлены, хотя поверхность и кажется живой, плотной, как на картинах Сезанна или Фалька, – и ещё живее их делают тени, ползущие по стенам. 

Я поднимаюсь со ступеней и, нащупав в темноте заржавевшую щеколду, открываю калитку. В парадном с высоченными, метров пять, потолками темно, пахнет старой краской, и щелчок выключателя выбрасывает меня на Криглергассе, заснеженную венскую улицу – справа готический шпиль, слева две линии домов, плавно переходящих один в другой, отличающиеся лишь цветами: за серым идет голубоватый, следом зеленоватый, а за ним светло-охристый, все выкрашены педантично, ни одной трещинки. 

Я прячу руки в карманах и бегу, подпрыгивая, чтобы было теплее, в сторону Дунайского канала, однако ноги несут меня в противоположном направлении, и уже через минуту я заскакиваю в старый трамвайчик, который, пошатываясь, везёт меня по улице, изогнутой, как пожарная кишка. Фасады становятся причудливее, кое-где пробивается барочная лепнина, хотя по-прежнему преобладают чистые простые стены с рядами больших прямоугольных незашторенных окон: за одним из них, с неожиданно обшарпанной рамой, видны заросли ив, торчащих из воды, наподобие мангровых зарослей, будто бы созданные для африканских колдунов.

Перемахнув через подоконник, я бегу через прибрежную лужайку с ростками хрена, проваливаясь в илистую жижу – щиколотки щекочет пушистый хвощ. Старая синяя лодка. Чёрные гнилые покрышки, мягкие силуэты ив с кряжистыми стволами, как в старом английском парке или на пейзаже Рейсдаля. Небо такое же бурое, серое, как раньше. Обь пахнет стоячей речной водой. 

Резкий порыв ветра раскачивает ветку, летучие мыши взлетают и исчезают, оставив после себя клочья разорванного пейзажа, за которым гудящая толпа, читая мантру, медленно движется вокруг огромной бетонной полусферы с желтыми разводами, гигантский свод Боднатх спускается террасами вниз, к бродячим собакам, к торговцам овощами, разложившим лук, капусту, морковь на серых простынях, прямо на земле. 

Я раздвигаю ширму и вижу девушку-нищенку, ее волосы спутались, взгляд опущен, и на грязной клеёнке перед ней стоят три пустые банки пива, пошатываясь, она встаёт и идет сквозь меня к выходу, садится на кашляющий мотороллер. Монахиня едет по рынку, её везёт худой, как скелет рикша, на раздолбанном велосипеде: секунду она смотрит на меня, узнавая, и говорит: «Ничего страшного», но люди продолжают идти вокруг свода полусферы, украшенного по периметру рождественскими гирляндами: алыми, голубыми, зелёными, желтыми. Я безвольно иду за ними. 

Моя фигура похожа на куклу, которой управляет неумелый фокусник, движения становятся всё суматошнее, пейзаж рвется так, что весь воздух, кажется, уже заштопан белыми нитями. Я машу руками и воздух над лестницей Шамая трещит от ослепительного электрического света.


26 февраля 2022 года:

Кусты миопорума у лестницы Шамая напитались зимней влагой, тёмно-зелёные листья стали плотнее, а среди них появились маленькие белые цветы с пятью круглыми лепестками. Кажется, даже свет фонарей стал более насыщенный, как огонь от спички, как огонёк тлеющей сигареты. И только дерево справа всё так же похоже на букет сухостоя, но даже и оно будто бы расцвело, хотя листьев на нём совсем нет, только на кончиках ветвей сухие соцветия, оставшиеся ещё с осени, а под ними – старая решётка проволоки. Запомните нас такими, говорят ступени – в эту страшную весну 2022 года.


10 апреля 2022 года:

Небо над лестницей Шамая сегодня угольно-серое с желтоватым, диккенсовским отливом. Воздух теплый, почти жаркий, несмотря на вечер, и песчаная пыль липнет к зубам. Листья кустарника, нависающего надо мной, месяц назад казались сочными, но сейчас они уже устали, зелень вокруг какая-то белёсая, хотя на ветвях ещё полно крепких листьев и крона деревьев над ступенями топорщится, с любопытством глядя на тени двух арабов, ругающихся и жестикулирующих за моей спиной. Пошатываясь, иду домой. Пахнет дымом, предвещающим лето и пожары на склонах Кармеля. 


9 мая 2022 года:

Cегодня я смотрю только на тень, и всё обрамление, – те самые ветви, те самые листья над лестницей Шамая, которые казались такими жизнелюбивыми, – превратилось в тонкую жестяную нарезку. Что же касается моей тени, то она, неестественно вытянутая, напоминает солдата в каске и плаще: больше всего на свете мне не хотелось бы такого отражения. Чёрный полиэтиленовый пакет, кувыркаясь, покатился вниз, из-за кустов раздается пьяный смех, облака на чёрном фоне, похожие на клочки ваты, уже исчезли, а заснеженная трасса с тремя расстрелянными автомобилями вроде бы уже ни при чём: мы рядом, мы близко, мы совсем-совсем далеко, мы закрываем глаза.


23 мая 2022 года:

За две недели на лестнице Шамая случилось чудо. Дерево-сухостой покрылось листьями, хоть и редкими, но какими-то праздничными. Я думал, что приду и напишу о том, что в споре о том, лучше ли быть рожденным, как утверждал Гиллель, конечно же, соглашусь с Шамаем, который говорил: нам лучше и вовсе было не рождаться на свет. Но на улице прохладно, и рыжая кошка устроилась на каменных ступенях прямо у моих ног. Грохот мусорной машины, перекличка теней и просветы между ветвями сегодня почему-то сделали это место свободным, чистым и просторным. Несмотря на темноту, лестница и обрамляющие её кусты с деревьями бодрствуют. Как здорово, что я проснулся. Архитектор Шамай с линейкой в руке стоит рядом со мной, и вместе мы смотрим на золотой просвет, который начинается в нескольких метрах от последней ступени.


26 мая 2022 года:

Сегодня я спустился по лестнице Шамая на один пролет ниже, ближе к улице Гиллеля, более людной, и картина здесь оказалась совсем другая: кустарник теперь за моей спиной, а справа я увидел сухое дерево с обрезанными ветвями, сквозь них проглядывает дом со светлым зарешёченным окном.

Справа открывается деревянный, похожий на ксилофон забор: частокол закрыт копной густой кроны невысокой акации. Пахнет свежесваренным кофе, слышны голоса, и огни Адара, там внизу, похожи на сияние гирлянды. Взгляд падает на ещё одну ветку, с которой гроздью свисают большие кривые бобы рожкового дерева. Две кошки глядят друг на друга, к ним подходит третья, четвёртая, пятая. Люди, много людей, поднимаются по лестнице Шамая, листья шуршат под их ногами, и я, невидимый, сидя в темноте, вдруг чувствую, что оказался в толпе. Ветер теплый. И эта ночь тоже.


6 июня 2022 года:

Я несколько дней приходил на лестницу Шамая, садился на ступени, но в голове было пусто, и у меня не получалось написать ни единого слова.


17 июня 2022 года:

Сегодня я пришёл с твердым намерением продолжить и увидел, что куст, который рос наверху, срубили. Приглядевшись, я заметил на нем серо-голубые цветы, и сразу понял: это же свинчатка, та самая, что, не выдержав собственной тяжести, сломалась на соседней лестнице Кира Великого. Из-за этого пешеходы теперь вынуждены протискиваться там между перилами и роскошной кроной с цветами.

Мне удалось также распознать дерево, напоминавшее несколько месяцев подряд букет сухостоя. Это айлант высочайший, китайский ясень, чьи корни сильнее камня и бетона, могучий сорняк, завезённый сюда во времена британцев. 

За последние дни на нем выросли цветы, маленькие жёлтые язычки, собранные в метёлки. Его ещё называют «небесным деревом», и это любопытно – ведь имя Шамай перекликается с ивритским «шамаим», что означает «небо».

По небу сейчас плывут огромные белые пушистые облака. Сегодня в нём нет желтоватого заводского оттенка, скорее оно синевато-серое. Знакомые эфиопы говорили: завтра должен быть дождь. Неужели такое же, общее для нас всех небо сейчас в Мариуполе? Наверное, война теперь будет с нами всё время, она будет отражаться в каждом дереве, в каждом доме и в каждом взгляде.

Но пока дует прохладный ветер, я ещё немного расскажу вам об этой лестнице Шамая. То, чего ещё не рассказывал.

Она начинается между двумя домами «шикуним», бетонными коробками, каких полным-полно в Израиле, домами одинаково уродливыми, хотя я очень люблю их, и совершенно беззащитными: вся жизнь их обитателей, крики и смех которых прекрасно слышны сквозь стены, – буквально выставлена наружу.

Это самая маленькая лестница в Хайфе, на ней всего 33 ступени, а за ними – гладкий бетонный спуск. Если стоять лицом к морю, справа от начала спуска вы увидите огромное рожковое дерево, известное также как цератония стручковая или цареградские рожки – сегодня у нас урок ботаники. 

Оно увито бугенвилией, огромным облаком фиолетовых, лиловых, сиреневых, а кое-где и выгоревших на солнце бледно-розовых, почти белых прицветников. Они сейчас плохо видны в темноте.

По левую сторону стоит обшарпанный мусорный бак. К нему часто подходят любопытные коты, а бедняки шурудят мусор в поисках бутылок и пластика. Именно рядом с этим мусорным баком я увидел сегодня срубленный куст, а рядом с ним старый матрас – на нём сидел черный котёнок.

Вот, пожалуй, и всё на сегодня.


15 июня 2022 года:

Ну вот, кусты миопорума тоже вырубили! И хотя айлант высочайший по-прежнему цветёт справа, слева – одни культяпки. На месте вырубленных кустов остались окурки, раздавленные пивные банки, и передо мной опять встают Гиллель и Шамай. 

Подбоченясь, они выясняют, как танцевать перед невестой, даже если она хромоножка. Галантный Гиллель советует сказать ей, что она прелестна и добродетельна, Шамай настаивает на правде окурков и пивных банок: перед богом, говорит он, нету лжи. Я ухожу под землю, где нет ни заснеженной Криглергассе с запахом печного дыма, ни монахов, обходящих ступу Боднатх посолонь. Передо мной, как живой, стоит Витя I., и в ответ на мои восторги о «тенях, которые шевелятся, как улиткины рога», совсем как Шамай, говорит, что намного правдивее и поэтичнее – «коровья лепёха».


3 июля 2022 года:

ЛЕСТНИЦА ШАМАЯ: ОБИТАТЕЛИ

№ 1. Эмма Губкин, психиатр на пенсии, сидит в маленькой кухоньке и варит кофе, крепкий, ароматный, с зёрнышками кардамона. Он всегда бросает в турку семь-восемь зёрен для вкуса, а потом, вылавливая их из чашки, раскусывает и задумчиво жует. Окна Губкина выходят на Хайфский порт, и каждое утро – а встает он рано, примерно в пять, – Эмма ковыляет с чашечкой на балкон, посмотреть на розовое небо, отражённое в море, и сонные баржи, выстроившиеся в длинную очередь. Дом, в котором живет Губкин, дряхлый, как он сам, с разноцветным бельём – трусами, майками и штанами, развевающимися на каждом этаже. Сидя на лестнице Шамая, всего в нескольких метрах от дома, я часто вижу его сквозь решётку жалюзи, он сидит на балконе и курит, а на столике перед ним стопкой лежат три томика «Ватека» Уильяма Бекфорда, с тараканьими крапинками на кромке книжного блока, и чёрный сборничек Давида Самойлова с закладкой из сухого листа айланта. 

№ 2. Этот самый айлант (вы его помните?) корнями своими врос в каменистый склон Кармеля, разрушая бетонный фундамент и лестницу Шамая, на одну из ступеней которой Ави Водка поставил бутылку с желтоватым араком и хвостами сельдерея для закуски. Ави Водка — городская легенда Хайфы. Он так много пил, что все, кто его знает, а знают его все, потому что мертвецки пьяным он появлялся везде – и на Адаре, и в Нижнем Городе, и в Неве Шаанане, и даже среди вилл Дэнии, – все-все считают, что он давным-давно умер. Но годы идут, а Ави всё не умирает. Говорят, когда ливанская ракета прилетела на площадь Масарика, он сидел за столиком, рядом с кофейней "Ницца", подливая в кофе арак из фляжки, и уже после того, как взрыв разворотил бетон, он встал и, покачиваясь, медленно пошёл вверх по улице Пророков.


6 июля 2022 года:

№ 3. Ави Водка глотнул и поперхнулся, испугав серьёзную кошку с шерсткой черепашьего окраса. Спьяну принял кошку за мусорный пакет. Она тоже местная, на лестницу Шамая приходит поесть разноцветные звёздочки сухого корма, который ей каждый день приносят неизвестные доброжелатели и рассыпают на ступени, всегда четвертой сверху. Корм приходится отвоёвывать у улиток – они забираются на него сверху и покрывают слизью; вечером она блестит, как золото, – а иногда и у компаний диких свиней, патрулирующих Адар под покровом ночи. Имени у кошки нет. Целыми днями она сидит на крыше сукки, построенной под айлантом отцом марокканского семейства, которое обитает на цокольном этаже, и греется на солнце с видом важным и независимым, однако из-за большого черного пятна рядом с носом морда её кажется какой-то смазанной.

№ 4. Я вижу, как Эмма сидит на балконе и смотрит на утренние облака, и в это же время в соседней квартире, практически лишённой мебели, совсем пустой – в ней нет ничего, кроме книжных полок, рюкзака и одежды, сваленной в кучу, – на грязном матрасе спит Йорам Коэн, с растрёпанными черными волосами. Ему снится его дом в Южной Африке, откуда он приехал в 14 лет и где провел детство. Дом был громадный, с белоснежными стенами, бассейном и каморкой для прислуги – няни, повара и садовника. Под ножками няниной кровати были подложены половинки кирпича, чтобы ночью в постель не смог забраться токолоши, маленькое волосатое существо, наподобие гнома, и не высосал из няни её душу. Каждый раз, засыпая на матрасе, Йорам думает об опасности. Сейчас ему снится няня, которая так просила, чтобы семья Йорама взяла её с собой в Израиль – после переворота они оставили роскошную виллу и бежали с тремя чемоданами. Няня подходит к мальчику и гладит его, кладет в чемодан ожерелье из зубов и перьев, несколько корешков и рог антилопы, залитый пчелиным воском. Командир кричит ему: «Прячься!», повсюду разлетаются осколки, но Йорам смотрит на них со стороны, ревёт мотор, и его катер растворяется в море, по которому очень медленно, как облака, плывут корабли.

№ 5.
Книга Давида Самойлова в руках у Эммы раскрыта, и мы, вместе с ним, читаем:

ЗАЛИВ
Я сделал свой выбор. 
Я выбрал залив, 
Тревоги и беды от нас отдалив, 
А воды и небо приблизив, 
Я сделал свой выбор и вызов 
Туманного марта намечен конец. 
И голос попробовал первый скворец. 
И дальше я вижу и слышу, 
Как мальчик, залезший на крышу. 
И куплено всё дорогою ценой. 
Но, кажется, что-то утрачено мной.
Утратами и обретеньем 
Кончается зимняя темень. 
А ты, мой дружок, мой весенний рожок,
Ты мной не напрасно ли душу ожёг? 
И может быть, зря я неволю 
Тебя утолить мою долю? 
А ты, мой сверчок, говорящий жучок,
Пора бы и мне от тебя наутёк. 
Но я тебе душу вручаю.
И лучшего в мире не чаю.
Я сделал свой выбор.
И стал я тяжёл.
И здесь я залёг, словно каменный мол. 
И слушаю голос залива
В предчувствии дивного дива.


7 июля 2022 года:

№ 6. Роза Маневич, учительница фортепьяно, с трудом поднимается по лестнице Шамая, судорожно хватаясь за поручень. Из-под белого платья в голубой цветочек видны тонкие, как спички, ноги. Я кладу телефон на ступеньку и спрашиваю, нужна ли ей помощь. «Ой, пожалуйста, молодой человек, помогите поднять тележку». Старая тележка в клеточку полным-полна кривых картофелин, одна из них выскакивает и катится вниз по ступеням. «Вы знаете, все знакомые называют меня фашисткой. А я люблю его!» «Кого?» «Путина! Я блокадница, закончила Ленинградскую консерваторию, и я так безумно любила мой город. Ну, почему они все ополчились на меня? Что я им сделала? Фашистка. Ну, какая я фашистка». На секунду я представляю, как тележка в полной тишине скачет по ступеням, словно коляска по одесской лестнице. Живот скручивает, но я беру себя в руки и перевожу тему: «Вы не знаете, как называются эти голубые цветы?» и показываю на обрубок куста с чудом сохранившейся цветочной веткой. Я прекрасно знаю, что это свинчатка. «Я так люблю цветы», – бормочет старушка. – «У меня весь балкон в герани. Спасибо, молодой человек! Зай гезунт!». Я не говорю ей: «Пожалуйста».


8 июля 2022 года:

№ 7. Эйтан Бен Цви с копной кудрявых волос, затянутых кожаным ремешком, скейтбордом под мышкой и наушниками-каплями бежит вниз по лестнице Шамая, но музыка включена громко, и я узнаю её – это Sonic Youth. У Эйтана свой магазинчик грампластинок, я купил у него как-то целую стопку – Fugazi, Buzzcocks и двойник Sun Ra. Он останавливается и смотрит на меня. Узнал. «Ну, что слышно на Сатурне?» «Ничего, всё по-старому». Когда я впервые заглянул к нему в подвал, заваленный винилом, я придумал историю про Лу Рида, который выходит из Нью-Йорка в Хайфу через дверь обшарпанного дома в Рамат Вижнице, – того, где на втором этаже кошерная кулинария, – будто там есть такой проход от них к нам. У Эйтана есть теория, будто весь мир делится на пепельницы и стопоры для двери. «Что такое мир?» «Пепельница» «А мы?» «Стопоры, конечно». «А это лестница?» «Точно пепельница, ты же видишь окурки». «А сама пепельница?». «Пепельница – это пепельница, но она может быть стопором для двери». Мы смеемся, мой взгляд нечаянно падает на его сандалии. На правой ноге не хватает двух пальцев. «В 2002-м под Ягуром взорвалась пепельница», – улыбается Эйтан, присаживается ко мне на ступеньку и сворачивает джойнт.


[***************************************************************************
****************************************************************************
****************************************************************************
**********************************************************]



14 августа 2022 года:

ЭПИЛОГ

Почти месяц прошел, а я всё не решался спуститься на лестницу Шамая. За это время, казалось, ступени смазались, деревья и ветви потеряли чёткость. Несколько раз я кружил вокруг да около, вместо Шамая шёл к лестнице Спинозы, и там меня охватывала немота. Я боялся, что, вернувшись, увижу, что всё, описанное раньше, будет преувеличением, и вместо моих ступеней откроется лишь грязный, весь в окурках спуск, бедная улица, и все люди, которых я видел и придумал, окажутся фальшивыми, ненастоящими, и что я сам буду каким-то деланым, не в праве говорить, но вот – те самые ступени, и та же вечерняя подсветка, и моя длинная тень легла на них, а ветер, даже немного прохладный, оказался родным и приближающим осень. 

Кстати, несмотря на жару, облако бугенвилии стало розовым, оно зажглось с новой силой, яркое и красивое. Из темноты, в пяти метрах от меня, вынырнул толстый кабан, огромный и мохнатый, постоял в задумчивости, не глядя на меня махнул хвостом и, ломая ветки, зашёл обратно в кусты. Фальши вроде бы нет, и лестница Спинозы – так вышло – сделало ступени Шамая тем местом, которое будет со мной всегда, таким же, какой была освещенная фонарями поляна между соснами на Морском проспекте, каким были отражения фонарей у плотины ОбьГЭСа и гирлянды вокруг ступы Боднатх, которую я обнимал и просил, чтобы всё со мной и моей семьёй было хорошо. И оглушающий свист самолёта, бросающего бомбы на мирные дома, не сможет разрушить эту картинку, потому что хотя бы один раз эти места уже были, в своей чёткости и яркости, как листья и соцветия айланта, которые я вижу сейчас перед собой.


МЕИР ИТКИН:

Родился в 1976 году в новосибирском Академгородке. В университете занимался кодикологией и палеографией древнерусских четьих сборников, а также корпуса сочинений псевдо-Дионисия Ареопагита. Занимался мультипликацией с детьми, снял фильм «Замедвежье». Вёл раздел «В дороге» в журнале Topos.ru. Брал интервью, писал книжные обзоры. Работал редактором в университетском издательстве, выпустил несколько книг Рассела, Витгенштейна, Франкла и Фреге, также серию "[Живая] классика" и книгу прозы молдавского поэта Олега Панфила. Журналист. В 2018 году опубликовал первый сборник стихов и короткой прозы «Прибежище». Публиковался в журналах «Двоеточие», «Артикуляция», «Лиterraтура», «Тонкая среда» и «Реч#порт». С 2018 года живёт в Хайфе и занимается музейным делом.