ПУСТЫННИКИ

«Какая разница, находится мое тело в горизонтальном положении или вертикальном?» Дьякон Савва впустил в себя невесомость, поднялся в воздух и тут же стукнулся о потолок пещеры, в которой возлежал и постился. «Из этого следует, что не надо задавать глупые вопросы», – ответил сам себе Савва. «Однако же, если бы я был в вертикальном положении, то ударился бы только головой, а так я ударился всей плоскостью своего тела. Однако, если бы удар пришелся на голову, то она пострадала бы больше, чем сейчас, и, возможно, мозг не выдержал бы и сломался». Так думал Савва, витая по пещере как дух святой. Думать он не мог перестать. В этом была его грусть и мучение. И помеха молитве. Размышляя так и лавируя, чтобы не наткнуться в воздухе на летучих мышей, коих он опасался, как заразы, дьякон неожиданно врезался в большое, явно не мышиное тело. Послышался глубокий вздох и чьи-то глаза блеснули у дьяконской головы. «Ааа!» – вскричал Савва, хотя кричать не собирался, а наоборот, всю жизнь готовился с достоинством принимать бесовские испытания, которые падут на его долю. «Шалом,» – проговорила голова. «Шалом у враха», – приветственно отвечал Савва, приглядываясь к бесу. Бес явился ему в образе религиозного еврея в полном молитвенном облачении. Таких Савва неоднократно встречал на улицах иерусалимских и с умнейшими из них даже вел беседу, но старался не засорять чуждыми мыслями свой и без того переполненный мозг. «Воспаряем?» – кисло спросил еврей, явно не обрадованный встрече. Сам он лежал под потолком, и кисти его молитвенного покрывала покачивались в воздухе. «Уединяемся?» – вежливо спросил в ответ Савва. Иудей промолчал и, проглотив горькое чувство обиды за нарушенную тишину, медленно приземлился и сел. Вытащив из кармана лепешку и сотворив свою молитву, еврей протянул половину Савве: «Угощайся». Савва спустился и взял лепешку. Он надеялся еще сутки поститься, но невыносимый запах свежего хлеба сбил его с пути. Вся молитва к чертям… Раздражение потихоньку овладевало дьяконом, в глазах начинали бегать жёлтые точки, а это был нехороший знак. Савве иногда случалось быть буйным, и тогда любая вещь, попавшаяся ему под руку, могла стать орудием непотребных действий. В последний раз, однако, это было давненько, жена для отрезвления ума отливала его ледяной водой из шланга. Но на самом деле, характер у него был по природе ангельский: тихий и спокойный. Все эти буйства – происки черта. Об этом Савва и поведал своему нечаянному соседу. «Какой там черт, – это все Злое Начало, оно воду мутит», – ответил иудей. «Да все одна малина…» – не стал спорить Савва. Еврея позабавило выражение «одна малина», и он стал повторять его нараспев, вроде молитвы. Савва не выдержал и расхохотался. Смех молодых здоровых мужиков разбудил в пещере что-то неладное. По полу завился мелкий песочек, дымок… и похохатывание померещилось – тонкое, женское. Мужской смех затих. Дышали вдвоем громко в тишине. «Мысли вот мешают, – прошептал еврей. – И не только свои, чужие вокруг вьются. Вчера, например, вижу образ – и ведь не какая-нибудь в узких кальсонах, а в приличном виде даже, но только вид этот со спины, а на за… подножии этой спины коса лежит рыжая. Не моя коса, не моя.» Савва поник головой. «Каюсь, батюшка, то есть, ребе, каюсь. Моя вина. А… стесняюсь спросить… лента синяя в косе?» «Вот-вот, – прищурился обличитель, – синяя лента. Не моя». «Прости», – Савва совсем пал духом: «А ты, извини, не знаю, как по имени?» «Давид», – отозвался иудей. «Ты, Давид, случайно, не бес? Ночью я слышал, кричал кто-то, да таким жутким ором, я чуть не поседел, думал: бесы меня зовут на свидание!» «Ну, я орал. А чего лезешь под руку человеку, когда он пришел выкричать все Богу. Богу, а не тебе. Так возопить, чтобы земля зашаталась». – Давид говорил с упреком, отвернувшись от Саввы. Савва решил закончить разговор примирительно. «Вот я, думаю, что это я с Богом разговариваю, а ты думаешь, что ты с Богом разговариваешь. Или из нас кто-то один прав, или Его нет, или они разные, или Он больше, чем мы думаем… или мы слишком много думаем…» Савва утонул бы в своих бесконечных мыслях, но тут в пещеру влетел голубь. От голубя шло сияние. Птица ринулась вверх, затрепетала крылами и, метнув на пол пятно сияющего в темноте помета, исчезла, будто и не было. «Вот то, чего мы удостоились», – сказал хасид и только хотел засмеяться или заплакать, а Савва приоткрыл рот, как у входа в пещеру раздался шум: человеческие голоса, детский гогот, нервные интонации экскурсовода. «В таких пещерах уединялись схимники, старцы, отшельники, мыслители», – вещал экскурсовод. «Зачем?» «Чтобы достичь просветления». «Темновато для просветления». «Миша, а разве просветление это не у буддистов?» «А это у всех, Танечка, одна малина, если не входить в детали. А деталей у всех до фига. Стоп, подождите у входа, если у вас клаустрофобия». Через секунду Давид и Савва взмыли к потолку. Экскурсовод, возя светом фонарика по стенам, отметил, что наверху обитают представители летучих мышей. «Ой, Миш, пойдем, а то ещё подхватим от них», – загалдели туристы и подались на выход. Дьякон и хасид выдохнули длинно и медленно. Было гадковато. Чужие мысли обступили со всех сторон: смеялись, кричали, плакали, требовали, ругались.

«Знаешь, – сказал Савва, – пойду-ка я, у меня ведь тройня родилась, а я здесь. Думал, хоть тут отпустит. А то вот так и носит от края до края. То тварью последней себя ощущаю, то святым. И так вот в час раза по три. Какое унижение… и возвышенность, каждый день так и носит, голова кружится, тошнит, даже кровь из носа идет». «И у меня», – сказал Давид. «Так ты оставайся. Покричишь еще». «Не. Да и козу пора вытаскивать». «Откуда вытаскивать?» – удивился Савва. «Из дома. Ты знаешь, как у нас принято: сначала купи козу, как осточертеет – продай козу, полегчало без козы – купи козу. Продай козу, купи козу. Купи козу, продай козу. Иначе не проживёшь». «А, – понял Савва. – Может, и мне козу купить».

Туристы толпились у автобуса. К ним примкнули два неустановленных лица, один – высокий, широкоплечий, одетый в длинную черную рясу мужчина лет тридцати, второй, такого же приятного телосложения – иудей в черном костюме и шляпе. Борода у второго была рыжая и длинная, а у первого светлая и аккуратно подстриженная. Шли они, немного покачиваясь и будто прислушиваясь к чему-то, неслышному для окружающих. Стриженобородый быстро договорился о чем-то с экскурсоводом, и оба «религиозных», как окрестили их про себя туристы, отправились в автобус. Савва шел за девушкой в коротких рваных шортах. Коса ее спускалась до той части, которую Давид назвал подножием, но глаза Саввы словно остекленели и не опускались ниже небесного склона, поэтому, поднимаясь в автобус, он стукнулся носом о поручень.

Автобус приближался к Иерусалиму, свежий ветер дул в окна. Мысли выветривались из головы и улетали. Туристы тыкали пальцами в свои телефоны и как дети радовались каждой новой картинке. Савва и Давид сидели рядом. «Да утешится жаждущий», – Савва вытащил из рюкзачка железную фляжку, отпил, и крякнув, протянул ее соседу. «Омен», – сказал Давид, принимая фляжку. Девушка с косой обернулась и щёлкнула их в телефончик на память. Потом нахмурилась и начала писать в дневнике: «Легче не стало. Вот так каждый день вниз-вверх, так и бросает, хоть сдохни, то ничтожеством себя чувствуешь, то святой, как на американских горках, голова кружится, тошнит».

Иллюстрация Лены Рут Юкельсон

СТОЛПНИКИ

«Нехорошо,» – заключил старец и нацепил очки. Храм Господня Гроба был закрыт, площадь пуста, солдаты сторожили на входе, и будто чума прошла вокруг. «Чума?» – спросил старец, и эхо было ему ответом. Старец залез на фонарный столб, привычно куснул пару раз вытащенный из-за пазухи камень и устроился спать. Проходящий мимо арабский шейх перестал стучать палкой по каменной мостовой, подпрыгнул и спросил: «Ты откуда, браток?» «С пещер уральских», – пробормотал старец и прикрыл глаза веками, тонкими как пленка, покрывавшая глаза птицы. И хоть шейху не терпелось обсудить конец мира с достойным собеседником, ему пришлось проявить уважение к чужому сну. Он вынул из сумки медицинскую маску и повесил рядом с отшельником, явно не знавшим об адских штрафах, которые взимались с тех, кто появлялся в городе с открытым лицом. Спустившись на землю, шейх заскользил по улице бесшумной распластанной змейкой, чтобы не разбудить нечистых духов, так и норовивших зацепиться за его мысли, чтобы превратить их в клубок запутанной шерсти. Старец благополучно поспал десять минут, пока сон его не пробудила молитва иудеев, которые громко плакали и пели. Старец открыл глаза, рядом с ним, на стуле восседал ангел. «Ишь куда залез. По земле ходить надоело?» – спросил ангел. «Надоело, батюшка, – скромно произнес старец. – Вознестись хочу, чтоб туда, где нет ни эллина ни иудея. Вот город Святой, а святости не чую. Не чую и все, прости меня, Господи. Видно, весь я просолился как щетина свиная. Не чую». «Хм. Хочешь вознестись, так возносись». «Дак не могу. Вот только одну руку оторву, чую, падаю в бездну.» «Хорошо, – сдвинул крылья ангел, – скажи, ты молился? Постился?» «А как же!» «Хм. Жену имел?» «Да что ты, милый?» «Тогда не вознесешься. Иди, друг мой, женись, тогда вознесешься. Велосипед тебе подарю. А так – ничего. Сиди тут и грызи ногти. Ногти-то хоть растут?» «Растут, батюшка». «Хм. Я тебе такой же батюшка, как и матушка. Маску-то надень. Карантин тут у нас, заразишься ещё от меня, жену заразишь». «Да не гожусь я уже для жены, братец». Ангел задумался и вознес глаз в небо. Глаз его выпал и встал вместо луны. Старец зажмурился. «Спросил у Бога, – сказал ангел. – Бог говорит: «Ничего, дам сил». Так что женись и позже заходи». Старец с укором посмотрел на него: «Была у меня жена… две… три…» «Ну уж и три», – засомневался ангел. Старец вынул из торбы полиэтиленовую папочку с какими-то мятыми бумажками и маленькими паспортными фотографиями.

«Почему на столбе сидим? – крикнул привычный ко всему солдат, запрокинув голову. – Сидеть можно не дальше ста метров от дома». Старец вздрогнул и в отчаянии махнул руками, была не была! Но вместо того, чтобы взлететь, он скатился по столбу вниз и разбил бы голову, если бы солдат не подхватил его. Кто бы ни был сей старик, псих или Машиах, но ему явно полагалась порция провизии, которую раздавал муниципалитет в это трудное время. Солдат вытащил две порции с курицей и кебабом. «Бери и иди домой. Только маску надеть не забудь.» Старец плюнул. Над ним летали птицы и смеялись в голос. Он сделал шаг вперёд, но не удержался, поскользнулся, и порции полетели на древние камни. Самого же его будто поддержала невидимая рука. «Заслужил», – сказал ангел с участием и подкатил старцу новенький горный велосипед. Старец жалобно свистнул, вскочил на велосипед, быстро, как юнец, закрутил педали и с необъяснимой скоростью испарился в рассветной иерусалимской дымке. Папочка его валялась на камнях, бумажки разлетелись в разные стороны. Со всех трех фотографий, вырезанных из дешевого журнала, нагло усмехалась знаменитая блондинка Мэрилин Монро. «Жульё», – расстроился ангел, и закурил. Внезапные крупные капли дождя загасили его воскурение. Ангел с испугом поднял голову. «Полы моют», – сказал солдат, взял одну фотографию и положил себе в карман.