A

41

пойма подожжена: известь
полыхающая в воде, далекой, как слова. ты в прозрачном теле,
горящем струнами над косыми колами. оно – карта над золотом,
из ничего над из земли. синь о к р и к :
я мог бы оступиться, будь я не здесь. если б не
грубое тело из золота, я мог б пронестись над штрихами.



                                                для сергея арефьева

42

штрих диктует гору ветра.

баки охваченные красной ржавчиной пляшут в твоих глазах
потери штрихов сходятся над горизонталью, оплакивая ее
кость начинается в белизне
у тебя больше нет рук вокруг цепочек птиц.

высокие тени поднимаются по стенам
книга на подоконнике разорвана.

слепота глаз оканчивает забытое письмо
шею скрывает растительность
ты можешь отскочить от окна.

дома не имеют стен, но горят в воздухе.

остров в реке со скоростью едва уловимой глазами.

ожоги сменяют огонь
мост — реку
ничто — прежде.

43

брось меня под бессознательное — сверкающую безмерность над изнуряющим шаром одиночества, ничто в прежде.
задолго до того, как сердце движения будет помещено в Фигуру, и гомон отношений стихнет над обезразличенной гладью, определенностью, метки выскребенные тут и там, возможно, миллионы лет назад на серой поверхности пыли, газовых колец и мельниц задетых уже, тем не менее, жаром
тела брось меня под это все.

под кожей в тени деревьев
проходящих под веками.

44

когда полое подвесили в высоте
никогда не чернели так в ней
руки набитые пятнами ощущений:

след этот след ткань его сок его стук.

шарав начнется назавтра, невозмутимо сказал мальчик
польза незрима, незримы штрихи, суть чертежа – ничто.

лавиной под лом камня и вод в ничто
в трещины между ветвями.

и жилы, проступающие через туман и чернота вестхауса
сон пришедший быть здесь.

значение речи вины
радость болезни
песок, костёр не греющий, но палящий.

святое мясо
кровоточащего.

46

по праву силы восприятия-желания мы вырубаем этот лес и жжём этот огонь. мы не обращаем свой взгляд ни к чему, что было бы внешним, да и нам не у кого спросить о направлении здесь, где внешнее отсутствует во взглядах людей, в дорогах, в именах животных, в смертях и родах, в следах, выражениях, в окончаниях слов. отпечаток здесь не может стлаться непрерывно и искать его бесполезно, бесполезно выискивать слов у темноты в танце, бесполезно видеть в этом отправную точку, финал, свет, вообще зрение. прикасаясь мы не ждём ответа, мы хотим взять. едва ли мы забываем о непрерывности, о бесконечно глубокой прозрачности очищенного зрения подготовленных глаз. именно мастерство различения привело нас к слепоте, к видению всеобщей прозрачности. мы жжем этот огонь выше своих кистей, выше облаков, выше печали. в действительности мы видим этот огонь не там где он умещается, но там, куда направлялись ладони.

47

так ослабляя связи между деталями кипения и течения мы позволяли им усиливать голос получая магму. так ослабляя связи мы получали укрытия от нудного зноя. так ослабляя их мы получали желтоватый сок которым можно было напиться. языки воплощались в места, когда мы разрезали и разглядывали их, ощупывая красные тропы шоком и стрессом, упираясь в тонкие черты масштаба, как дети, всеми конечностями, пытаясь разорвать его как скорлупу, чтобы получить еще больше реальности. но льющийся из под наших прикосновений желтый застилал пространство скрадывая ночь, пряча в себе прозрачность. мы пытались не прятать кости, принадлежащие душе, но стеснялись их ломкости. мы клали одну к другой чтобы наши тела стали незаметны, чтобы не стесняться и не бояться падений, но они выпадали из рук и мы влюблялись в наши голоса. так началось наше знакомство с самым хрупким плодом.

48

черное — это тело плода, такое закрытое и такое золотое. ты видишь странный огонь на белой кладке как в старом городе. стоянка ушедших скрывает дома в каждом камне перед его памятью. одного цвета с местностью — бывшим огнём. и всюду цветы, комета — их медленное цветение.

но как холодно пространство вокруг! оно продолжается с каждым моим шагом скрывая себя. без меня оно было столь же горячим, сколько несуществующим. комета — его знак и ознаменование. как боль она раскрывается над моим теменем и я больше не вижу ни цветов ни людей, лишь белые знаки вдоль обочины.

черное — это его тело, расположившееся между мной и цветением позади меня. птицы закладывают дорогу в россыпи его золота. каракалы в нежном воздухе и запах кордита, его медленное цветение.

и всюду цветы, которых я не вижу и среди них лицо, которое я не узнаю, прячется, чихает и морщится. оно — скорлупа моста ждущего стать плитой над ним, чтобы его сточили воды и она покрыла молодые улицы. я лишь слышу его смех — медленное цветение покоящееся на обочине, глубоко в складках его тела, где мы находили черные горы нашей плоти…

ничто не сменит этот вкус.

                                                a.

49

старатели разбирают арматуру недопущенного.
Адам вспоминает варвару, медленно опускающуюся на ростки у обочины.
насекомые распускают крылья, составляя петли арматуры, их тут же берут в ладони. боль, волнами расходящаяся вдоль края, становится другой. боль становится мышцей взгляда, разлитой всюду, сам взгляд становится бежевыми линиями на ее бедрах, следами удержания.

все сосуды орут: хочу умереть!
пальцы не держат память, дырявые
основная ткань, растянута колыбелью пальцам
теряя отчетливость.

бедра спят внутри своего плода.

так тки между ними, тки на них, кто бы ты ни был, тки между ними близко, ближе, тки утыкаясь, тки, расплетая якость объекта в основании красного куба между
тки если боль твои руки
только лишь пряжа, прядильный станок и руки на нем.

что за образы ткутся пока ты спишь:
костюм для человека еще не лишившегося рук
юноша несущий отказ в пустыню.

Адам отходит на расстояние едва пересекаемое взглядом засвидетельствовать свою неудачу,
но а. замирает позади него,
в райском несовершенстве черного полумесяца пляжа, говоря:
но тогда, если татуирую в себя, мы будем героями.

ступни обоих накрывает волна и Адаму на секунду становится спокойно.
зачем его отказ укореняется теперь с каждым порывом теплого ветра?
чудовищно переживать эту новость здесь, у самых ворот,
еще помня в пальцах острые корни ветра и ощущая только уксус на деснах.

потерянные связи, как змеи стремятся к клонящемуся солнцу, чтоб уйти глубже, туда откуда их будет невозможно выкурить, глубже возможностей данных когда-то прежде языком, когда мощное опускалось ниже этих возможностей, сияя светом. насекомые стрекочут и звук их петель беспрепятственно пересекает попытки вслушиваться.

50

будешь еще волочиться за мной, так он говорит и он следует за ним.

кто бы нашелся, кто мог сказать, как взять не имея рук. змеи, знающие ответ.

цветочные машины снующие взад и вперед по лужайке.

ожидается что день взойдет над способом, обличив его. но волочится луна.

брось язык на пол — останется ожидание.

брось работу, проведи целый день у обрыва.

кость вознесенная в бледных чашах птиц и все вокруг — белое, белым же
заливает старые глаза Адама. сладкий след и неожиданный запах жареного мяса — вон там! черный плод.

51

протягивая руку зацепить эти узлы, жалящие сладкими пятнами …

разорвавшись сорвется и покатится, кувыркаясь, гнить
висит, вверх ногами пятнистый плод.

дети несут чашки с камнями, их гомон, топот копыт, грай, мычание кажется тихим, в запахе кедра и иссопа
лиловые губы опускаются к горьким лезвиям, загнутым к ним.

брось пустоту, чтоб плод мог напитаться под ребрами.

ФОТОГРАФИИ: ТАНЯ СУШЕНКОВА