(МАЛЕНЬКАЯ ВИРТУАЛЬНАЯ КОЛЛЕКЦИЯ С ЭННЫМ КОЛИЧЕСТВОМ КОММЕНТАРИЕВ, СООБРАЖЕНИЙ И ФАНТАЗИЙ)

Дорогой друг,
однажды мне снился сон, выдержанный, наподобие цветных литографий столетней давности, в искусственных тонах, переходящих от ярко-голубой выси, через ядовито-сернистое свечение горизонта, к зеленовато-бурой почве. Фигуры, принимавшие аффектированные театральные позы, были и вовсе лишены цвета, если не считать впечатанных вторым слоем лихорадочных румянцев на призрачных физиономиях. Среди этих фигур – старорежимных местечковых евреев в капотах, картузах и широкополых шляпах, собравшихся на топком берегу некой Гнилопятовки, – находился и я сам. Мы стояли там, вытряхивая из карманов в речные воды всяческую труху, медленно уносимую по извилистому руслу в дальние дали. На душе было удивительно легко.

Проснувшись, я понял, что принимал участие в традиционном обряде «ташлих» (буквально: ты отбросишь или выбросишь, по словам пророка: «И Ты выбросишь в пучину морскую все грехи наши» (Миха, 7:19)). Обряд этот, один из самых перформативных в богатой театральными эффектами практике иудаизма, происходит в новолетие, перед закатом. Освещение в это время дня как нельзя более удачно соответствует цветовой гамме старых поздравительных открыток к Рош ха-шана. Вытряхивание карманов в знак очищения души от всего лишнего: от совершенных на деле грехов, тщательно продуманных, но оставшихся в потенции прегрешений, стилистических огрехов, обрывков недосказанных и несформированных фраз, недодуманных, но изреченных мыслей, обрывков осевших на сетчатке глаза образов… Поток Пишон, в моем сне катящий свои мутные струи вспять к райскому саду, к Престолу Славы, принимает в себя всё то, от чего мне хотелось бы избавиться. «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его» – сказал Экклезиаст. Каждый художник, желая себя показать и рассказать, пускает по водам хлеб свой, несущий отпечаток его зубов. Вот так Всевышний послал по водам Нила младенца Мойше в корзиночке.

Старый-престарый еврейский анекдот, который я страшно любил в детстве: «Не стесняйся, Ривочка, покажи доктору пеленки – это же его хлеб!»
Проснувшись, я вспомнил, что накануне долго рассматривал в интернете старые еврейские открытки.

Сегодня еще много всего открыто и находится в свободном доступе, но жанр открытки, похоже, уже агонизирует. Расцвет его пришелся на эпоху великих перемещений и больших ожиданий.
В каждом художнике есть что-то от этого откровенно мимолетного жанра. Легкокрылым бумажным самолетиком, запущенным с задней парты, хотел бы он, тяжело переносящий творческую депрессию и груз лет, видеть себя, или хотя бы несущейся через моря и горы веселой почтовой открыткой. Ему нечего скрывать, он – душа нараспашку, читайте в нем, как в открытой книге! Он громко трубит обо всем. Он – как дитя малое, вернее – целый детский сад. Эта оголенность не должна вводить адресата в заблуждение – он поймет в этом лишенном покровов послании не больше и не меньше, чем в зашифрованной депеше, запечатанной в толстый конверт под грифом «совершенно секретно».

О чем бишь я?
Вроде бы получается, что каждый художник – вечный жид, летучий голландец, тангейзер, сизиф, каин, странствующая без устали почтовая карточка. Подобно ей, он тоже явление неодностороннее. На одной его стороне – чужое, если так можно выразиться, изображение, на другой – попытка собственного высказывания. Часто он пытается выскочить за рамки правил, заполнить собою обе стороны, вмешаться в содеянное прежде него, оставить свой комментарий. Стена плача покрывается его нервной скорописью, улыбка Моны Лизы теряется в татуировке его лирических излияний, крестный ход в некой губернии испещрен несанкционированным потоком сознания.
Он снабжен легко узнаваемыми приметами времени, социума и пространства: знаками почтовой оплаты со статуарными образами государей и картинами Божьего величия, штемпелями почтовых отделений и пометками добросовестных почтмейстеров: убыл, доставлено, переслать. Авторский текст разматывается во всех возможных направлениях, поверх печатных строчек, перебрасывается с предназначенной для него скромной изнанки на лицевую сторону, украшенную творением гения. Так художник-варвар кистью сонной творенье гения чернит и свой рисунок беззаконный над ней бессмысленно чертит. Да это же давно навязшая в зубах эстетика палимпсеста, Господи прости!

Милый друг,
тебе когда-нибудь случалось посылать открытку самому себе? Именно этим постоянно и занимается художник. Будучи, как уже говорилось, хромым сыном Израиля, боровшегося с Нектом и одержавшим победу, он настойчиво шлет свои эпистолы из эсхатологического далека настоящего в светлое прошлое Золотого века, туда, где каждое слово, не про нас будь сказано, имело глубокий смысл и реальный вес, определяя судьбы поколений, из плюралистических чертогов всеобщего чего угодно туда, где изображение всякой вещи было строжайше запрещено, из вертящегося кресла перед дисплеем в пространство великого стояния, где даже глухие видели голоса.

Художники, как открытки, – вечно уходящий жанр, постоянно вымирающий вид – вечности заложники в этом расхристанном мире. Чистое общество встречает нуждающегося в защите и опеке деревенщину по одежке, видя птицу по полету.
Я прошу, хоть нена́долго… (А? Что? Это у меня авторское!) Вот именно, отсюда – к родному дому. И укрой меня под сенью крыл твоих!
Интересно, послал ли Христофор Колумб открытку домой из только что открытой Америки? Нет? А Америго Веспуччи?

«Ундзер зэгель «Лешоно тово» \ Ундзер винт – а хофнунгс-лид \ Ундзер рудер – харц ун вилн \ Ундзер брэг из ру ун фрид» (Наш парус «С Новым Годом» \ Наш ветер – песня\ Наши весла – сердце и воля \ Наш берег – покой и мир).
Молодому человеку не остается ничего другого как заткнуть пробоину в любовной лодке собственными ногами. Сумеет ли он благополучно довести ее до спасительного берега или покой им только снится?

Оставим в покое беспокойного художника-агасфера, тащащегося виток за витком по сфере земной – он, так или иначе, никуда не денется, у него, как давно выяснилось, такая уж судьба. Он – лучшее и нагляднейшее доказательство абсурдности линеарного восприятия времени и пространства.
Вернемся к открытке как таковой, к той самой еврейской открытке, которая, следуя цикличной природе, чаще всего, прилежно поздравляет нас с очередным новым годом. Она, собственно, – едва ли не единственное свидетельство о том, что давно стерто с лица земли. Посылаемая путешественником, беженцем или деловым человеком из некоего места прибытия вспять, в страну исхода, в Египет, в Райский сад, открытка движется в обратном направлении. (Впрочем, об этом мы уже говорили, определяя вектор художественного высказывания.) Все кинулись врассыпную, распадаются семьи и общины, а потому прямой контакт между людьми – разговор, болтовня, исповедь, скандал, любовное признание – заменяется в ней связью посредством технологии и искусства.
«Фун им цу ир а брэвеле \ А вунш мит либе вэртэр: \ Трог гликэ ду нэйер йор а сах \ фар ир – фар майн башэртэр!» (От него ей письмо \ Пожелание со словами любви \ Принеси ты побольше счастья, новый год \ Для тебя, моя суженая!»
Да-да, друг дорогой, не смейся! Никогда еще художество и поэзия не были в таком почете и широком ходу, как в золотой век почтовой открытки. И едва ли не каждое второе новогоднее поздравление сопровождалось трогательным стишком.

Ах, никогда еще модерн в значении «прогресс» и прогресс в смысле «неукоснительное движение к светлому будущему» не имели над нами такой власти. Сколько же там всяческих транспортных средств: воздушные шары, велосипеды, поезда, самолеты, цеппелины, пароходы, мотоциклы!

11

Открытка, посланная «а́ M-lle Анне Хейнтейв, у дентистки» из эмансипированной курляндской Либавы в Волковыск Гродненской губернии. На лицевой ее стороне восседает старый еврей кисти Леонида Пастернака. Всё как положено: проминентный нос, бородища, картуз, большие стоптанные ботинки, лапсердак, посох Агасфера. Немецкая надпись “Wo hinaus?” и по соседству иврит: «לאן?». «Куда?» приписано отправителем от руки. Письмо, окружающее вечного странника, кажется записью его собственных размышлений:
«Дорогая Анна! Только что получил твое письмо и очень тебе благодарен за внимание. Ты ведь знаешь, что если что касается моей сестры и дорогих племянниц, я готов всё отдать. Спасибо тебе, что навела на мысль. Но видишь ли, я затрудняюсь в выборе, не знаю, что для них выписать. еврейский ли какой журнал или русский. Если русский, я думаю «Путеводный огонек». Я видел этот анонс в газете «Новости» на последней странице. Прошу тебя немедленно по получении сего письма [нрзб] твоим и моим [нрзб] Подумайте и решите – я думаю, какой-нибудь русский [нрзб]».
На каком языке будет взрастать новое поколение вечных жиденят? На каком наречии предстоит им в новом веке стенать и жаловаться, творить, самоутешаться и строить планы? Продолжат ли они (оне) великорусскую традицию любящего дядюшки, заговорят ли на возрождающемся иврите, взвалят ли на себя тяжкий крест европейской Kultur?
И мнится: это сам папа Пастернак, витязь на распутье, спрашивает сыночка: «Кем ты станешь, Боренька, когда вырастешь, в этом сбивающем с толку новом мире?»

Каким пугающе или радостно головокружительным казалось современникам ускорение модернизма… Каким трогательно или убого наивным видится оно нам, несущимся почти без чувств в чудовищном ускорении нашей прекрасной эпохи, которая, скорее всего, будет восприниматься нашими преодолевшими световой барьер потомками, этаким мерным покачиванием милой весельной лодочки на стоячих водах одной, отдельно взятой галактики.
Но дано ли им будет достигнуть той же легкости движения вспять, секретом которого владели эти простодушные почтовые карточки?

Новый год – самое прямое и наглядное выражение прогресса и вечного обновления.
В Рош ха-шана куются ключи счастия для нас и для всего мира.

Но, в сущности, если хорошенько разобраться, цикличность она цикличность и есть. Ничего тут не поделаешь – год сменяет год, шарманка крутится, песенка всё та же: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: смотри, вот это новое; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

Или такое вот достежениэ продресса как эспорченый тилифон, что франкофонный. что просто Фоня Ганев. Годы сменяют годы, но это величайшее изобретение техничеcкой и художественной мысли не только не теряет своей актуальности, но напротив, делается всё более ходовым, мобильным, так сказать.

Иногда продажа открыток призвана была обеспечить кругосветные странствия юных искателей приключений, в вечной тщете и суете двигавшихся вслед за солнцем.
Трое молодых людей взирают на нас с открытки, застыв в двух позах: вдоль и поперек, на суше и на воде, ручки в брючки и взявшись за весла. Просят публику на английском, французском, немецком и арабском языках: «Пожалуйста, купите у нас карточку». На обороте желающие могут найти подробное разъяснение этой просьбы:
«Учебное путешествие вокруг света.
Мы отправились из Кёльна на маленькой резиновой лодке и посетили все европейские правительства. И вот теперь решили мы побывать и в странах Азии, за то, чтобы узнать все обычаи мира. Пожалуйста, помогите нам, приобретя эту карточку, и большое вам спасибо».
Этот шедевр риторики написан на иврите, которым немецкие путешественники, конечно, совсем не владели и доверили составление текста кому-то столь компетентному, что вместо «государств» (мединот) возникли «правительства» (мемшалот), а вместо «чтобы» сказано «за то, чтобы». По-английски и по-французски написано, что цель путешествия – «этнографические исследования». Гордое имя избранного для кругосветного плавания судна тоже можно рассмотреть на открытке: Vater Rhein – Рейн-батюшка.
Эта открытка – только один из множества примеров. Между двумя мировыми бойнями дальние путешествия, финансируемые сборами от продажи открыток, вошли в большую моду, и Иерусалим, расположенный в сердцевине «Розы мира», очень часто оказывался одним из важнейших этапов таких экспедиций. Попадали в столицу трех религий на велосипедах, на мотоциклетах, на лошадях, на аэропланах и просто на своих двоих.
«Венгерский юноша, огибающий земной шар с научной целью, предлагает вам эту открытку и просит вас помочь ему в продолжении его путешествия».
Научная цель при этом не уточняется. Зато заранее обозначены широкие временные границы экспедиции: «1929-1939 гг.»
Одни путешествовали инкогнито, другие же стремились оставить свои имена в истории. Один из примеров тому – «Пихоцкий со товарищи»:
«В Австралию из Польши – через Румынию, Турцию, Палестину, Египет и так далее. Я – художник, путешествующий с парой друзей, чтобы написать картины, которые будут по возвращении выставлены в Польше. Любая сумма будет принята от вас с благодарностью».

Три отважные спортсменки из Германии писали на своей открытке, распространявшейся на показательных выступлениях:
«Мы – гимнастки-физкультурницы по пути на состязания. Просим вашей помощи для покупки обратных билетов».
Один из наших соплеменников, некто Г.Саймон, апеллировавший к национальным чувствам местных евреев, комбинировал все имевшиеся в распоряжении современного Буттадеуса средства сообщения:
«Я иду вокруг света пешком, еду на поезде и лечу на аэроплане. Мое кругосветное путешествие началось в 1926 году из города Тироль. По профессии я журналист, корреспондент и представитель ивритской газеты, выходящей в Нью-Йорке. Прошел я насквозь Австрию, Англию, Венгрию, Чехословакию, Ирландию, Францию, Голландию, Швецию, Норвегию, Польшу, Германию и Египет. В Алжире я прошел пешком 85 миль без капли воды. А сейчас я прибыл к вам из Северной Америки. Из Земли Израиля мне предстоит проделать обратный путь длиною в 80 тысяч километров. Мое кругосветное путешествие завершится в 1936 году. Карточка, которую я вам предлагаю, должна помочь мне покрыть необходимые расходы».
Ну, право же… Начертав в воображении описанный молодым человеком маршрут, ты, дорогой мой друг, получишь весьма бессмысленные зигзаги, по которым не стал бы ходить, ездить и даже летать вокруг света даже сам Исаак Лакедем. Хуже всего то, что в единственной американской газете «Ха-доар» («Почта»), издававшейся в те времена на иврите Менахемом Рыболовом, мы не встретим ни одной публикации, подписанной Г.Саймоном, а также ни единого упоминания о кругосветном путешествии одного из ее сотрудников. Но кому какое дело, в конце концов, сколько раз обогнул земной шар бойкий молодой человек еврейской национальности и какой именно печатный орган он представлял – не исключено, что липовую «Черноморскую газету», корреспондентом которой в туркестанской пустыне как раз в то самое время служил О.И.Бендер, всей душою стремившийся на отдаленные берега Январской Реки.

Тема перемещения в пространстве отражает зависимость эфемерного жанра от транспортных средств. Куда деться открытке без всех этих машин или хотя бы без утомленного запыленного почтальона? И в этом картинки-путешественницы и тексты-странники полностью консолидируются с путниками из плоти и крови.

Не случайно одним из самых популярных произведений «большого искусства», воспроизводимых на еврейских открытках, была картина Шмуэля Хиршенберга «Голус» («Изгнание»), оригинал которой, кстати сказать, пропал без вести. Скажи-ка, милый друг: тебе могло бы прийти в голову вот такой картинкой поздравить родных и близких с новым годом, с новым счастьем, пожелав им традиционной «доброй записи» в книге судеб? И разве это не крайний пример того, что на отношения искусства и жизни можно взирать с двух прямо противоположных сторон: то ли «большое искусство», уменьшившись до размера открытки, становится наконец культовым ширпотребом, то ли, напротив, ширпотреб, трансформировавшись из холста размером в полстены в почтовую карточку и обзаведясь абсурдным словесным комментарием, приобретает черты подлинного искусства? Итак, поехали по новым стальным путям черты оседлости (Шолом-Алейхем), поплыли в Америку (Кафка), полетели громкими ангелами в христианский рай (Ицик Мангер).

Неоднозначность маршрутов и путаница векторов продолжается.
Перед тобой, дорогой друг, еще одна открытка с новогодним поздравлением на иврите и немецком и пояснительной надписью «Пароход на пути в Палестину». Казалось бы, путь указан прямо и однозначно. И что же? Пароход «Кронпринцесса Цецилия», изображенный на карточке, был построен в 1906 году и на протяжении долгих лет совершал регулярные трансатлантические рейсы между Бременом и Нью-Йорком, перевозя многочисленных эмигрантов в Новый Свет. Но ни разу, даже глазом, не ходил в Палестину.

Другое чудо новогодней навигации. В центре открытки, увенчанной торжественной шапкой «Эрец Исроэл шифскарте» (билет в Землю Израиля), красуется большой пассажирский пароход. На заднем плане – очертания яффского порта. Внизу же изображен поезд, намекающий на дополнительный этап путешествия – может быть перед плаванием, может быть – вслед за ним. Это вполне объяснимо, ибо по четырем углам открытки можно разглядеть заключенные в кружки символические изображения святых мест в Иерусалиме и окрестностях: непременную для скорбящих о храме, как башня Эйфеля для любителей Парижа, златую лысину мечети, турецкую сторожевую башню, прозванную Башней Давида, гробницы пророка Захарии и праматери Рахили. Ни до одной из этих святынь по воде не добраться, но заботливые османские власти уже проложили к ним железнодорожные пути. И всё же, что-то странное есть в этой картинке, напичканной сверх всякой меры текстами на двух еврейских языках. Что же не дает успокоения твоему пытливому взору? Так и есть: пароход, снабженный надписью на идише «Ди геуле шиф» (Корабль избавления), повернут к Земле Обетованной не носом, а кормой.
Громада, как сказано, двинулась и, рассекая волны, плывет. Вечный вопрос творца на распутье «куда ж нам плыть?» как никогда актуален.

Германия.
До первой мировой остается четыре года. На всех своих парах мчится в светлое будущее паровоз, передняя часть дымовой коробки которого украшена вовсе неуместным изображением фараоновой дочки с тремя служанками, выловившими из вод Нила младенца Моисея (Die Auffindung Moses). Этот эклектичный, пара-религиозный, пара-технический символ только еще разгоняющегося прогресса летит на зрителя, подобно люмьеровской движущейся картине. “Glueckliche Fahrt ins Neue Jahr!” («Счастливого пути в новый год!») Ивритская надпись «Бэтева вэхатима това», которую можно вольно перевести как «в хорошо запечатанной люлечке», соответствует удачному поворотному моменту в жизни одного из обреченных на смерть младенцев, того самого, которому годы спустя предстоит повести в дали дальние сбросивших цепи перекати-поле.
Откуда же это ощущение неясной тревоги? Мы даже не решаемся спросить, куда завезет нас этот решительный, захвативший всю площадь карточки грохочущий транспорт, в какие дали доставит сбивающий с толку неуклюжий гибрид немецкой новогодней открытки с добавленной по случаю еврейской нашивкой. В прошлом году немцы просто расхватывали эту Dampfmaschine перед Рождеством. У хозяина еврейской типографии не было ни времени, ни средств выдумывать что-то оригинальное. С приближением осенних праздников он попросту наклеил одну картинку на другую. Если бы неизвестный художник успел запечатлеть несущийся на нас состав хотя бы на пару секунд раньше, мы бы увидели, что железнодорожное полотно пролегает не в приличествующем еврейскому новолетью в Европе золотом ландшафте осени, но в белой декорации зимней сказки.

Зато этот лихой американский поезд ничем не угрожает. Он – просто детская игрушка, праобраз грядущего Диснейленда. Все его милые вагончики доверху заполнены счастливыми бумажными билетиками: «Деньги», «Энергия», «Безопасность». Дым, валящий из трубы его паровоза радостно бубнит: «Сертификат в землю Израиля»! За поворотом, вне поля зрения, нас ждут, как настоящие, замок Белоснежки и Микки-дирижабль.
Мы едем, едем, (мир зэнен геганген)… Полная остановка поезда вместе со всей мировой историей, на станции Post Modern.

В апреле 1931 года несколько сот открыток, доставленных из Германии в Каир на дирижабле Граф Цеппелин, парили над Иерусалимом около часа, но не были сброшены на землю. Вместо этого, они были доставлены в Святой Град из Каира поездом, проштемпелеваны в местном почтовом отделении, и таким же образом возвращены обратно в Египет. Стоимость этих филателистических диковин среди ценителей «цеппелиновой почты» сразу же была очень высока, а в наши дни достигла четырехзначных цифр.
Символика сего исторического курьеза оставляется, дорогой друг, на твое усмотрение.

Летательные аппараты, с первых же годов ХХ века появляются на еврейских поздравительных открытках значительно чаще наземных и водных видов транспорта. Воздушный корабль – популярный символ еврейского «государства в пути». Легкость, прогресс, видимое отсутствие всяческих ограничений. Но, глядя на счастливую пару в корзине воздушного шара, трудно отделаться от иных ассоциаций, связанных со словом «баллон». Стишок рисует оптимистическую картину бесконечного обновления: «Мит багаж фун райхтум, либе, глик \ швебт ир их дем химмель-р’ховот фрай \ от азой зол айер лэбн зайн \ штэндиг зис ун трай, штэндиг либ ун най»). («С багажом богатства, любви и счастья\ Вы вольно́ пари́те в широких небесах. \ Вот и вашей жизни быть\ Всегда сладкой и верной, всегда любовной и новой») Однако пояснительные наклейки «любовь», «верность», «счастливое будущее» и «доллары» – красуются отнюдь не на багаже, которого у счастливой пары, как и положено людям воздуха, пресловутым люфтменшен, похоже, и вовсе не имеется, а на мешочках с балластом – их, видимо, придется вскоре выбросить за борт, – и на совсем уже удивительном в этой ситуации спасательном круге, скорее всего, приготовленном на случай крушения шара голубого над нелюдимым морем житейским.
Чем только не приходится жертвовать во имя свободы творчества.

Новогодним аэропланом чаще всего управляют дамы и барышни. Таким образом, национальная эмансипация подкрепляется эмансипацией женской. Вот эта молодая особа правит своим легким самолетом, взмывающим над урбанистическим пейзажем, что называется, одной левой. Правой рукою она держит табличку с традиционным новогодним поздравлением на иврите. Самолет ее взмывает над старым миром вверх, туда, где маячит полное великих ожиданий стихотворение: «Мит а най йар ин хант \ швэбт зи ин дер вэлт аройс; \ эргец ин а витер ланд \ клафт а варэм харц гешпант \ кукт мэн ир мит хофнунг ойс» («С «Новым годом» в руке \ она парит над миром. \ Где-то там, в далекой стране \ горячее сердце бьется в тревоге, \ ждет ее в надежде».
Lady Liberty – и никаких сомнений.

А эта барышня предается обычному женскому занятию – разбрасыванию цветов. Искусство ради искусства. К тому же, она совершенно сбита с толку свистопляской современности: «Флих, же, флих, майн флих-машин \ Ах, их вэйс нит вау их бин \ вэр эс т’мир анткеген кумен \ енес шит их майнэ блумен» («Лети-лети, моя летательная машина \ ах, я не знаю, где я \ каждому, кто встретится мне на пути \ брошу я свои цветы».)
Таков и ты, поэт.

Эти двое явно используют самолет-этажерку не по назначению. Они никуда не летят, а раскачиваются над миром на воздушных качелях. Под ними одна из приснопамятных рек, катящих свои воды обратно в райский сад. Это только на первый взгляд кажется, что супруги заняты какими-то чепуховыми детскими играми. На самом деле, они осуществляют подлинный «тикун» (исправление-передел мира): «Мир зоен айх ди бсорэ он: \ эс кумт а шэйнэ цайт \ фун лихт ун шайн, фун глик ун фрайд. \ ди вэлт зи верт бенайт!» («Мы вам несем благую весть: \ Близится чудесное время \ красы и света, счастья и радости. \ Мир обновится!») Три наречия претворяют в жизнь закон новой всемирной гармонии: благословения, которыми новоявленная Ева осыпает безлюдную землю из рога изобилия, естественно, написаны на святом языке; стихи выпеваются на несущем душевную теплоту идише; английский приводит в действие всемирные объединяющие силы прогресса.

А это, простите, что за станция такая?
«Сарны №4. Еврейская семья возвращается с ярмарки». Ни малейшего намека на прогресс – так, какая-то допотопная телега, которую еле тянет пара усталых местечковых лошадок, унылых «фердов», ни разу в жизни не покидавших черты оседлости. Никто не обратил бы внимания на эту тусклую картинку скверного качества, когда б не текст на обороте:
«Числа 30\31 го к вам явится Ферд, по случаю полученной прибавки. Угостите меня одной коробочкой тех МЯТНЫХ конфект, что покупали Вы когда-то у Абрикосова. Больше одной коробки не нужно т.к. мне привезет брат из другого миста. Пишите».
Более высокой поэзии не сыскать во всей моей маленькой виртуальной коллекции.

Дорогой друг,
правда же: никто еще так не надоедал человечеству, как художники и евреи? (И те и другие, конечно, – в широком, я бы даже сказал, собирательном смысле слова. Ну, там – собирание рассеянных, собирание марок и т.п.)
Благодарю тебя за готовность дочитать эту связку случайных открыток до конца.
Также искренне благодарю Дова Генаховского за его исторические анекдоты про открытки в Иерусалиме между двумя мировыми войнами и Галит Хасан-Рокем за ее статью «Евреи как открытки и открытки как евреи». Я так и не решил, как перевести вторую часть ее заглавия «ניידות בסוגה מודרנית» – то ли «передвижнечество в модернистском жанре», то ли «кочевая жизнь в новом мировоззрении», то ли «странствия в дискурсе модерна». Надеюсь, мне это простится.
                        Дом 33 по улице Ципори,
                        в Иерусалиме,
                        Г-же *** в собственные руки.