* * *
старые слайды нарезка скопом
пара секунд картинка
на экран выдаются справа
вправо же и уходят

горы кавказ две палатки скалы
кедры урал фонтаны
много много мы наснимали
кто это все посмотрит

диапроектор нагрелся пахнет
крепкий советской марки
только уж больно оно всё быстро
что оно так мелькает?

хрустнуло что-то ага сломался
кадрик застрял случайный
в рамке но механизм вынослив
следующий слайд торопит

видишь заклинило летний вечер
суздальской церкви профиль
смялся и треснул посередине
в жизни он был такой же

прямо поверх продолжают промельк
следующие картинки
с мамой с друзьями с любимой в парке
долгий ремонт в квартире

женя премьеры больница конкурс
бабушка на веранде
суздальский купол темнеет фоном
плёнка застряла в рамке

или это уже на сетчатке?
дай проморгаться, что ли
или выключить вынуть смятый
только смотреть мешает

стой разгляжу его может зорче
там же росла рябина
а через небо грачи кричали
купол-то весь в коросте

луг с полынью сурепкой пижмой
где-то кларнет струился
как хорошо было там в июле
что оно так мелькает?

что оно хочет за две секунды
что рассказать нам тщится
всё здесь и так на бегу наскоком
тут еще эти слайды

церковка фоном застряла в кадре
плавится мнётся плёнка
церковка фоном застряла в кадре
выключи я запомнил



 
НЕ ИГРА В БИСЕР

                                                     А. Цветаевой и Е. Куниной

И Асенька умерла, и Фили умерла.
И эта старушка, что в Большом балериной была,
а теперь слепа и просит домой её отвести, —
и она умрёт; уже умерла почти.

И ты останешься с тем, что без них осталось вокруг
один на один; будешь плутать, своих протянутых рук
не видя в тумане, бисер просыпав весь,
который был собран ране и ими завещан днесь.

И ты заплачешь о нитке – цела была,
но Асенька умерла и Фили умерла,
и медленной пыли исполнен былой комод –
он жив по наитью были, но тоже умрёт.

И снова тебе улиткой искать следы,
у кружки с эмалью отбитой просить воды,
нанизывать капли на куцый шнурочек свой –
и слёзы, и бисер, и воду – рукой больной.

Твори эти чётки, твори допоздна и тла,
ведь Асенька умерла и Фили умерла,
они к тебе не вернутся, а ты к ним – да,
хотя следы твои тоже заполнит вода.

Шнурок продолжается, длится, растёт жнивьё,
и пусть молодеют лица в альбоме твоём, —
ведь время, и память, и смерть – всё святая ложь,
но это ты осознаешь, когда умрёшь.

* * *
Не странно, что я многое забыл,
а странно, что оно осталось где-то
забытым. Где? Ведь горше нет сиротства:
минуты, пережитые когда-то —
мной, мной одним! — не уместились в память.
Их помнил только я. Теперь никто
уже не вспомнит. Где они сейчас?
В каких ракушках скорчились на дне
бесшумной Леты? Сколько их таких
там наберётся?.. Помнят ли себя
хотя бы сами?

Кто опустит руку
в бегущий бред воды и наугад
любую извлечёт, на свет рассмотрит,
обратно кинет, не поняв ни грана
в чужом, случайном, чётком кинокадре —

двор на Туристов, «Казаки», рогатка,
Андрюха дал томатное лизнуть,
Полкан скулит, отец уехал в Ханты,
к пяти часам идти на ЛФК?..