пьеса

Расскажу про фотографию. Сейчас покажу. А, это другая, но тоже ничего, да? Рыба такая на тарелке. Было когда-то четыре рыбы. Хвосты одни, я их специально не складывала, это так случайно получилось, я рыбу люблю, ела, а потом смотрю – одни хвосты остались, лежат так. Получается такой квадрат из хвостов на круглой тарелке. Блестят. Слава селёдке! Взяла и сфоткала. По-моему, хорошая фотография. Это я её сделала. Я сфотографировала, напечатала. Сначала на цвет снимала, потом убрала, настроила ч/б. Так лучше, по-моему. Цветную даже печатать не стала, а эту взяла и сделала карточку вот. Селёдка. Напечатала не сама, ладно, а сходила в салон, заказала, мне напечатали. Там такой экран на стене, несколько даже, если сразу много людей придёт заказывать, под экраном такой вход для флэшки, подходишь, запихиваешь флэшку, свой носитель информации туда запихиваешь, там и для дисков есть дисковод, потом на экране появляются фотографии, маленькие, правда. Выбираешь, какую тебе напечатать, тычешь пальцем, это сенсорный экран, так что нормально. Отмечаешь, тоже пальцем, размер, какой должен быть у фотографии, бумагу – глянцевую или матовую… Советую, конечно, матовую. Она лучше. Не знаю, почему. Наверно, потому что матовая. Не блестит. Да кого угодно можно спросить, из фотографов, все скажут, что матовая лучше. Я раньше думала, как это получается, ну, когда проходили поэтов, писателей, оказывалось вдруг, что они друг с другом все были знакомы. Большинство, во всяком случае. Я всё думала: как это получилось? Как это так получалось, что они друг друга знают? Но когда стала фотографировать, тоже узнала много фотографов. Как-то так же и они, наверно. Правда, сейчас это проще, раньше же не было интернета, это сейчас забираешься в какую-нибудь социальную сеть, ну, например… Ладно, не буду рекламировать, короче говоря, в какую-нибудь сеть забираешься, смотришь, кто там лучше фотографирует, или просто кто тебе больше нравится, нажимаешь на кнопку – и вы уже друзья! Просто, да? По-моему, просто. Я и эту фотку выкладывала в сеть, все отмечают, что она хорошая, все. Ну, кто-то и не отмечает. Но многие, конечно, отмечают. А один даже написал, что у неё целая история должна быть. У фотографии. Как в воду глядел! Есть история. Я сначала не думала делать карточку бумажную, пусть себе висит в компьютере, в интернете, потом вспомнила про эту мастерскую, где флэшку вставлять, на экране выбирать, и подумала: а почему нет? Простой вопрос, да? Надо почаще его себе задавать. Я подумала: а почему нет? Тем более, хорошая фотография. И удобно заказывать, вставляешь флэшку, выбираешь фотографии, идёшь погулять где-нибудь два часа, там рядом много магазинов, так что есть где развернуться у кого деньги. Да просто посмотреть, что продаётся, что сейчас в моде, что к чему. Дворов много, если кто шифруется покурить открыто или там ещё чего, гаражи. Не буду рекламировать опять же, но это очень удобная мастерская, всегда теперь там буду фотографии заказывать. Как деньги будут, так всё – вперёд, в мастерскую. Честно говоря, я надеюсь, что деньги будут, может, начнут у меня заказывать фотки, несмотря на возраст. Тем более, выгляжу я старше, так что всё будет как надо. Популярность у меня какая-никакая появляется, и в своём городе тоже, не только в интернете – слава селёдке! Эта фотография многих покорила. Мне писали: «Закрою глаза – вижу вашу тарелку с хвостами». Вашу! Или ещё: «Так просто – и так здорово!». Учитесь, чего. Пока ещё я тут, а не уехала из города куда-нибудь, не отчалила. На учёбу куда-нибудь. Ну, а чего, осталось мне немного, скоро выпускной и свобода. Возьму и поеду, почему нет? Простой вопрос вроде бы. Нет, я не буду на фотографа учиться. Зачем, я уже почти всё умею, лучше что-нибудь другое буду проходить, а фотографирование пригодится тоже. Может, я так буду деньги зарабатывать, а профессия – для души. Или наоборот, фотография для души. Посмотрим, как получится. Зрение у меня хорошее, не жалуюсь, так что и пофотографировать смогу. Надо ещё научиться с мощной техникой работать, продвинутой, когда куплю, этот-то аппарат я уже весь освоила вдоль и поперёк, он у меня простенький, достался от отчима. В минуты просветления отдал мне его, я даже удивилась. Честно говоря, не представляю, где он его взял. Купил по дешёвке где-то, наверно, у какого-нибудь забулдыги. Ну, это я мягко выразилась: забулдыги. Потом, может, скажу покрепче. Выражусь. Все выражаются, я пока держусь, одна за всех отдуваюсь. Но это потом. Он купил или где-то взял, я не знаю, и мне отдал. Я даже удивилась. И тогда вот и начала фотографировать. Года два назад, что ли. Может, три. Не сразу, конечно, стало получаться. А потом – ничего, втянулась. Тем более, я смотрела разные журналы, сайты хорошие. Ну, быстро как-то поняла, что к чему. Не сложно. Главное, чтобы гармония была. Я человек гармоничный, это в маму. У нас, наверно, все женщины в семье гармоничные, такая порода. Я в детстве в музыкальную ходила. Потом бросила только, надоело. Да ну, ещё эти диктанты нотные писать. У меня слух хороший. Не идеальный, правда, но хороший. Есть слух. Во всяком случае, «ля» от «ре» отличу. «Ля» от «соль». И от «си». Есть слух. С бемолями и диезами сложнее, но если повспоминать, потренироваться… Только мне нафига? Года три с половиной проучилась, потом надоело. Ещё в плаванье ходила, в лёгкую атлетику, в фехтование даже. Отсюда хорошее физическое развитие, выгляжу даже старше. Всем позанималась, скажем так, отдала дань тренерам. А вообще-то я терпеливый человек. Если это не касается музыки. Такие женщины у нас в семье, все такие. Я в маму, мама – в бабушку. У бабушки слух тоже был, мама говорит, но она в школе не училась в музыкальной. Тогда никто не учился. А мама училась, но она ещё раньше ушла, чем я, ещё меньше проучилась, промучилась. И слуха у неё нет. Так бы закончила музыкальную, может. Кто теперь скажет. Во всяком случае, она не жалеет, что бросила. У моей дочки, наверно, тоже слуха не будет. Ну, я для неё чего-нибудь другое придумаю, не буду музыкой мучить. Музыка свободы, ветер странствий. Мне сначала приходилось у соседей заниматься, у них было пианино, у нас не было. О, мне приходилось у них всё время играть. Мама, мама. Да. Честно говоря, нисколько не смешно. Сидишь, в ноты смотришь. Потом на клавиатуру. Потом на клавишу жмёшь. И так – пока всё не сыграешь. А тут ещё соседка: туда-сюда, то на кухню, то в туалет. И так одобрительно улыбается, когда мимо идёт. Улыбка такая… Лучше бы ты на барабане играла! — вот какая улыбка. Стучала бы на кастрюлях. Это она как бы хотела всё время сказать своей улыбкой. А я бы с большой радостью, между прочим, хоть на кастрюлях, хоть на ложках, но мне ещё второй раз играть – для закрепления. И то мне не хватало запомнить. Ну и всё, надоело мне к ней ходить, а тут как раз пианино купили. Жалко, у меня тогда фотика не было, я бы его сняла: инструмент! Громадина. Почему-то если пианино стоит не у тебя в доме, оно не кажется таким большим, поменьше места занимает, а у нас так оно половину комнаты моей заняло. Поставили сначала в моей. О, сколько я на него складывала всего, на пианино! Трудно представить. Книжки, учебники. Это не говоря про ноты. Мелочь ещё всякую, ручки, календарики. Жвачку на заднюю стенку, ну, так, немного, изредка. Кофту иногда снимешь – тоже на пианино. Да много чего. Большое же. А у нас тогда как раз кошка была. Муська, рыжая. И котята. Не знаю, как получилось, но они у меня на пианино тоже однажды побывали. Или не однажды. На нотах. Ноты – ладно, а пианино потом не знали как продать, когда я из музыкалки ушла. Ещё сколько у нас простояло, то в моей комнате, то у родителей, я иногда открывала, гаммы играла, милый Августин. Собачий вальс, конечно. Тоска. Теперь уже забыла всё, да. Гармония только засела у меня прочно, вот я на неё села да поехала. Так и еду, фотографирую. Фотографии некоторые с собой ношу. Не то чтобы любимые, а которые недавно напечатала. Как выбрать любимую? Вот я читала интервью с каким-то писателем, ну, из живых ещё, не классиком. Но уже известным, вроде. Не помню, как его зовут. Так вот, его спрашивают: а какая ваша книга у вас любимая? То есть из тех, которые он сам написал, какую он сам же больше любит, перевожу на русский язык. А он и говорит: никакая. Я подумала сначала, что никакую не любит, зачем тогда писал? Нет, оказалось, что любит все и не может выбрать любимую. Все, говорит, книги как дети. Вот так. У меня фотографии тоже как дети будут, я решила. Если кто спросит, какая любимая, так у меня нет любимой. Всех люблю ровно и одинаково, как детей. А с собой таскаю некоторые, из недавнего. Показать кому-нибудь, мало ли. Вот сейчас покажу фотку с историей, специально её взяла. Не, это другая, но тоже хорошая. Вот, я тут сижу с ботинком, фотографировала не я, конечно. Раз я сама на снимке. Дружок один. И эту я могу сильнее остальных любить фотку, раз не я снимала, раз друг. Тоже фотографирует. Это у меня идея такая есть – фотографироваться с ботинком на коленях. Вон, один ботинок на ноге, а другой – на коленях лежит. Здорово, да? По-моему, здорово. Мне нравится. Это я на кресле, зимой. Кресло стоит у железной дороги, ну, заводской обычной дороги. Нет, кажется, не заводской. Всё равно. Не суть. Стоит кресло, зима, март, уже скоро весна совсем, весна света, и вот стоит кресло. Откуда-то оно там взялось. А у меня как раз идея выставки: везде фотографироваться с ботинком на коленях. По-моему, хорошая идея. Если мягко выразиться. А вообще-то: шикарная. Только представить: заходишь в зал, например, в наш выставочный… Или, ладно, поменьше, где-нибудь в библиотеке, например, в новом здании, заходишь, короче говоря – а там такая вот выставка. Тридцать фоток – и на каждой сидит человек. В одном ботинке. А второй ботинок – на коленях лежит! Тридцать фоток! Или пятьдесят, например! Дурятник. И каждая подписана как-нибудь красиво. Ветер странствий! Музыка солнца! Тефлон! Слово дурацкое, но что-то в нём есть. Ничего не понятно, почему ботинок, почему тефлон. Вот вам современное искусство! Так и выставку можно назвать: вот вам современное искусство! И восклицательный знак, побудительный, как будто фотограф вас к чему-то побуждает. Смешно даже, ну к чему? Посмеяться побуждает, вот и всё. Вот, фотография. Это уже моя, но не та ещё. У меня они по всей сумке лежат, так что придётся поискать, всё время приходится, если честно. Но для вас впервые, меня первый раз позвали кому-нибудь о своём рассказать, о снимках. Это я фотографировала, но это другая фотография. Это ванна у нас в деревне, ну, как деревня – просто сад за городом. Но он в деревне, сразу за городом, близко. Там раньше дедушка жил, потом дом нам достался. Можно и там жить, а не в квартире, но мама всё не соглашалась туда уехать, из-за отчима. Теперь, может, согласится. И его туда отправлять не хотела. Боялась, что дом спалит. Может, и зря она так боялась. Может, мы этот дом продадим теперь, деньги же никогда не лишние, да? Ну, подумаем ещё. Подумаем. Всё-таки сад. Это вот к нам кошка туда соседская забрела, а дядя мой как раз ванну переворачивал. Мы на зиму её кверху дном опрокидываем, а весной обратно – как надо. Воду в неё набрать, потом поливать. Черпать из неё и поливать. В ванне мама ещё разводит удобрение. Покупает у соседей навоз, в ванну его кидает. Потом всё водой заливает. Это для подкормки растений, чтобы росло. Я бы не стала так делать. Ненавижу навоз. За один только запах. И видок тот ещё. Да и слово тоже какое-то… Навоз. Не. Вот эта ванна, на фотке. Ещё до навоза. Мы её откуда-то приволокли в сад, давно уже. Из дома, что ли… Не помню. Как-то мы её из дома довезли, машину, вроде, заказывали. Я маленькая была. Поставили в саду, для навоза. Вот эта кошка зашла к нам, от соседей, дядя как раз ванной занимался, отчим тогда уже не мог, он вообще дома остался, дядя её ворочал, и тут эта кошка заходит. Он, конечно, бросил всё, ванну только наполовину перевернул и смотрит, что там дальше будет. И кошка, такая, в ванну забралась и уселась, сидит. Умывается, по сторонам смотрит. Вылезать не собирается. Мама говорит: «Ты мне ванну-то поставишь?» А он такой: «Погоди, видишь, кошка пришла». Если бы я умела ванну переворачивать, наверно, тоже немного посмотрела бы на кошку, интересно же. Потом бы её выгнала и поставила ванну как надо. Но мой дядя – это всё! Когда какая-нибудь кошка в сад приходит, мой дядя теряет волю, как говорится. Тут всё бесполезно. Пока он на неё не наглядится, ничего делать не может. А глядеть он способен долго! В жизни не видела людей, которые бы столько же времени на кошек смотрели. Он каждую готов взять домой, гладить и молоком кормить, но у мамы аллергия на их шерсть. Так что он радуется только в саду. Мама махнула рукой, взяла грабли и пошла сухую траву собирать. А я достала фотик и кошку щёлкнула. Потом стала жечь костёр. Кошка от дыма ушла, и тогда только ванну поставили. Это недавно было, в прошлом году, дядя два года у нас живёт. До этого его не было лет сто. Где-то он запропал, уехал давно на заработки, и никто не знал о нём ничего. Жил в том городе, где служил когда-то в армии. Остался там, с дембеля не пришёл, не вернулся домой. Точнее, пришёл, но ненадолго совсем. Вернулся, но был уже не военным, это ему не нравилось, он музыкант вообще-то, скрипач. И вообще – король Оранжевое лето. Его так в городе когда-то звали, теперь по нему и не скажешь. Он теперь не шикует, скромно одевается, дома часто сидит. Точно никто не знает, почему он там так долго жил, потому что когда он вернулся, ничего никому объяснять не стал, просто пришёл к нам домой, обнял маму и сел ужинать. Он бы и с отчимом поздоровался, если бы отчим был в состоянии, но он то спал, то орал, ладно, приступа не было. Потом поздоровались, конечно. Братья всё же. Мы и не спрашиваем, отчего, почему. Вернулся – вот и хорошо. Зачем к человеку приставать, я вот терпеть не могу, если кто-то у меня хочет допытаться чего-нибудь. Ну, и все так же. Дядю мы ждали, приготовили пюре, котлеты там, огурцы, купили торт. Так он долго ещё сидел за столом, все дни. Сидел и сидел, скрипку мы ему сняли с книжного шкафа, она там все эти годы пролежала, как не рассохлась, я удивляюсь. Но он играть не стал, сказал, что оглох от усилителей звука на корабле. Показал слуховой аппарат – в ухе сидит. Они играли в открытом море, и там, конечно, требовались усилители звука. Но помощнее, чем обычные, жуткие усилители. Он и сейчас не играет, и скрипку мы отдали, как раз нашлись любители. Жалко, я не догадалась сфотографировать эту скрипку. Было бы уже два инструмента в коллекции. Пианино, и вот – скрипка. Она старше меня! О, кстати, хорошая идея. Для новой выставки. Фотографировать вещи старше себя. Назвать выставку, может быть, так: «Старше фотографа». Хорошее название, да? Ну, ещё подумаю. Старше фотографа. Подумаю. Сейчас ту фотку найду. Сумка хорошая, конечно, но куда я запихнула фотку? Вот, две даже. Тоже не то. Это шарики, так себе фотография, воздушные, это у нас в школе на последнем звонке выпускники в небо отпускают. Желание к ниточке привязывают – и в небо. Странная такая традиция, но все почему-то дико радуются, может, я тоже буду дико радоваться. Ну, я сфоткала в прошлом году. В прошлом учебном, так-то в этом году. По календарю. Эту фотку в одной газете напечатали, у нас был в школе корреспондент, у него что-то с фотиком случилось, вот я ему карточку скинула, на школьном компе. Денег ещё дали потом. Сразу знаменитостью в школе стала. До сих пор вон завуч вспоминает, как придёт свою историю вести, летописцем иногда зовёт. Мне-то что. А вообще-то эта фотка мне не очень нравится. Хоть это тоже мне как бы ребёнок. Так, что ли? Но всё равно – неудачно вышло это всё. В семье не без урода, как говорится. Жаль, конечно. Могу отдать кому-нибудь. Надо кому? Нет? Я ж говорю, не особенно так фотка вышла. Не надо было вообще её распечатывать. А то теперь как ребёнок получается. Ну, может, потом когда-нибудь понравится, вдруг меня ностальгия по школе прошибёт. Внезапно. А тут – фотка. Ладно, оставим. Вот другая, получше уж точно. Дядька в шляпе. Вообще-то художник. На улице сидит, рисует. Я подошла, но он дорого берёт за портреты. И чего мне с портретом делать? У меня вон есть фотка с ботинком. Меня друг сфотографировал. И ещё будет. И вообще. Я сама могу чей угодно портрет сделать. Фотопортрет. Сделать? Подходи по одному! Сфоткаю. Давайте сделаю. Первый кадр бесплатно, как говорится. Это первый портрет, наверно, какой я сделала. Неплохо же, да? По-моему, хорошая фотография. Я этого дядьку случайно сфотографировала. Бежала куда-то, по каким-то делам… По каким?.. Блин. Не помню. Сейчас… А, ну да… Домой. Это когда мама мне позвонила, сказала про отчима. Да. Блин. Получается, это фотка, когда он заболел, инсульт. В тот день сфотографировала. Ого. Да. Такая штука. Мне мама звонит, говорит: «Там отец что-то… Не то с ним что-то, я скорую вызвала, а ты приезжай». Ну, я и поехала. Я как раз тогда ходила в центр наш, в центр туризма, мне туда прислали грамоту из Звёздного городка, за две фотки, они на какой-то выставке там висели, и мне грамоту дали. Слава селёдке, чего. И я из центра поехала домой. Этот дядька у филармонии сидел, недалеко от остановки. Он сам мне говорит: «Сфоткай меня, хоть в памяти у людей останусь». Не знаю, что за настроение у него такое было, может, датый. Я и сфоткала. Домой приезжаю, тут скорая. Оказалось, у него опять был припадок, эпилепсия. Вообще-то после каждого припадка надо вызывать скорую, но мы уж привыкли, отойдёт он, мы его на кровать укладываем, и всё. Он отлежится, придёт в норму. Снова готов ко всему на свете. А тут, мама говорит, что-то не то. Как-то глаз один не смотрит. Один смотрит, другой нет. И там другие ещё симптомы. Мама их не знала, точнее, знала, но не сталкивалась раньше, а тут заподозрила неладное что-то. Хорошо ещё, дома была, на обеде. И дядя дома вообще-то все дни, не работает, у него пенсия по слуху, он глухой, он не слышал никогда, как отец падает. Отчим. Вот и в тот день, он сидел в комнате, рисовал, мы с ним в одной комнате жили тогда, я в школе была, а отчим на кухне упал. Мама на обед пришла: лежит. Понятно, припадок был, весь в слюнях, во всём этом. Она точно уже могла определять, сколько времени прошло, сколько он лежит. А тут смотрит: что-то не то. Глаза там, рот. Вызвала «скорую», мне позвонила. Я когда пришла, его уже увезли. Потом ещё сколько в больнице. Будет ли лучше, никто не говорил, может, останется парализованным, может, отойдёт ещё. Так и жили без него сколько, спокойно. Я к маме в комнату перебралась, а то с дядей как-то не очень-то было, он спал на кровати такой высокой, кровать-чердак называется, я её фоткала тоже, но не печатала, а я на полу. А тут на кресле-кровати, как белый человек. И не орёт никто. Такие орут, бывает. Это я художнику фотографию напечатала, кстати, отдать. Так что у меня в двух экземплярах, оба на матовой бумаге. Сейчас ту фотку найду, хорошая фотография, мне нравится. А, вот ещё. Это, правда, рисунок, я нарисовала в компьютере, делать было нечего, дома сидела. Улица и дождь. Неплохо, да? Это я дома сидела, когда отчим умер. Я домой пришла тогда, прибежала, в туалет так хотела, нереально. Прибегаю, у дома стоит «скорая». А я всех в доме знаю, у нас маленький двухэтажный, а к кому врачи могли приехать? Квартира открыта, это к нам приехали, оказывается. А я в туалет хочу! Забегаю туда, а в это время отца из квартиры выносят. На носилках. Мама мне только сказала через дверь, что поехала с ним, и всё, дверь закрылась, ушли. Я вышла из туалета, а тут дядя стоит. И слёзы текут. Мы тогда тоже в больницу поехали, я маме позвонила, узнала, куда повезли. Но нас к нему не пустили, мы успели только увидеть, как его в лифт больничный завезли, на каталке, дядя за руку у него подержался. Потом домой поехали. Я ещё думала, что как-то это не так всё. Так не бывает. Два раза в одну воронку не падает, говорят, снаряд. Но это снова был инсульт. Мама сказала, что теперь уж точно парализует, не как в тот раз, просто хромал и плохо говорил, а будет лежать теперь. Лежать и лежать. Было поздно уже, и мы домой на такси доехали. И я сидела дома и рисовала на компе, как-то пусто было в голове, мама ничего не сказала, спать не прогоняла. Они с дядей всё на кухне сидели, пили чай молча. Такая фотография, то есть, рисунок. У каждой фотографии, вообще-то, бывает история, не только у одной. Да. Вот она, эта фотка. С историей-то. Это у нас на чердаке. В деревне. Дом там настоящий у нас, и мы туда отвозим всякое, в дом или на чердак. У меня дядя на чердаке любит сидеть, смотрит оттуда на поля, леса, ему нравится. Ну, и так что-то делает всё. Вот он и посадил куклу на глобус. Глобус развалился, пластмассовый, чего взять с него, и у куклы рука погрызена, глаз тоже вон мутный какой-то. Это собака соседская его так, Антошку. Кукла Антошка, помните такого? Да их продавали раньше, в каждом магазине! Вот, и у меня такой был. Я в куклы как-то не очень играла, это мне отчим опять же подарил, сказал, что ему понравилась, увидел в магазине. А мне уже 14 лет, ну куда?! Куда кукла? Я колготки хотела нормальные. Мне отчим и так говорил, что я малопривлекательная, мне нужно было хоть одеться как-то. Теперь получше стала, и мне никто не говорит, что я малопривлекательная, я только выгляжу старше возраста, тут соглашусь, но это же не страшно, наверно. Мне кажется, ничего такого уж ужасного нет. Это потом я поняла, позже, почему он не понимал, что мне надо. Он же мне не настоящий отчим был. Или отец не настоящий. Хоть мы и похожи, но всё равно. Вот и не понимал. Он, например, никак не мог сообразить, что я ругань не переношу. Ну, обыкновенный наш мат, русский. В языке некоторые слова. А он матерился всё время. Каждый день, не по разу. Сейчас для меня человек, который матом разговаривает, так его нет для меня. Совсем нет. Ну, кроме некоторых, может быть. Вот дружок мой иногда скажет чего, так я ему сразу подзатыльник. То есть тыльной стороной ладони по башке. Он уже привык, если сматерится, сразу отскакивает. И перестал почти уже. Так что некоторым я почти прощаю. Главное, чтобы не посылали. И не матерились, желательно. И тогда нормально всё. Это долгая история, у этой фотки, потому что кукла старая, мне 14 лет было. Где-то так. Я так запомнила. Тогда ещё я не думала, что отчим не настоящий, просто думала, странный какой-то он, орёт, злится. Он падать начал как раз, эпилепсия. Ну, понятно из-за чего, да? У многих бывает. Теперь про глобус. Это он упал со стола, поэтому такой расколотый. Отчим мечтал, чтобы я в картах ориентировалась. Всё говорил об этом временами. Он же тоже во флоте служил, понимал в картах. У нас в деревне целая гора карт разных, стопка такая высокая. Это он всё напокупал. Книги тоже покупал, но карт больше. И вот увидел глобус. Их как-то долгое время не было, не было. И вдруг появились. Он сразу же купил, почти самый большой. Привёз домой и расстроился. Потому что мало того что глобус пластмассовый, это полбеды. Но оклеен он не бумагой, а таким тонким целлулоидом, быстро начал трескаться. Правда, не очень-то приятно, когда глобус трескается, он мне нравился. Мы его в деревню увезли, и Антошку этого тоже. А в деревне его отчим сам со стола скинул. Нечаянно, конечно, но глобус мог бы ещё пожить. Вот мы всё на чердак подняли, и глобус кокнутый, и куклу. Это не я их так усадила, это, наверно, дядя. Через сто лет после этого приехал мой дядя. У них с отчимом какие-то счёты старые. Тёрки, как говорится. То ли кто-то у кого-то девушку отбил. Один пошёл в армию, а брату сказал приглядывать за невестой, это мама была моя. Брат и проговорился ей, что ему так сказали. Про приглядывание. Она разозлилась, понятно, и замуж за другого вышла. Приглядывай! Я запуталась только, за которого. Они оба мне отчимы, похоже. Или отцы. Почему нет? Один ушёл, второй приглядывал, потом тот вернулся, а мама уже занята. И я родилась к тому времени и живу себе. Он обиделся и уехал снова в тот город. А, так это мой дядя, значит, был. Мама ещё всю жизнь говорила, что у меня есть дядя, который чуть не стал моим отцом. Вот, это он и есть. И я всегда хотела его увидеть, всю жизнь. А он всё где-то ездил, никаких писем не писал, ничего. А тут, когда отчим стал совсем драться с нами, падать, орать по ночам, я подумала. Да, я подумала, что хорошо бы тот дядя вернулся. Если он так уж любил мою маму, может, он бы за неё заступился. Ну, может, побил бы его разок, он бы отстал. Перестал бы драться. Не орал бы. Я маме говорю: «Мама, я пойду креститься». Мама согласилась, а я специально пошла, чтобы дядя вернулся. Чтобы как-то наладилось. И он вернулся, правда, потому что чудеса бывают и детская молитва действует. Так-то мне ничего не надо было, только чтобы как-то он образумился, вот об этом я всё время думала. И тут вдруг приехал дядя, обнял маму, сел ужинать. А отец там в комнате орёт. Есть не идёт, да и не может, плохо. Он тогда ещё не падал, но уже ему плохо постоянно было, часто. Но дядя его не стал бить. Хотел несколько раз, но мама успевала, вставала между ними, так всё и обходилось. Я бы не стала разнимать, пусть себе дерутся. И дядя тоже, между прочим, когда мамы не было, не хотел с ним драться потом уже, считал, что с инвалидами нельзя. Так и жили мы, а родственники все стали говорить, что зря мы его в дом пустили, дядю, что он одну руку запустил, и всю квартиру отберёт. Знали бы, как совсем без жилья, может, молчали бы. Но это мелочи, мы и внимания не обращали, пусть что угодно говорят. И вот весной в сад поехали, там прибираться надо было, мама навоз купила. Вот фотка-то с кошкой, это как раз в тот день, очень мне этот снимок нравится, молодец кошка, что пришла. Её потом тоже в газете напечатают, у меня теперь туда тропка протоптана, напечатают. В рубрике «Фотовзгляд». Весной. Сейчас-то как-то странно будет весеннюю фотографию печатать. Потом, снег сойдёт. Может, и эту тоже кто-то напечатает. Мне кажется, её вообще можно в какой-нибудь журнал, плохо, что ли? Это я на чердаке щёлкнула, полезла в тот день, я люблю туда лазить, всегда находится что-то интересное, там ещё сундук стоит у нас, дедов. Непонятно, как его туда затащили, огромный просто. Тяжёлый. Дядя, как я поняла, тоже туда любит забираться. Потому что мы его теряли несколько раз, звали-звали. А он же не слышит, глухой. Сидит себе на чердаке. И в тот раз тоже. Я залезла, а он сидит и чего-то из бумаги складывает, пилотку из газеты. А у стены – вот, эта композиция. Кукла сидит на глобусе. Это не я куклу на глобус посадила, это дядя, наверно. Вот такая история. Маленькая, вроде, фотография, мало деталей. Там ещё на заднем плане прялка, вот то колесо, похоже на штурвал, это дедушки, это какая-то тоже история, но я ещё не знаю. Как-то вот так. И вот ещё снимок, как начинаешь сумку складывать, что-нибудь да находится ещё. Я его сделала чёрно-белым, как тогда, когда нам про отца сказали. Он умер. И нам домой позвонили. Я в школе была, мне мама позвонила. Мне прямо жарко стало. Меня на перемене дружок останавливает, спрашивает о чём-то, а я сказать не могу ничего. За волосы держусь только. Ну, сказала как-то, он меня проводить хотел, но я сбежала. Не хотела с ним говорить. Домой поехала. Еду, а сама думаю почему-то, что нам на уроке только что говорили странное. Будто бы мы не привыкли ещё к своему телу, а потом привыкнем, а я ехала и думала, что уже давно привыкла, левая нога у меня толчковая, а всё остальное – правое, не зря столько спортом занималась. Не знаю, почему я об этом думала. Увидела дядьку с бородой, подумала, что он тоже привык уже к своей бороде, а дядя привык к глухоте, а мама привыкла к отцу, а тут он умер, к своей парализованности не привык. Приезжаю, а на двери вот это объявление: «Ваша неделя». Я стою, смотрю на неё, дверь открыть не могу. Стою и стою. Поняла тогда, что дверь наша обшарпанная, хуже всех в подъезде, хоть он и маленький, шесть квартир. Висит это объявление, а какая ещё наша неделя? Я эту табличку взяла и выкинула вообще. На пол просто или куда ещё, не помню. Всё помню, а этого не помню. Потом её кто-то принёс, правда. Ваша неделя. Это я потом уже её сфотографировала, через полгода, наверно. Просто сфоткала, да и всё, а потом поняла, что в тот день она же у нас висела. Я тогда её выкинула. И подумала, что какая ещё наша неделя, мы как будто с войны вернулись. Воевать не хотел никто, а как будто на войне побывали, правда, я не знаю, как там на войне, но почему-то такое было ощущение у меня. Я ещё не понимаю, как это получилось, почему вот так, я же просто хотела, чтобы как-то всё образовалось, мирно, там, и так далее. Но не так же. Как некоторые фотографии, которые вроде бы не получились, но никуда от них не денешься уже, потому что как дети же они. Так что надо думать долго, а потом уже фотки печатать. У меня есть такие фотографии, которые я не напечатала, подумала – и не стала.