Так называется один из разделов посмертно вышедшего избранного Савелия Гринберга «Онегостишия и Онгсты». А взято заглавием для статьи вовсе не случайно: по ознакомлении с поэзией С.Гринберга (четыре книги, кроме изданий переводов), если ли не доминирующая, то одна из главенствующих ролей палиндрома в его стихах прослеживается чётче, определённей. Я берусь это показать читателю, не пренебрегая и другими особенностями авторского письма.

Савелию Гринбергу исполнилось бы 100 лет, доживи он до наших дней. Дата знаменательная и «удобная» при разговоре о поэте, его труде и, хотя бы вскользь, об эпохе. То же самое вдвойне верно, если разговор идёт о поэте, принадлежащем к числу авторов, не публиковавшихся в СССР никогда: несмотря на десятки лет творческого труда в условиях «победившего» социализма – всё писалось им в стол. Я думаю, поэт ясно осознавал, что не вписывается в парадигму советской словесности, боявшейся формальных экспериментов (о них будет сказано ниже), как чёрта в ступе. Мы видим – судьба Савелия мало отличалась от схожих судеб нескольких поколений, обречённых на условное самиздатское «существование». В то же время он выделяется из этого «множества» целым рядом свойств письма, за ним недаром закрепилось звание последнего футуриста. Оно заслуженное, хоть и не описывает в достаточной мере всей степени отдельности поэта на известном фоне.
Несколько замечаний общего характера для начала: с первой же книги С.Гринберга «Московские дневниковинки», куда вошли стихи 40-60-х годов, наблюдается тяготение к тоническому стиху; рифма перестаёт играть роль основополагающего инструмента, используется редко (как и вообще силлабо-тонический стих); не помешает отметить и общую для русского футуризма склонность к неологизмам (далеко не единственный пример: стремглавье двадцатых тридцатым годам не чета…); наконец, поиски в области палиндрома (заведут они поэта далеко, добавлю).
Гринберг – приверженец эстетики модернизма в её футуристском изводе. Его поэзия насыщена урбанистическими реалиями, детали, а то и перспектива городского пейзажа подчёркнута специфической организацией текста и непременно сопутствующим позитивным энтузиазмом, характерным для эпохи новостроек и установок соцреализма в целом. «Горы своротим, реализуя поговорку» – это строка не записного рифмоплёта из областной газеты, а «подпольного» поэта Савелия Гринберга. Тем не менее, есть одна черта, отличающая поэзию Гринберга от мэйнстрима советского времени и, в частности, от поэзии его кумира Маяковского: она деидеологизирована. В ней не найти ни ангажированной властью и цензурой просоветской линии, ни «ангажированной» инакомыслием столичных кухонек антисоветской линии.

Когда драконом собор
скрепы винты
монокардиограмма города

Когда в каменной оттопыренной
чешуе
чудоптицерыбий
куполами-губами
крестами-якорями
город
уткнут
испить
прибой
в волны неба…

Отрывок взят мной из композиции 60-х годов «Разрозненное Второмосковие» (см. «Московские дневниковинки», с.37). Двойные и тройные пробелы между словами у автора – подсказка, чуть растягиваем паузу – слова тяжелеют, наливаются весомостью. Город же в стихах С.Гринберга присутствует настолько часто, что, пожалуй, его можно назвать главным объектом лирического сосредоточения и технологии называний. Стихи того периода – этакая манифестация патриота Москвы, без кавычек прогретая пафосом современной городской культуры и бытия. Вот одна, достаточно ёмкая строка, говорящая за всех:

Город во всю громоздкость опровергающий иронию

В более позднем собрании стихов «Осения» есть стихотворение с выразительным названием: «Эпоху за скобки – от пятидесятых к шестидесятым». Такую «шапку» можно расценить как прямой жест отказа от любых суждений об эпохе. Но это не совсем верно, текст стихотворения является переработкой раннего стихотворения «генератор театр…» из первой книги. Автор в обоих вариантах (о)суждения избегает, но во втором случае он акцентирует значение города в своей поэтике совершенно однозначно, – я бы даже рискнул назвать первую версию сырой, прочитав вторую. Стихотворение «Эпоху за скобки – от пятидесятых к шестидесятым» точней, напористей, оно являет собой пример динамичного нарратива, лишённого признаков нарративности за счёт экономного называния «имён». Начинается так:

просьба не цапать чужие лампы
Флот Форт Нота Затон
Театр королевского рода
Театр королевского роста
Женщины и поножовщина
в человечьих черепах что-то есть от черепах…

а заканчивается оно нижеследующими строчками:

Цвет озера-моря Предвозникновение неостановимым вспятнем
к берегам иного временного острова когда город ещё
отдалён барьерами годов от первых накатов самовзламывания

такова лаконичная оценка поэта – накаты самовзламывания – известным московским событиям «лихой поры». Но мы помним, что эта вещь – переделанная. Взгляд издали, спустя много лет. К тому времени Москва давно уступила место Иерусалиму и иным реалиям, мне даже кажется, что здесь, в последних полутора строчках, Савелий мысленно подводит черту, фиксирует «конец протагониста». Впрочем, потеря главного героя, исчезновение «гравитационного центра» поэтики (а Москва таковым являлась) почти никак не сказывается на арсенале поэтических средств. Может статься, наоборот – с большей естественностью проявилось ещё одно свойство поэтики Гринберга, я имею в виду взваливший на себя тяготы иронии каламбур. Каламбур отлично прижился в стихах многих русскоязычных коллег Израиля (наверно Генделева стоит назвать в этой связи, Михаила Короля, Г.-Д.Зингер, но список, конечно же, шире).
Разумеется, присматриваясь к фактуре текстов С.Гринберга, быстро понимаешь, что такие стихи в СССР не могли быть напечатаны нигде. Разве что в 20-е годы. Ну, или – доживать до Гласности в «там», чего с Савелием не произошло, в 1973 году он оказался в Израиле. Однако Савелий остался верен «речений тайному чутью» и своим принципам построения письма. И я это готов утверждать, принимая в расчёт также «Онегостишия», исполненные Гринбергом в жанре онегинской строфы, что само по себе ограничивает. Здесь речь о приверженности Савелия именно будетлянству – зауми, палиндрому, неологизмам. Из числа последних к самым замечательным, на мой взгляд, следует отнести пастернакипь и тютчевицу. У старика было чувство юмора. И, надо сказать, времени тоже, стих-ние «Пастернакипь Тютчевица» заканчивается так:

Изгиб веков Восток впадает в Запад
в снопах лампад неведомых планет –

что по сегодняшним меркам подпадает под разряд геополитического диагноза – и точного, и незлобного.
Но всего вышесказанного явно будет недостаточно, если не отметить особо роль палиндромики в поэзии Савелия Гринберга. Палиндром, он же перевертень, а Савелий нашёл лучшее – вспятень, в поэтической практике встречается редко. Им трудно управлять. Поэтому всех настораживает. Он требует безуминки и, как принято думать, неоправданных усилий. Хлебниковская поэма «Степан Разин» считается едва ли не единственным ощутимым достижением в области палиндромики, хотя это не соответствует действительности. Я не специалист по палиндрому, но Гершуни читал ещё в семидесятые. Как бы там ни было, палиндром всегда вызывает любопытство у читателя, а качественный палиндром может и восхитить. И вот что мы здесь обнаруживаем:

палиндромизированные ключевые строки –

так начинается вещь, озаглавленная (посвящённая?) «Н.В.» из первого, в каком-то смысле, определяющего сборника (я всегда считал, что Автор обязан мыслить книгами, сколько книгу ни «собирай» – она не соберётся, пока её не помыслишь единой и самодостаточной, к сожалению, все издания С.Гринберга – «сборники», даже «Посвящается В.В.Маяковскому», казалось бы, долженствующая быть цельной, проложена рисунками и стихами из другой книги, и часть этих стихов со всеми без исключения рисунками никакого отношения к Маяковскому не имеют). Сама вещь лишь отчасти написана палиндромом и интрига в стихотворении этим не исчерпывается, но скакать туда-сюда не хочется, поэтому ограничимся вопросом: почему сказано ключевые?.. Намёк показался мне больше чего-то личного.
Естественно, чистые палиндромы Савелием как-то обозначены, хоть и не собраны в книгу. Среди них просто великолепные. Такой, скажем:

МЕЛО ГОГОЛЕМ

и кесарево о вера секи кесарево о вера секи
мело гоголем
Вий огонь ногой ив
Мело Гоголем
и лени шинели
Мело Гоголем
Миргороду дорог Рим
Вон стер Троп Портрет снов
Кони порт тропинок
и Генуя у неги и
ноет на Пантеон
и честно зари мира зонт Сечи…

целиком не привожу. Вообще – находок уйма: мордодром или: не черкес а засекречен, или, по строке продолжая выдёргивать из двадцати страниц «Палиндро-лаборатории»: О, вера мира – знак, пакт, капкан зари, марево. Я насчитал более тридцати самостоятельных стихотворений, в этой технике выполненных. Но и в стихах, где вроде бы палиндром не «декларирован» мы вдруг его находим:

— У Кима реки лавы дико окидывали керамику.
— Ценю я игру тамар, – драматургия, юнец!

В этом же стихотворении («М.Д.», вещь 50-60-х годов) ещё есть немало: Она, вот, огулом: мол, уготовано – не единственный пример. Выясняется, в других его верлибризированных стихах тоже есть. С переездом в Израиль роль палиндрома в арсенале поэта даже активизируется. Ну, кому нужна русская поэзия в Израиле, да ещё и палиндром!..
Это ещё не всё. Внимательно перечитывая Гринберга позднего, его силлаботонику, построенную, как уже говорилось, на раме онегинской строфы, мы убеждаемся, что слово ключевые – а с него-то и началось, напомню! – относительно палиндрома у Савелия является решающим, помимо того, что Савелий таки верен своей футуристской закваске до конца. В «Онегостишиях» встречаются тонически безупречные, согласно лучшим образцам авангарда вылепленные строчки, вот здесь их целых семь, они как влитые сидят в двух финальных строках онегинской строфы – на удивление:

До вылома До прямоты
Мы вымыты Да Вы Мы Ты

А вот и то, что мы искали, блестяще вправленный палиндром, см. Онегостишие №12-13, дабы не вгонять попусту в тоску недоумения – что тут к чему и как?! – приведу его целиком:

К заставам сна, к прологам яви,
покамест звёзд ночной разъезд, –
да сбоку небо в небо давит, –
Рассветный гонг. Рассвет. Оркестр.
– – И мы меняя я немыми.
И мы – – Вол – Рог – о горловыми-
Но год вдогон, но кар дракон –
но год в беду судеб вдогон –
Но только рок стучит в подъезде –
о том, что каждый – индивид –
у каждого особый вид,
особое времён возмездье,
своя походка, свой тотем,
в своих соцветьях светотень.

Признаться, мне нравится эта одержимость Савелия. И я как-то не припомню столь оригинальной методики у кого бы то ни было. В посмертном собрании «Онегостишия и Онгсты» есть два опыта Палиндро-Онегостиший. Не стану их приводить, в каждом из них поэт доходит до – не боюсь преувеличить, – технологического неистовства, вплетает строчки с двойным палиндромом да ещё и с внутренней рифмой:

Телеге лет – – тела – валет

Здесь обе пары синтагм – колечка палиндромов. Замысловатый четырёхстопный ямб, с небрежно и ярко поданной аллюзией (я о Телеге), хорош, хорош!

«Мотать лузе результатом» по словам Савелия Гринберга. Цитата к тезису об отдельности.

20 апреля 2014