«– Я хочу спать, хотя я хочу не спать»

Расшифровываю записные книжки Савелия.
Сидя читаешь, не разбираешь, встанешь, и вдруг все проясняется, свесишь голову на бок, и уже вместо «лиричный» — «мрачный», угадаешь одно слово на следующей странице, и неожиданно целая фраза прочтена.
Слова отзываются другими языками, эпохами, странами.
Географические названия чреваты негеографическими открытиями, как прожектором высвечивают будущее. Почему-то записанное латинскими буквами название грузинского села — Hadishy, упомянутое в блокноте 50-х, неожиданно выстреливает заглавными литерами «ШИРА ХАДИША» (ПОЭЗИЯ НОВЕЙШАЯ) – так он назвал сборник своих переводов из современной израильской поэзии.

(миджнур – влюблен
меджнун по-арабски обезумевший от любви)
В Палестине «мажнун» просто сумасшедший

Имена, фамилии, телефоны. Как ни удивительно, довольно много знакомых. В Москве, Иерусалиме, Париже. Почти никого уже нет. Только имена и фамилии. Даже телефонов уже нет.

– Вашу маму звали Стелла? – Заинтересовался он когда-то, – она была москвичкой? А какого она года рождения?
И разочарованно:
– Тридцать седьмого… Нет, нет, конечно, этого не могло быть, она слишком молода…
– В последнее время, – сказал он мне при второй, кажется, нашей встрече на каком-то литературном вечере, куда привел нас сочинявший стихи сохнутовский работник Леня Рудин, – я все больше думаю о памяти… Нет, воспоминания – это другое. Понимаете, именно о памяти.

«мне бы память, я бы вспомнил» (из блокнота с рисунком бритвы на обложке)

«ты принадлежишь к числу людей, которым всегда что-нибудь кажется»

И я принадлежу «к числу людей, которым всегда что-нибудь кажется». Кажется, например, что внезапная строка на иврите (цитата из книги Исайи, 41 ст.23), мгновенной вспышкой понимания освещает его любовь к палиндромам:

הגידו את האותיות לאחור ונדע כי אלהים אתם

В русском далеко не дословном синодальном переводе книги Исайи: «Скажите, что произойдет в будущем, и мы будем знать, что вы боги».
В ничуть не более дословном переводе книги Йешайа: «Предуведомьте о событиях, и мы будем знать, что вы божества».
Если же проявить наивный буквализм: «Произнесите буквы задом наперед, и мы узнаем в вас го́спода».

И тут же попытка палиндрома, начинающегося со слова «свобода».

Дальше — пронзительная зарисовка? или выкрик? –

«Поминутное Что вы? Как это? Откуда? Не может быть.
Поймите, я занят
я иду хоронить близкого мне человека».

Савелий любил меня спрашивать: «Скажите, Дана, ну зачем вы в стихах ругаетесь?» Это была наша с ним любимая шутка, по крайней мере, так мне казалось. Как я это объясняла и объясняла ли вообще, не помню. Тем более, что в его разговоре и сам этот вопрос, и все другие дежурные фразы, значили и больше, и меньше, чем их прямой предполагаемый смысл, но никогда не делали вида, будто ему (этому смыслу) соответствуют. Для меня в наших беседах всегда было что-то от молчаливого обмена стеклянными шариками, так можно было бы общаться с Джозефом Корнеллом.
«Маяковский (в других случаях – Пушкин)… ведь, знаете, это был замечательный поэт!»
«Зощенко… ведь, знаете, это был замечательный писатель!»
Или даже: «А знаете, ведь Лев Толстой – недооцененный был автор». Особенно это чувствовалось, когда речь заходила о делах житейских: «я вот тут приболел», говорил он время от времени, но ясно было, что никакого продолжения не предполагается – ни обсуждения диагноза, ни вопросов о лечении быть не могло. Если же наивный собеседник пытался настаивать и интересовался, не лучше ли Гринберг себя чувствует, то натыкался на легкое замешательство: «А? что? лучше, конечно, лучше», — отвечал Савелий, которого будто только что силой спустили с какой-нибудь московской голубятни на грешную землю, оторвав от какой-то мысли, которой он настолько никогда ни с кем не делился, что возникал вопрос, не была ли она исключительно своим собственным полетом (улетом). Само же утверждение «лучше, конечно, лучше» можно было понимать исключительно в свете того, что «будущее лучше» (слова из его интервью), будущее всегда было лучше для Савелия, хотя бы уже тем, что еще не стало прошлым. «Скажите, что произойдет в будущем»…

В давн сне – [нрзб] свой? свет?
город (заметафоризированный)
некий – какое-то усложненное и сложнокаменное кузнецко- [нрзб] ное зарядье
и я еду?                        перехожу?
                 иду? спешу?

Логика памяти. Логика сна.

«И начинал
жить
как во
сне»

31.I.07
Не помню когда именно снился сон о смерти Савелия. Какие-то обсуждения с его дочерью (!) Он падает, я зову неопределённых «мужчин» числом три осторожно поднять его и уложить в постель – у него инсульт, ему нельзя самому двигаться. Они очень долго не откликаются, потом подходят, наконец, и укладывают его головой мне на грудь. Я ложусь навзничь (до того сидела рядом с ним на полу), чтобы ему было удобнее. Больше ничего не помню.

27.1.06
Приснился Савелий, он улыбался и подарил мне несколько красно-оранжевых тюльпанов с резными лепестками.
Я ему так обрадовалась, что обняла за шею и поцеловала.
«Ты знаешь — ведь можно на ты? — мы ведь последний раз видимся…»
Но был еще потерянный сон, в котором я помогала Савелию обуть оранжевые туфли-лодочки.
И есть еще пустые савельевские блокноты, в которых Некод продолжает зарисовывать всех при- и про- ходящих.
И книжные полки на кирпичах в час острой нехватки сооруженные по савельевскому способу.
И нерасшифрованные записные книжки.
И, может быть, еще будут сны.